========== Предисловие ==========

«Об Аракчееве думают, что он был необыкновенно предан Александру: никто теперь не поверит, ежели сказать, что он ненавидел Александра. А он именно его ненавидел. Я вам это говорю не как догадку, а как факт, который мне хорошо известен, потому что я знал Аракчеева коротко. Павлу он был действительно предан, а с Александром сблизился из честолюбия. Он радовался, когда Александр принимал строгие меры, но радовался именно потому, что они навлекали на Александра нарекания и возбуждали против него неудовольствие».

Г.С. Батеньков

«Александр видел в нём одного из тех, которые были верны его отцу, видел человека, по наружности бескорыстного, преданного ему безусловно, и сделал его козлищем, на которого падали все грехи правления, все проклятия народа».

Н.И. Греч

***

«Твоё положение, твоя печаль крайне меня поразила. Даже мое собственное здоровье сильно оное почувствовало. Ты мне пишешь, что не знаешь куда ехать? Приезжай ко мне. У тебя нет друга, который бы тебя искренне любил.

…Любезный друг, жаль мне выше всякого изречения твоего чувствительного сердца. Я представлю себе, что оно должно чувствовать, и скорблю с ним искренно!

Прощай, Алексей Андреевич, не покидай друга, верного тебе друга.

Из письма императора Александра, сентябрь 1825 год. Таганрог.

«Прощай мой отец, верь, что если буду я жив, то буду тебе одному принадлежать, а умру, так душа моя будет помнить вашего Величества обо мне внимание».

Из письма графа Аракчеева, октябрь 1825 год. Грузино.

========== Пролог ==========

И вот, друг мой, обещал я рассказать тебе о событии, свидетелем коего довелось мне стать недавно, а именно о кончине графа Аракчеева в своём селе Грузино.

В прошлом письме я остановился на том, как отец мой был вызван в Грузино из Петербурга, и я поехал туда вместе с ним. Отец мой был личным врачом графа до 1828 года и многое рассказывал мне об этом человеке, чья дурная слава и тебе хорошо известна. Много бессонных ночей довелось пережить моему бедному отцу в период, когда он был подле графа, но, будучи верным данной клятве, он ко всем своим пациентам всегда относился с чувством сострадания и стремился оказать помощь от самого сердца.

Отец сообщил мне, что графа уж десять лет как одолевают множественные недуги, доставляя ему большие мучения, и рассудил, что Господь через эти болезни справедливо воздает Аракчееву за зло, причиненное людям.

О том, каким я нашёл село Грузино и сам графский дом, я напишу чуть ниже, ибо это отдельного достойно описания.

Приехали мы, кажется, в пятницу и были там уже и другие врачи, в том числе даже и лейб-медик Виллье, коего прислал сам император. Мой отец представил меня всем как своего ученика и преемника, и не сказал конечно, что это я так долго уговаривал его взять меня с собой, потому что страстно желал воочию увидеть того, кого у нас в Петербурге называли «людоедом» и «змеем».

Первое, что меня поразило, когда я увидел графа, была его наружность. Ему было 65 или около того, но выглядел он глубоким стариком. Это впечатление дряхлости производили не столько морщины и седые волосы, сколь весь облик, который нёс печать глубочайшего уныния и апатии. Он был чрезвычайно слаб, худ и немощен, и даже голос его был тихим и каким-то бесцветным. Удивительно, как в этом теле ещё теплилась какая-то жизнь, а ещё удивительно было, что в прошлом этот человек мог иметь столько энергии для управления государственными делами. Что чрез него решались судьбы отечества. Человек же, представший передо мной, был воплощением полнейшего одиночества и забвения.

Итак, отец мой нашёл состояние графа плачевным и безнадежным. Того же мнения придерживались и остальные. Докторами было решено, что у графа аневризма в сердце и лечение тут невозможно.

Граф попросил известить о скорой кончине своей близких ему людей. Говорили, что не было у него друзей при жизни и людьми он был нелюбим, однако же в дом к нему прибыло несколько человек, с которыми он поддерживал отношения.

Атмосфера была угнетающей. Никто, казалось, не сострадал больному, не испытывал к нему привязанности и просто исполнял долг свой, находясь рядом с ним.

Мы все просто ждали его смерти, и было что-то горькое и удручающее в том, как он смотрел на нас — будто бы с мольбой ждал чего-то. Он показался мне совершенно потерянным и глубоко несчастным.

Говорят, что даже приемный сын его, которому он дал образование и должность, да и тот оказался пьяницей и бездельником и не подумал приехать к умирающему отцу своему.

Ведь это ж так надо прожить свою жизнь, чтобы вокруг тебя собрались люди, считающие часы до твоей смерти, чтобы побыстрее разъехаться по своим делам!

В пятницу 20 числа графу сделалось совсем плохо. Началась одышка. Он исповедался и причастился. Мне кажется, ему было страшно, как всякому человеку, кто был обречён наблюдать собственное умирание, не в силах что-либо изменить, и вынужден просто ждать, когда жизнь покинет его измученное тело.

Ближе к вечеру попросил он проводить его в кабинет. Сам идти он был не в состоянии, и его под руки вёл я и его камердинер. На полпути нас остановил Виллье и сказал, что любые движения графу противопоказаны. Тогда он попросил усадить его в кресло в этой же комнате, напротив бюста императора Александра. Там он сидел какое-то время, после пожелал вернуться к себе и вновь лечь. Я так и не понял, зачем он вставал и хотел идти в кабинет. Его вернули к себе и оказалось, что была эта та самая комната, где останавливался и спал император Александр, когда приезжал в Грузино. И лежал граф на том самом диване, где лежал император. Пролежал он так всю ночь, смотря на портрет государя Александра, и скончался поутру, часу в девятом.

Я был при нем все это время как сиделка. И я могу засвидетельствовать, что перед уходом едва слышно он произнёс: «Простите меня, кого я обидел»…

И подумал я, что на смертном своём одре человек этот искал искупления грехов своих искренне, и душа его, покинувшая тело, была не так зла, как о ней говорили.

Мы в тот же день с отцом уехали в Петербург, и был отец мой задумчив и грустен всю неделю после этого. И мне тоже было грустно. Я ожидал увидеть злодея, я увидел лишь больного и одинокого старика, при взгляде на которого нельзя не испытывать жалости.

Хотел я рассказать тебе ещё, что меня так поразило в самом графском доме.

Место это ещё при жизни владельца напоминало больше музей, нежели нормальный дом. Все там несло отпечаток поклонения идолам. У графа было их два — императоры Павел и Александр. Но все же второго было здесь больше. Я бы сказал, что Аракчеев почитал императора Павла как своего родителя и благодетеля, а Александру он поклонялся, как божеству. При этом сам он как бы так же подчеркивал близость свою к этому божеству.

Помимо того что везде в доме висят портреты императора и его изображения в мраморе, так есть целые комнаты, которые стоят нетронутыми и нежилыми. В комнатах этих в разное время бывал император, и там каждый стул едва ли не стоит с табличкой что здесь де император Александр Благословенный присел, тут он прилёг, за тем столом он работал и так далее.

В кабинете графа стоял ящик со стеклом сверху, в котором, ты не поверишь, лежала рубашка императора Александра, которую тот вроде бы когда-то давно ему подарил! А на столе лежала карта России: надпись на ней гласила, что это карта последнего путешествия покойного императора, подаренная им графу перед своим отбытием из Петербурга. И это далеко не все вещи в таком духе.

Я подумал тогда, что все здесь было устроено так, что где бы не застала графа смерть, он всегда мог найти взглядом дорогой его сердцу образ императора Александра.

Отдельного упоминания заслуживает бронзовый памятник во дворе дома.

Этот памятник особо интересен. Представляет он собой пьедестал, опираясь на который, три богини — Вера, Надежда и Милосердие — поддерживают бюст Александра, как бы поднимая его к небесам. А у подножия монумента сидит русский воин в древнем вооружении со щитом, на котором изображён графский герб и знаменитый девиз «Без лести предан».