Александр вздрогнул.

— И что ты ответил?

— Я отказался.

— Зря… — пробормотал тот. — Ведь он наверняка кого-то другого теперь назначит… Господи! Когда всё это кончится? — потом посмотрел на Алексея. — Всё равно спасибо, что рассказал. Ты настоящий друг.

И вдруг дрожащее, похожее на чёрный студень, отвращение, сидевшее где-то в глубине поднялось к горлу. Ему захотелось схватить Александра, ударить, швырнуть об стену! Ведь тот только что проговорился, что смел надеяться, что ОН, приняв поручение государя шпионить, стал бы ЕМУ докладывать и лгать Павлу? Играть в двойные игры? Вновь возникло это нестерпимое, болезненное желание «очиститься от грязи».

— Я сказал Его Величеству, что я ничего не знаю. Я сказал лишь правду. Я всего лишь остаюсь верным данному мною обещанию быть вам другом.

— А если бы…ты что-то знал? Ты мог солгать бы, чтобы выгородить меня, даже зная, что я виноват?

— Смотря, что за ситуация.

— И в какой бы ситуации…ты не стал бы меня выгораживать?

— В одной единственной. Если бы ложь моя могла повредить кому-то из вас. Вам или государю.

— И как бы ты знал это наверняка?

— Такие вещи нетрудно понять.

— Иногда то, что кажется дурным таким не является, если смотреть глубже, — вдруг произнёс Александр и опустил глаза.

— Возможно. Но тут уж совесть подскажет. Ум-то склонен к заблуждению.

— Я должен извиниться за него. За эту просьбу.

— Умоляю вас, Ваше Высочество, не стоит. Она меня не обидела совершенно.

— Правда? Я рад. Потому что показалось по выражению твоего лица, что тебе неприятно… — произнёс он и коснулся его колена. Всего на мгновение и тут же убрал руку.

От этого прикосновения по телу Алексея пробежали мурашки.

Он понял, что изменилось в его отношении к Александру с той ночи в Гарусово. Он не испытывал больше благоговения. Он не чувствовал перед ним страха. Ведь он знал теперь наверняка, ЧТО он такое. ЧТО он представляет из себя. Но отчего-то эта склонность к извращению в его натуре не отталкивала Алексея. Наоборот. Он чувствовал себя как будто бы сильнее рядом с ним.

— Ваше Высочество! Я рассказал вам это с единственной целью. Чтобы вы не сомневались в моей преданности вам. И вашей семье.

— Я не сомневаюсь в тебе. Надеюсь и ты не сомневаешься в моей тебе преданности…

— Там, где Ваше слово…я жертвую свою жизнь… — произнёс он и посмотрел ему прямо в глаза.

В лице Александра мелькнуло волнение. Он чуть покраснел. Открыл было рот, чтобы что-то сказать, но в этот момент к ним подошёл Николай Котлубицкий. Вид у него был торжествующий.

— Алексей Андреевич, император просил передать вам, — с этими словами он протянул ему бумагу. — Приказ о вашей отставке. Вам велено немедленно покинуть Петербург.

Александр потрясенно переводил взгляд с Алексея на Котлубицкого.

— За что?

Алексей молча пробежался глазами по тексту приказа, потом протянул его Александру. Он с трудом мог говорить. Казалось, паркет под его ногами стал ледяной коркой и если он только шевельнётся, то потеряет равновесие и упадёт.

«Генерал-лейтенант Аракчеев за ложное донесение и что в противность устава нарядил дежурным штаб-офицера из другого батальона, отставляется от службы».

Значит, выплыло…

Почти мельком он прочитал так рядом и имя и должность своего брата.

Его ошибка, его преступление… Единственный раз в жизни он пошёл против совести и это не только не помогло, он заклеймил позором своё имя и имя своего брата. Он не мог сделать хуже.

Алексей посмотрел на цесаревича, который прочитал приказ и стоял совершенно растерянный.

— Простите. Я подвёл вас. Я подвёл государя. Я обманул… — он не узнал свой голос. Комок застрял в горле где-то посередине и давил так, что было больно говорить.

Он не смог докончить фразы и направился к выходу.

Александр посмотрел на Котлубицкого.

— За что он отставлен? Я не понял.

— Можете себе поверить. За кумовство! Вот он, кто всех судил, кто находил у всех изъяны! Вот и пожалуйста…я не удивлён. Своих протаскивать он значит может, а сам другим жизни не дает. Выгородил брата!..

— Он солгал, чтобы избавить от наказания брата?

— Именно. Пусть катится теперь, куда ему дорога!

— Да, вам виднее, — неожиданно с улыбкой произнёс Александр. — Ведь и вы здесь очутились благодарю ему. Насколько помню.

Котлубицкий потрясённо посмотрел на цесаревича, но тот уже скрылся в толпе.

***

С момента его возвращения из первой отставки прошёл ровно год. Но если в тот раз Алексей уезжал с чувством только тревоги и печали, то в этот раз он был в отчаянье.

Как назло был прекрасный осенний день и редкое для Петербурга голубое небо. Лучи солнца сияли на куполах церквей. Внутри Аракчеева всё ныло и страдало, но природа как будто бы смеялась, радуя всех остальных хорошей погодой. Алексей смотрел на город, на фасады зданий и словно только сейчас замечал их. За всё время учебы и службы в Петербурге он был так погружён в бесконечные дела, что не замечал ничего вокруг. А сегодня он впервые увидел, в каком красивом городе он жил, но поздно. Он должен всё здесь покинуть.

Перед отъездом он решился написать письмо Александру — слёзное, унизительное. Просил, чтобы тот заступился перед императором за его брата, который сделался виновным через него, через Алексея. И ему не было стыдно за это унижение, ведь он просил не за себя.

Он чувствовал вину перед Андреем. Алексей считал, что только он несёт ответственность за то, что произошло в итоге. И Бог наказал его. Он не должен был идти на поводу у слабости — своей и брата. Это всё целиком его вина…

Аракчеев уже сел в карету, чтобы ехать, как вдруг к нему подбежал курьер и протянул конверт.

Письмо от Александра.

Он долго не распечатывал письмо и ехал так, держа его в руках. Он будто бы боялся открывать. Но когда карета выехала за пределы Петербурга, всё-таки вскрыл послание. Оно было коротким, и явно написано впопыхах, но от того содержание его было ещё более драгоценным. Александр не подбирал слова. А значит, в них было больше искренности. По крайней мере, в эти минуты он хотел верить в это.

«Получив твоё письмо, я был до глубины души тронут твоим беспокойством о брате. Тебе известно, что я всегда по мере сил старался содействовать тебе во всём. Но боюсь, что в этот раз я не смогу отвести этой беды. Моё слово для императора отныне значит так же много как «ничто». Более того, я боюсь своим вмешательством навести на тебя и твою семью ещё больший его гнев. Мы оба с тобой в опале, и я должен предупредить тебя, чтобы в ближайшее время ты не ожидал писем от меня.

Я надеюсь, друг мой, что мне нет нужды при сем несчастном случае возобновить уверение в моей непрестанной дружбе. Ты имеешь довольно опытов об оной, и я уверен, что в ней не сомневаешься.

Поверь, что она никогда не переменится.»

Поверь, что она никогда не переменится.

Поверь, что она НИКОГДА не переменится.

ПОВЕРЬ, что она никогда не переменится.

Поверь, что ОНА никогда не переменится.

Алексей перечитывал последнюю строчку раз за разом, пока буквы не стали расплываться от застлавших глаза слёз. Он держал письмо и плакал так горько, что сидевший на козлах кучер много лет спустя будет приводить в недоумение знакомых, рассказывая как вёз из Петербурга в Грузино чувствительного барона Аракчеева и тот рыдал, сидя в карете.

Что он так так оплакивал в тот день? Свою отставку, потерю уважения Павла, или добрые слова поддержки Александра пробудили в нём чувство благодарности? Он и сам не знал, но уезжал с чувством глубокой потери. Он боялся не увидеть больше своего благодетеля, не увидеть Павла. Не смочь загладить свою вину. Но не мог представить, что не увидит его совсем по другой причине. В тот день он прощался с Петербургом словно чувствуя, что неведомая сила отрезает, удаляет его от того, к кому от так привязан, а он бессилен что-то изменить.

========== Глава 7 ==========