Его отношения с Павлом тоже изменились. Александр стал бояться отца. Не так как раньше. Раньше он испытывал как бы некий сыновий трепет, уважение, расстраивался, как ребёнок, если тот его ругал. Теперь к чувству этому прибавилось какое-то недоверие, ожидание угрозы.

Как-то Алексей стал свидетелем невероятной сцены в кабинете. Они были там втроём и Павел, который выглядел уставшим очень в тот день, вдруг взял корону и протянув ее сыну произнес:

— Смотри как тяжела…раньше я этого так не ощущал…

Фраза эта была произнесена небрежно, но Александр вдруг отшатнулся, как будто отец протянул ему раскалённый кусок железа.

— Возьми, попробуй…

— Нет, не нужно.

Павел сначала удивился, посмотрел недоуменно на Алексея, потом задумался о чём-то, снова взглянул на сына и помрачнел.

Александр боялся взять корону, как будто тем самым мог показать неуважение. Так может чувствовать только человек, который знает, что страх его предметен. Алексей хорошо знаком был с этим чувством. Когда он наказывал учеников в кадетском корпусе, он по глазам мог определить, кто виноват. У тех, кто совершил проступок был особый взгляд. Нет, не виноватый вовсе. Так смотрит человек, который ЗНАЕТ, что было преступление.

И всё же это были отец и сын. Сама связь эта была в сознании Алексея такой священной, что если он и замечал между ними напряжение, то не придавал ему значения. Не его, в конце концов, то дело.

Работа забирала привычно большую часть времени.

Он устроил на службу обоих своих братьев, чему был очень рад, и даже завёл какое-то подобие дружбы с парой сановников. Он обжёгся с Семёновским полком и впредь был осторожнее. Старался даже мягче быть, лишь бы не вызвать нового скандала. Он ощущал, что положение его непрочно. Павел его хоть и вернул, но прежней теплоты к нему уже не испытывал. Алексея это страшно огорчало. При этом он считал, что император приблизил к себе людей дрянных. Вот взять хотя бы графа Палена. Такой улыбчивый, такой добряк. Всем помогает… А веет от него какой-то гнилью. Или хотя бы этот интриган Кутайсов! Брадобрей! И был пожалован Павлом в графы! Турчонок хитрый, и явно его не любит.

Все, зная любимца Павла, стелились перед Кутайсовым, даже Александр. Все, кроме Аракчеева, который говорил с ним с таким же пренебрежением, как со слугой. Кем он в его глазах и был.

Неожиданно в один из дней ему пришло сообщение явиться к Павлу внеурочно. Предчувствуя теперь всегда что-то плохое, он шёл с тяжелым сердцем.

Павел стоял у окна и смотрел на улицу. Когда Алексей вошёл, он не сразу заметил его появление, пока тот не обратился к нему. Потом обернулся, как-то рассеянно указал на стул. Сам сел за стол, потом тут же встал и начал ходить по кабинету. У него вид был не раздражённый, нет, скорее глубоко расстроенный. Было видно, что ему трудно говорить. Алексею вдруг бросилось в глаза, что господин его сильно постарел за последние два года. На лбу пролегли глубокие морщины, выражение лица было напряженным, он редко улыбался.

Алексею вдруг захотелось броситься Павлу в ноги и дать ему возможность сделать для него хоть что-то… Что-то, что уменьшило бы груз на его плечах. Что хоть ненадолго сделало бы его счастливым. Как-то доказать свою бесконечную любовь и преданность.

Он мечтал о поручении, и был уверен: будет просьба. Задание. И угадал.

— Алексей Андреевич, я вас вот по какому делу позвал. Как у вас складываются отношения…с моим сыном?

Он мог спросить «с которым», но не стал. Сердце ёкнуло.

— Я преданно служу ему так же как и вам. Он — друг мне.

— А ты ему?

— Могу надеяться. По крайней мере, повода усомниться в обратном у меня не было.

— Он меня всё больше беспокоит. Я знаю его характер. Ты тоже знаешь. Мне не нравится, какими людьми он окружил себя. Я чувствую…он что-то от меня скрывает.

— Скрывает?

— Да. Я так чувствую…я чувствую, ты понимаешь? — он сказал это с такой интонацией, как бы надеясь всё объяснить.

Александр его сын. И он ЧУВСТВУЕТ его. Не как другие. Алексей понимал, о чём он. Более того, он и сам считал, что Александр утаивает что-то. Он тоже ЧУВСТВОВАЛ.

— Тебе об этом что-нибудь известно?

— Ничего, Ваше Величество. Но я и не настолько к нему близок. То есть, он не говорил мне ничего такого, что могло бы изменить моё отношение к нему.

— Так я хочу попросить тебя…узнать. Понаблюдать за ним. Возможно, вызвать на откровенный разговор. Мне кажется, тебе он доверяет.

Алексей молчал. Просьба Павла была ясна и очевидна. Он просит его шпионить за Александром и доносить ему.

— Простите, Ваше Величество, — тихо ответил он. — Но впервые в жизни я вынужден от поручения вашего уклониться. И с болью в сердце прошу вас, не возлагать на меня такую просьбу.

— Почему? Объясни, — вполне спокойно спросил Павел.

— Я не могу вставать между отцом и сыном. Сама роль моя предполагает, что я могу узнать что-то, что повредит…ему и вам… Я никогда не прощу себе, если стану причиной вашего разлада.

— Я так и знал, что ты так скажешь, — неожиданно и вполне дружелюбно ответил Павел. — Я не сомневался в тебе. Иди. Я принимаю твой отказ.

И Алексей ушёл. Тогда он не знал, что значит этот разговор. Спустя годы он возвращался к нему и думал: согласись он тогда шпионить, смог бы он предотвратить трагедию? И ему казалось — смог бы.

Но тогда вместо этого он совершил ужасную ошибку. Он написал Александру письмо с просьбой о личной встрече. Он собирался рассказать ему о просьбе Павла. Как казалось ему тогда — с благими намерениями.

Получив утвердительный ответ, Алексей даже вполне успокоился, но через неделю с ним произошла история, в сравнении с которой происшествие с Леном оказалось сущей ерундой.

24 сентября в Санкт-Петербургском артиллерийском арсенале была обнаружена пропажа. Кто-то пролез через чугунную решётку, обрезал золотые кисти с бархата, покрывающего старинную колесницу.

Утром Аракчееву доложили о произошедшем. По привычке готовый устроить разнос караульным и отправиться с результатом на доклад к Павлу, Алексей спросил, чей батальон дежурил ночью. И похолодел, услышав:

— Так Андрея Андреевича Аракчеева, вашего брата.

Сперва Алексей был обескуражен и, кажется, впервые за всё время службы растерялся. Потом велел позвать брата.

Андрей даже не имел виноватого вида.

— Так получилось, Алёша! В чём я виноват? Не я же срезал те кисти и не мои ребята!

— Плевать мне, кто их срезал! Я должен в рапорте указать ответственного, чей батальон был на дежурстве!

Брат вдруг странно зло посмотрел на него.

— Ну так, подавай свой рапорт! Пиши, я виноват! Пусть все знают, что твой брат не уследил за казённым имуществом! Ты ведь меня рекомендовал на эту должность? Что дал, то и отнял. Имеешь право.

И ушёл, хлопнув дверью.

Расследование было проведено в кратчайшие сроки. В рапорте императору Павлу к отысканию виновных мер было установлено, что кража в арсенале могла быть совершена «не с 23 на 24, а ранее, с 22 на 23».

Ещё через пару дней 29 сентября Павел высочайшим приказом оставил от службы генерал-лейтенанта Вильде.

***

30 сентября в Гатчинском дворце был бал.

Алексей официально прибыл на него по приглашению, хотя на самом деле это был повод увидеться с Александром. Бал был едва ли не единственным местом, где двое гостей в обстановке непринуждённости могли поговорить друг с другом не вызывая подозрений.

В тот вечер он чувствовал себя особенно плохо. Он впервые сознательно нарушил закон, да и не просто нарушил. Он сознательно солгал, подставил невиновного человека. И если на Вильде ему было в общем-то плевать, то больше всего его потрясло то, что Андрей даже не подумал поблагодарить его. Брат воспринял, кажется, всё это как должное.

Александр сам подошёл к нему и присел на скамью рядом.

— Я получил твоё письмо. Что случилось?

— Император вызывал меня к себе и хотел поручить мне за Вами наблюдать и докладывать ему о том, что я узнаю, — и добавил: — Он тревожится о Вас.