Раскинувшееся вдоль леса золотисто-зелёным полотном поле удивительно красиво гармонировало с бледно-лиловым цветом вечернего неба. Был конец августа. Уже закончился сенокос. Лето в этом году выдалось тёплым и дождливым, травы наросло много. И ещё особенно много было цветов — одуванчики, лютики, колокольчики, незабудки.
От влажной, напоенной влагой и ещё не остывшей почвы шёл дивный аромат. Александр вдруг свернул с тропинки и пошёл по траве. Несколько ещё не убранных стогов сена аккуратными холмиками высились впереди. Дойдя до одного из них, Александр опустился на колени и лёг прямо в стог, на спину, раскинув руки и закрыв глаза. Алексей присел рядом.
— Хорошо тут. Тихо так и спокойно, — произнёс Александр.
Он нащупал и сорвал цветок с тёмно-малиновым, мохнатым соцветием и жёстким, шершавым стеблем. Не рассчитав, поцарапал ладонь.
— Ой! Вот первый же и не выдернешь.
— Чертополох. Его с корнем драть надо. Так не обломать, только руки пораните.
Александр, чуть прищурившись, поднял голову и посмотрел на него. Потом сорвал ещё один и показал ему.
— А это что?
— Окопник, вроде как.
— Погоди-ка… — Александр встал и куда-то побежал. Было видно, как он срывает какую-то траву. Через минуту прибежал обратно, держа в руках пучок травы. — А это?
— Василёк.
— А это?
— Цикорий. А это ромашка аптекарская.
— Ну это я знаю, — Александр покрутил в руках стебелёк. — Ты разбираешься в цветах? Вот никогда бы не подумал.
— Ну и с шоколадом я вас тоже удивил. А цветы… так да. Вообще растения люблю. Надеюсь, в Грузино через несколько лет уже будет сад.
— Да. а ты полон неожиданных сюрпризов, — вздохнул Александр.
Они сидели так, прямо на траве ещё какое-то время. Александр сорвал метёлочку и задумчиво покусывал её, опираясь локтями на колени и смотря вдаль. Пейзаж и правда действовал умиротворяюще. Ветер совсем стих. Зато из-за горизонта выглянула мрачная серая туча. Вдалеке громыхнуло.
Они встали и отправились в обратный путь. Александр будто о чём-то напряжённо думал. У Алексея было ощущение, что тот с самого начала что-то хочет ему сказать, но никак не решается.
Поднявшийся ветер пригибал траву, и скоро его порывы стали такими сильными, что зашумел лес.
— Мы идём, а туча летит, — произнёс Александр.
С неба упали первые капли дождя. До дома оставалось идти чуть меньше километра, но Алексей понял, что они не успеют.
— В конюшне можем переждать. Тут метров триста.
Резко потемнело. Свернувшая молния прорезала небосвод такой ослепительной вспышкой, что они невольно остановились и посмотрели в небо.
— Мне нравится гроза. В ней что-то такое свободное и величественное. А я давно её не видел, разве как что из окна.
— Идемте, Ваше Высочество. Гроза грозой, а промокнуть совсем не хочется.
Они добежали до конюшни и едва зашли внутрь, как с неба сплошной стеной хлынул ливень. Алексей крепко закрыл двери.
Внутри было темно и пахло навозом. Стоявшие за перегородкой, две лошади глухо заржали, почувствовав присутствие человека. Александр сразу же отошёл погладить свою.
Алексей подошёл к куче сена в углу, разбросал его равномерней, так чтобы сухая трава была снаружи.
Гроза разыгралась не на шутку. Свет от вспышек молний проникал сквозь щели в конюшне, раскаты грома сотрясали стены, и бедные лошади испуганно ржали, перестукивая копытами после очередного удара грома. Ливень барабанил по крыше, как град камней, и Алексей не без гордости подумал, что вовремя занялся ремонтом крыши. В такую бурю того и гляди как все рухнет.
Они с Александром присели на разбросанную солому и просто ждали, когда всё закончится.
Через час стало понятно, что дела их плохи — ливень ослаб, но дождь не прекратился, на улице совершенно стемнело и похолодало.
— М-да… Кажется, придётся здесь заночевать, — произнёс Александр.
Алексей отчего-то чувствовал себя виноватым, как будто он обязан был предотвратить, предусмотреть все погодные явления.
Александр снял камзол, бросил на сено и с видимым удовольствием вытянулся во весь рост. Алексей лёг рядом.
Они слушали шум дождя какое-то время. Потом Александр вдруг начал расспрашивать его о семье, детстве, учёбе в кадетском корпусе. Тот отвечал на всё коротко, односложно, чем явно оставил его недовольным.
— Ну из тебя прямо всё клещами вытягивать надо…»\
— Так ничего интересного, Ваше Высочество, не случалось. Два только события я выделяю главных. Как в кадеты был принят и как к батюшке вашему на службу поступил. Вот это всё мою судьбу и решило, — Алексей рассмеялся. — Будь жив мой отец, он бы глазам не поверил, что я вот как сейчас с вашим высочеством буду в одной конюшне лежать. Помнится, мечтал он, чтоб мне дослужиться до майорского чина и в отставку уйти.
— Тебе в отставку? Ну нет! Такие как ты нужны Отечеству. Ещё послужишь.
— Так для меня и нет большей радости, чем служить вам, — тихо сказал Аракчеев.
А после, наконец, заговорили об истории с Леном и самоубийстве. Александр признался, что знал о планах навредить ему среди офицеров, но не знал, как именно. Что чувствовал себя виноватым, потому что Алексей помогал ему с батальоном. Что сам он не мог управиться с ними… И когда произошла эта история, он сразу заподозрил неладное и стал искать концы. А там и всплыла эта несостыковка с орденом Георгия, на что он указал Павлу. По его мнению самоубийство Лена просто удачно использовали, как предлог доноса государю о жестокостях их генерал-майора. Важно было взволновать общественное мнение, ведь каких-то прямых поводов избавиться от Алексея не было.
Узнав же из-за чего он ударил одного из офицеров, Александр разволновался.
— Да, вот это некрасивая история вышла, — а потом внезапно сказал: — Знаешь, я хоть жену свою люблю, но нам стало труднее понимать друг друга. И у нас теперь очень редко бывает близость. А когда случается, я чувствую, что она как будто совсем не хочет. А я не могу принуждать, мне это противно. Может быть, это я виноват. Но не может же такого быть, чтобы всё время только я один… Правда же?
— Как будто бы так. Я в любовных делах не советчик. Любовью у женщин не пользуюсь. Да и не особо ищу её. Что хорошего в такой привязке? Вот коли ты полюбишь, а она нет? Или разлюбит.
— А мне наоборот кажется, что ты семейный очень человек. Так привязан к родительскому дому. Гостеприимный и заботливый.
— Ну, вам виднее, Ваше Высочество. Но мать, она не жена. Она тебя на другого не променяет.
— Да, это верно.
«Что мне до того, что он не спит с женой? Непонятно, отчего он со мной этим делится…» — думал про себя Алексей.
Но было и что-то приятное для него в том, чтобы узнать у наследника не ладится семейная жизнь.
— И что же, у тебя и подруги нет? — не унимался Александр.
— Нет, нет подруги. У меня и времени на это всё нет. Вы же знаете сколько работы.
Александр вздохнул. Воспитание дошло до предела приличий и очевидно не позволило ему выспрашивать дальше.
Александр вытащил из соломы какую-то травку и протянул Алексею.
— А это что? Похоже опять чертополох.
— Он самый. Его тут много растёт. Живучий сорняк. Зато медоносный. Пчёлы его любят.
— Мне нравится… Такой мохнатенький… Хотя и колючий.
И снова замолчал.
Алексею показалось сперва, что Александр заснул, так как глаза его были закрыты, а дыхание стало почти неслышным. Мерный звук дождя убаюкивал. Алексей перевернулся на бок осторожно, стараясь не создать ни малейшего шороха. В темноте лицо цесаревича казалось бледнее обычного, лишь слабо подсвеченное бликом от свечи. Он беспрепятственно теперь рассматривал это лицо, ведь Александр не видел его взгляда, и он мог его не отводить, не боясь показаться бестактным.
А ему нравилось смотреть. Любили бы его самого хоть чуть больше, имей он такое лицо? Аракчеев давно перестал придавать значение людской неприязни, равнодушный к проявлениям чёрствости как по отношению к себе так и к другим. Но Александр, его очевидная привлекательность, его молодость, его положение — всё это пробуждало в молодом человеке очень странную смесь чувств. Он одновременно завидовал Александру, презирал, хотел быть ему другом и быть…им самим.
