— А значится, подполковник Лен, — добавил Павел. — И по возрасту он лет на десять старше чем тот, что застрелился. И тот не подполковник, а лейтенант. Так вот этот Лен, судя по всему, в прошлом приятель и близкий друг Фейсбадена. Что за история с самоубийством — непонятно. Но выяснилось, что этот Лен и Фейсбаден были как будто в ссоре. Про умершего ещё узнал я, что он был слаб здоровьем, чувствительный по натуре человек и действительно страдал более других от строгости ваших порядков. И даже по этой причине хотел чуть ли не уволиться из своего полка, о чём все знали. Похоже, Алексей Андреевич, что вы сумели нажить себе немало врагов, раз столько людей сразу подтверждают, что в тот день в штабе вами был бит не Фейсбаден, а Лен. Могли вы их перепутать?

— Не мог, Ваше Величество. Фейсбаден — адъютант. Он по части делопроизводства. А Лена я не помню. Может в полку такой и был.

— В такой ситуации, я в затруднении как поступить. Оставить всё как есть, я не могу. Народ возмущён. Свидетельствуют против вас. Но ряд несостыковок в этой истории не даёт мне права вас, Алексей Андреевич, строго наказать. И вот что я решил. Я отправляю вас в отставку…

— В отставку? — в отчаянье воскликнул Аракчеев.

— До излечения. По состоянию здоровья. С освобождения от должности квартирмейстера. Поправите и нервы, и здоровье. И тут всё поутихнет. Вам будет чем заняться. Езжайте в Грузино.

Когда Алексей вышел из кабинета императора, то на лестнице встретил Александра. Он хотел что-то сказать, но тот его опередил. Слегка держа за локоть тихо произнёс:

— Алексей Андреевич! Я напишу тебе чуть позже. Прощай.

Аракчеев проводил его взглядом. Так значит, цесаревич всё-таки нашёл способ его отблагодарить.

***

В Грузино Аракчеев не поехал. Вместо этого он отправился в село Гарусово, к матери. Елизавета Андреевна так радовалась приезду любимого сына, что радость её даже скрасила Алексею печаль из-за своей отставки. Первый месяц он действительно был счастлив быть дома, но сельская жизнь надоедала быстро, сидеть без дела, и как отец часами смотреть в окно он не умел. Он взялся было помогать матери по хозяйству, суетился, что-то чинил, колол дрова, ремонтировал крышу, убирал сено к осени.

— Ты, Алёша, как будто куда-то спешишь, — сказала ему мать. — Будто за тобой кто-то гонится.

Хуже всего была неизвестность. Как долго ему быть в отпуске? Что если за это время его противники настроят императора окончательно против него? Мысль о том, что он может так и остаться в отставке насовсем приводила его в такой ужас, что еле себя сдерживал, чтобы не написать Александру с просьбой замолвить за него словечко.

Ещё изводила скука. Привыкший к постоянной изнурительной работе, он терялся, когда уже после полудня был свободен до вечера. В конце концов, спустя месяц пребывания в Гарусово, он решился поехать в Грузино, и заняться строительством дома. Причина, по которой он не поехал туда сразу была только одна — бедное прошлое, унижения проросли в нём глубокими корнями, — заработав всё сам, он не чувствовал себя дворянином, который ПО ПРАВУ РОЖДЕНИЯ имеет привилегии. И в глубине души боялся, что земли эти отнимут так же легко и внезапно как их подарили.

Он уже почти уговорил себя ехать, как за день до поездки в дом вбежал взволнованный камердинер с криком «Барин, к Вам из Петербурга!»

Первой радостной мыслью было: За ним приехали от императора Павла!

Каково же было его удивление, когда, выйдя за ворота, он увидел слезающего с лошади Александра.

— Ваше Высочество! Вы?! — он бросился к нему, чтобы помочь.

Александр обнял его и дружески похлопал по спине.

— Проезжал мимо Вышнего Волочка по служебным делам и понял, что не могу не заехать к моему другу. Как ты?

— Слава Богу, хорошо. На природе, в родных стенах, сами знаете, нет лучшего лекарства для русского человека, чем дом.

Александр обнял его за плечи, и они пошли к дому. Алексей испытывал странное разочарование — он понял, что причина визита цесаревича никак не связана с его возможным возвращением в Петербург. Но тогда в чём причина? Ни за что он не поверит, что тот заехал к нему, потому что соскучился! Ему хотелось напрямую спросить, какую роль Александр сыграл в истории с Леном, но он не решался.

Он смотрел на Александра, на его запорошённый пылью мундир, синяки под глазами. За эти полтора года он похудел и как-то повзрослел.

— Ваше Высочество, вам бы с дороги отдохнуть… Не откажете в приглашении посетить нас? И матушка будет счастлива.

Александр, явно уставший, кивнул.

Елизавета Андреевна, услышав, что из Петербурга к сыну прибыл сам наследник престола, охнула и, схватившись за голову, бросилась отдавать распоряжения прислуге.

Александру предстояло оценить гостеприимство Аракчеевых — буквально в считанные минуты в доме был накрыт стол, поставлен самовар, из погреба появились личные соленья Елизаветы Андреевны — огурцы, маринованные грибы, копчёное мясо, сало. Кухарка носилась туда-сюда, ставя тесто для пирога, разжигая печь.

— Ну что же ты Алёша не сказал, что мы ждём таких гостей! — упрекала женщина сына. — Теперь вот по скромному. Знали бы, хоть поросёнка зарезали…

— Не надо никого ради меня резать! — испугался Александр. — Это вы простите, что без предупреждения. Не нужно ничего.

— Александр Павлович большой скромности человек, — улыбался Алексей.

Алексей помнил тот день, когда впервые был приглашён на обед Павлом. Как дрожали у него колени, как колотилось сердце и как пропустило оно удар, когда увидел он Александра и показалось, что видит он Никифора Корсакова. Как сидели они в гостиной, пили кофе с песочным печеньем и маленькими пирожными из хрустальных вазочек. Теперь он принимает Александра. И как много счастья ему доставляло видеть его удивленное, довольное лицо.

Пока накрывали на стол, они вышли во двор, и Алексей помог ему умыться. Тот стоял, склонившись над тазом, и Алексей лил на руки ему воду из кувшина. Из курятника, как назло, выбежало и стало бегать по двору несколько кур. И Алексею почему-то стало неловко и стыдно, как будто бы в этих курицах было что-то неприличное и бегать им тут, в присутствии цесаревича было недопустимо. Он едва сдерживался, чтобы не начать извиняться ещё и за тот шум, который они подали. Только что и сказал недовольно:

— Вот ведь раскричались…ну, курицы. Что с них взять?..

И всё же, когда они вернулись в дом, не удержался и мягко попенял матери, зачем мол, матушка, ваши курицы тут бегают? Нельзя ли их как-нибудь убрать и запереть?

А вот за угощение Алексей не переживал, их кухарка была лучшей во всей округе и когда к поспевшему самовару принесли тёплый, ароматный, только что из печки яблочный пирог, а к нему взбитые сливки, Александр обречённо произнёс: ты смерти моей хочешь? И вдобавок моей лошади. Ведь даже, если я после этого обеда на неё смогу залезть, то она же бедная рухнет подо мной.

— Так поберегите лошадь. Оставайтесь до утра. Выспитесь, а утром матушка угостит вас кабачковыми оладьями.

Александр тяжело вздохнул, взял чашку с чаем, поднёс к носу и медленно вдохнул.

— Какой аромат…что это?

— Это Иван-чай. Купаж из трав. Смородиновый лист, липа…

Александр закрыл глаза, отпил и произнёс с каким-то тихим блаженством.

— Я остаюсь до завтра…

После обеда Алексей предложил цесаревичу, который начал зевать, поспать часок другой и уложил его в своей комнате. Александр, совершенно разморённый, расслабленный, ещё и чаем с наливками посопротивлялся для виду и согласился. Только пошутил, когда Алексей ещё поверх одеяла, накрывал его шерстяным пледом.

— Матушка, Алексей Андреевич, ну это уже и правда лишнее, — а потом добавил уже вполне серьезно. -Какой ты заботливый…

— Так ведь я дома, — просто ответил Алексей.

— А я? Я разве дома? — пробормотал Александр и заснул.

Когда спустя два часа он проснулся, то решил прогуляться. Было около семи часов вечера, но ещё довольно светло. Алексей отвёл его на Удомельское озеро, где купался в детстве, показал небольшую церквушку, и за ней маленькое кладбище. Там они некоторое время стояли возле аккуратно убранного, маленького надгробия. Алексей рассказал, что здесь похоронен дьячок, учивший его грамоте в детстве.