– Заходи за мной в три. Нет, лучше в четыре, у меня планы, – строго приказала Настя.
– Планы у нее! – Андрей насмешливо-снисходительно хмыкнул. – Ясное дело. Ты же умная, деловая, а мы лохи неученые, куда уж нам до ваших планов… У нас самих их никогда и не бывает вовсе. Разве что, прозаические – поспать или поесть. А ты, кстати, уже решила, какое платье наденешь сегодня к ужину?
– Что? – возмутилась Настя. – А сам-то фрак из хмчистки забрал?
– Мне не обязательно, – серьезно сообщил Андрей. – Мне достаточно бороду пригладить Мужик-с.
– Все! Хватит тут балаган устраивать. Мужик-с! Мне надо еще конспект переписать. И попусту болтать некогда. Пока.
Настя отсоединилась, не дождавшись ответа Андрея – она любила вот так его позлить, немного повредничать. А почему бы и нет? Она имела на это полное право – ведь они оба знали, что ее сердце давно уже подарено ему, Андрею… Только ему…
И за что собственно он удостоился такой невиданной части? Настя и сама не смогла бы внятно объяснить. Просто вдруг поняла, что любит – с первой секунды, с первого взгляда и… навсегда.
Удивительно, что последнее «навсегда» никогда не вызывало у нее ни малейших сомнений – Настя имела абсолютное, безусловное, точное знание о том, что никогда и никого больше не полюбит.
Не успеет. Это знание имело черный цвет и напоминало бездну – бездонную и… почему-то живую, как и ее СОН…
1620
Адриан долго молился – колени онемели и невыносимо ныли, когда он с трудом поднялся на ноги. Нет это не помогло. Обычно помогало, а сегодня нет. Он не мог забыть глаза той женщины, что они сожгли вчера. Костер все не разгорался, а она смотрела, смотрела… И почему-то именно на него… Ее восхитительные, зеленые глаза были полны такого непереносимого ужаса и…
Нет, он не имеет права позволять себе жалость. Он не сопливый слюнтяй. Он служит благому делу – очищению земли от нечисти.
Ну да. Конечно. Адриан злобно ухмыльнулся. Если бы он мог себя обмануть, было бы намного легче.
Разумеется, и эта женщина была простой, обычной крестьянкой. И ее родимое пятно на шее было просто милым родимым пятном замысловатой формы, а вовсе не отметиной дьявола. Себе-то самому не стоит уже наверное врать… Бессмысленно это.
Адриан перекрестился и тоскливо посмотрел в окно. Нет, сегодня он не справится, не справится с тем дьяволом, что сидит в нем. И молитвы не помогут. Только вино, хорошее старое вино способно притупить сознание и облегчить муки…
Адриан откупорил бутылку, достал кружку, посмотрел на нее мрачно, потом замер на мгновение и что было сил шарахнул ее об дверь. Кружка гулко стукнула о дерево и совершенно целехонькая, вызывающе невредимая скатилась к его ногам.
А так хотелось, чтобы разбилась…
Вдребезги.
Повеситься, что ли?…
Адриан с невозмутимым, рациональным интересом исследовал потолок в своей хижине – есть ли за что зацепиться, что бы понадежнее, ну что бы не грохнуться на стылый земляной пол, уподобившись этой кружке – целым и невредимым здоровенным дурнем с веревкой на шее.
Адриан живенько вообразил себе эту картинку и хмыкнул – смешно. И вся его жизнь смешна.
Он не спеша поднялся, мрачно посмотрел на кружку, медленно наклонился, поднял ее, отошел подальше от двери, замахнулся и снова швырнул. Кружка разбилась. На две почти одинаковые половинки.
– Вот так, – удовлетворенно пробормотал Адриан и поднес ко рту бутылку.
Он управляет своей жизнью. И так будет всегда.
В тот момент, когда он, отпив добрую половину огромной бутыли, вытер губы рукавом рубашки, в дверь тихо постучали.
– Ну? – мрачно бросил Адриан. – Сандра, ты? Заходи, чего скребешься.
Адриан почувствовал захлестнувшую его ярость. Если это Сандра, то именно ей и не поздоровится сейчас. Да, она, безусловно, восхитительная любовница – пышнотелая, веселая, бесстыдная. И чего они только не вытворяли в этой хижине длинными темными ночами, но сегодня…
Сегодня он не желает даже думать о полном страстного желания горячем женском теле – от одной мысли о возможном сексе Адриан почувствовал острый приступ тошноты.
– Я не Сандра, я Анастази. Можно? – голос был удивительно звонким, словно сотня легкомысленных колокольчиков одновременно решили подарить миру самые нежнейшие из своих трелей.
Адриан резко поднялся, шагнул было к двери, но опьяненная добрым вином голова его неожиданно закружилась, в глазах потемнело. Адриан оперся рукой о стол, глубоко вдохнул и резко тряхнул головой – что это с ним? – и выпил-то немного…
– Это кого еще принесло?
Вот сейчас он убьет любого, кто подвернется ему под руку, или любую… Должен же хоть кто-то поплатиться за его пропащую жизнь…
– Так я войду? – вопрос прозвучал на удивление смело и даже, как с некоей растерянностью отметил Адриан, вызывающе задорно.
Кто смеет так бесцеремонно вести себя с ним?
Дверь резко распахнулась.
На пороге появилась женщина. Да, всего лишь женщина, но, едва взглянув на нее, Адриан поперхнулся, ноги его подкосились и он без сил опустился – обратно на старый колченогий стул.
– Не бойся, – женщина насмешливо оглядела его всего – от уже лысеющей макушки до грязных босых ног. – И это и есть моя судьба?
После этого странного, адресованного куда-то в вязкую темноту окна вопроса, она заливисто, очень весело рассмеялась – громко, смело и свободно. Ей явно было совершенно наплевать, кто услышит ее смех, наплевать кто и что после этого подумает о ней и к каким непоправимым последствиям может привести сия неосторожность.
Да, ей было наплевать. На все – и это было очевидно.
Адриано забыл, когда смеялся в последний раз вот так, беззаботно и искренне, может, когда ему было лет семь? Или еще раньше? Или страх не позволял ему делать это даже в детстве? За столь вызывающее поведение можно было получить от отца хорошую трепку – самым правильным и безопасным было вообще не попадаться родителю на глаза, то есть оставаться тихим и незаметным. А уж смеяться даже и пробовать не стоило…
…Адриан находился в какой-то странной прострации, он смотрел на стоящую перед ним удивительно смелую женщину и не мог ничего сказать. Просто не мог открыть рта – физически. Да и не хотелось ему ничего говорить…
Необъяснимо, но в тот момент, когда тихо, без единого звука открылась его старая, резко и очень противно скрипящая уже лет двадцать, дверь, в тот момент, когда насмешливый, вызывающе откровенный, наглый взгляд незнакомки пронзил его, словно лезвие кинжала – насквозь, до самых стыдных тайн, в тот момент, когда он против своей воли опустил глаза на ее почти ничем не прикрытую грудь, вот тогда он ощутил небывалое доселе спокойствие и… счастье. Да, счастье – острое, терпкое, душащее – до невозможности сладкое, почти непереносимое.
Видимо, слишком много выпил, пытаясь сохранять мрачное равнодушие, подумал Адриан. Ну и ладно, зато его отпустило. Наконец-то…
– Ты кто? – просипел он глухим, неуверенно срывающимся, незнакомым самому себе голосом.
– Анастази, я же уже сказала тебе, – обворожительно улыбнулась женщина и со смелым изяществом поглощенной охотой кошки шагнула вперед.
– Та самая? – тихо спросил Адриан, чувствуя, как его тело инстинктивно пытается вжаться в стул.
Он, Андриан, гроза всех ведьм в округе, истинных и случайно попавших в лапы инквизиции, он испытывал настоящий животный страх! Перед кем? Перед этой странной женщиной?!!
– Ну да, – легкомысленно мотнула головой она. – Та самая. А что? Ты меня себе не так представлял?
Ее черные, блестящие волосы взметнулись от резкого движения головы вверх на мгновение, а потом снова опустились на изящные, словно выточенные из благородного мрамора плечи. Адриан судорожно сглотнул. В горле снова пересохло – он не сможет произнести ни слова, пока не сделает хотя бы глоток. Где же его бутылка? Она должна была оставаться здесь, на столе…
– Ты меня боишься? – игриво поинтересовалась женщина. – Отчего же, милый? Тебе же велели поймать меня. Я и пришла. Сама.