Адриан молчал. Действительно, пришла сама.
– Так, ты меня все-таки боишься? – повторила женщина вкрадчиво. – Не стоит, милый. Я тебя не укушу.
Она смотрела на Адриана в упор – не отрываясь и не моргая. Так смело на него давно уж никто не смотрел… Ее глаза пылали – не то яростным гневом, не то обжигающей страстью, не то нежной любовью – или адской, волшебной смесью из всего этого?
Женщина глубоко и часто дышала, ноздри ее точеного носика гневно раздувались, грудь вздымалась, угрожая прорвать те жалкие лохмотья, которыми она была как бы прикрыта, упругое, кажущееся изящно бесконечным бедро при резком движении навстречу Адриану открылось почти до самой талии…
– Так ты боишься меня? – женщина произнесла эти слова волнующим шепотом. Она медленно подняла тонкие, словно прозрачные руки, и, запустив длинные, с острыми, хищными ногтями пальцы в роскошную гриву своих волос, приподняла их, обнажив восхитительно красивую, лебединую шею.
Этого Адриан вынести уже не смог. Он беспомощно взглянул в черные, нет… в карие? Нет, наверное, все-таки в зеленые глаза женщины и прошептал:
– Да.
После этого Адриан кулем рухнул со стула на земляной пол – с глухим, безрадостным звуком, точно таким, как и его кружка всего несколько минут назад…
2012 год
Его звали Андрей Игоревич. Его лекция по истории ведовских процессов оказалась на удивление блестяща.
Настя с восторгом внимала каждому его слову и помимо захватывающе интересной информации, получала неведомое ранее наслаждение просто от звука голоса мужчины. Умного. Пожилого. По настоящему, не поверхностно – напоказ, а глубинно, до костей, до корней волос – интеллигентного. И беспросветно, чудовищно одинокого, как ей показалось – просто так, по интуиции. И череп у него был такой удивительно красивой формы – аристократический…
Очень сексуально все это оказалось в комплексе…
Ой, совсем видимо Настя с ума сошла… Череп пожилого лысого мужика ее взволновал. Какой ужас. Нет, ей определенно надо к доктору или… или все же лучше в хижину на берегу океана, где не будет никого? Ни доктора, ни этого профессора, интеллект которого оказал на Настю поистине ошеломляющее действие – разбудил женщину, иначе не скажешь. Женщину, которая заснула.
А ведь до этого момента Настя даже не подозревала о том, что с ней происходит. Тоска. Скука. Апатия. И все это на фоне абсолютно благополучного, безоблачного существования, успешной во всех отношениях жизни – и в «социуме она реализовалась» в качестве востребованной, модной журналистки и в семье у нее все отлично. Ох, только от чего так хочется завыть порой? Видимо от бабьей дурости. Однозначно. Потому что от добра добра не ищут.
Надо брать себя в руки. Или… Или не надо?
Настя подняла голову и взглянула на профессора – быстро, с живым, даже где-то жадным любопытством.
Ой! Настя вздрогнула от странного ощущения – словно ее окунули в волны теплого океана, она на мгновение полностью потеряла контроль над своим телом – оно абсолютно расслабилось, как бы растворилось в пространстве, слилось с миром. Такое чувство возникало у Насти только в воде, когда она качалась на волнах, позабыв о том, кто она, зачем, почему и что у нее в планах на будущее – только ласковая стихия, только бездонное, мудрое небо, глубокая, все понимающая вода и насмешливое, ласковое солнышко.
От внезапно перехваченного внимательного взгляда профессора у Насти возникло точно такое ощущение. Этого не могло быть, но это случилось.
Так, хватит эмоций. Включаем голову.
Настя профессионально быстро строчила в блокноте. Да, безусловно, сейчас время новых технологий. И последняя модель диктофона всегда во время любого, даже самого короткого интервью была предусмотрительно включена, чтобы зафиксировать все до мельчайших деталей разговора. Почудилось сомнение в голосе собеседника? Фальшь? Страх или неуверенность? Прокрутим, послушаем, проанализируем тщательно – и во всем разберемся.
Но блокнот… Блокнот должен быть. Настя любила писать, писать именно ручкой и именно на бумаге – в этом присутствовало что-то таинственное – выведенные ее собственной рукой небрежные закорючки казались Насте таинственными символами, в которых наряду с обычным их значением – передачи звука, скрывалось нечто большее, волшебное и магическое.
Да, пожалуй, Настя вообще несовременна. Грубо говоря, консервативна. Вот и электронные книги ей не по сердцу. Шуршание потасканных от времени страниц и специфический запах потрепанного переплета она никогда не променяет на бездушный дисплей и мертвые роботы-кнопки.
Андрей Игоревич – вывела Настя сверху, над основным текстом. Буквы – неаккуратные, неразборчивые, совсем не женские – казались, тем не менее, очень гармонично связанными друг с другом. Да, пожалуй, это имя, написанное другим, более каллиграфическим почерком смотрелось бы чудовищно пошло. Но вот именно так – небрежно и нарочито легко – так и должно быть выведено имя такого шикарного мужчины…
А какого, собственно? Что это ее, Настю так замкнуло на этом, будем беспристрастно объективны, пожилом человеке? Сколько ему, интересно лет… Ага, вот тут информация подобрана ее помощницей, Сонечкой. Ну-ка, ну-ка… Посмотрим. 1955 год рождения. Что ж, не так уж он и стар. Пятьдесят семь лет. А выглядит моложе…
Или наоборот, старше?
Судя по поджарой фигуре и в целом, по ощущению энергии – моложе. А вот если уловить то, что тщательно скрывается за стеклами его изящных, судя по всему, очень дорогих очков, то невольно возникает ощущение, что перед тобой столетний старец, скоротавший последние пятьдесят лет в закрытом монастыре.
От случайной мысли про монастырские стены у Насти пробежал мрачный холодок по спине. Так было всегда. Еще с детства. На одной из школьной экскурсий, едва переступив ворота монастыря в городе Боровске, Настя неожиданно заплакала от переполнивших ее невиданно сильных, острых эмоций. Ощущения не были плохими, или страшными, нет. Просто их натиск если и можно было бы сравнить с чем-либо, то лишь с агрессивным нападением волн при девятибалльном шторме. Необъяснимые чувства имели такую силу и глубину, что детская психика оказалась не в состоянии с ними справиться. Настя рыдала безостановочно, до тех пор, пока ее не вывели за ворота и не усадили в автобус – отдохнуть. Едва опустившись на сиденье, она закрыла глаза и окунулась в забытье. Насте тогда в этом святом месте привиделись очень странные вещи. Монастырская келья в деталях – очень подробных и милых. Зазубринки на куцем подоконнике из белого камня, кусочек хмурого неба и ласково шелестящая ветка тополя в узеньком окошке… Потом появился какой-то странный старик в драном тулупе, который ласково, по отечески гладил Настю по голове и приговаривал заботливо: «Ниче, ниче… Будя, будя… Повидаешь еще, дочка, повидаешь. Дождешьси… Ниче… Ниче…» От голоса старика становилось как-то небывало надежно и благостно. Настя впоследствии часто вспоминала этот сон и всегда, всякий раз, это помогало ей обрести уверенность и спокойствие.
После лекции Настя, ловко просочившись между широких и не очень спин других желающих побеседовать с профессором, смело и решительно, посмотрев ему в глаза, заявила:
– Андрей Игоревич, меня заинтересовала ваша лекция и сами вы, вынуждена признать, производите очень приятное впечатление. Поэтому я бы хотела подготовить для наших читателей подробное интервью с вами. Как вы на это смотрите?
От властной твердости Настиного голоса, хоть и тонкого, звенящего, но с профессиональной уверенностью в несколько секунд обратившего все внимание на себя, вокруг стихло все. Переброс восхищенными фразами, волнительные вопросы профессору, суета, похвалы – в один миг все это перестало существовать. Все, включая профессора, уставились на Настю.
Она лукаво улыбнулась – снова получилось. Что ж, удивляться нечему. Настя давно уже заметила, открыла в себе удивительно полезные в повседневной жизни таланты – уметь привлечь к себе внимание всех присутствующих даже в огромной, гомонящей толпе или же, напротив, оставаться совершенно незаметной в тихом, полупустом помещении. Если Настя того желала, ее просто не видели – словно ее и не было вовсе…