Как трогательно Федот заботится о ее благополучии, удобстве и комфорте. Милый, милый старик. Он уже целую вечность опекает Настю. Федот всегда был рядом – сколько Настя помнила себя, столько помнила и ласкового старика. Правда не стоит Федоту так сердиться на графа и душить его тоже не нужно… Настя грустно улыбнулась. Все мужчины полигамны, тем более… тем более… тем более, когда жена слепая…

– Федотушка, мы подошли?

Настя спросила это просто так, чтобы разрядить напряжение. Она уже поняла, что Федот увидел Андрея. Стариковская ладонь непроизвольно импульсивно сжалась, крепко стиснула Настину руку, не позволяя ей даже шевельнуть пальцами.

– Федот?

– Вона они стоят. Ждут-с, – сквозь зубы процедил Федот – он не удержался и смачно сплюнул.

– Федот, прекрати немедленно! – сделала вид, что рассердилась Настя. – Подведи меня, пожалуйста…

– Ступайте бойчее, тута ровно, – пробубнил Федот, придирчиво оглядывая молодого барина.

Вырядился, петух, едреныть. Как баба безмозглая какая. Весь в рюшах, на шее вона что? Тряпка какая-то цветастая. Позор! Позор для мужика-то! А сияет-то весь, что тот пятак, тьфу… Прости, Господи…

Настя грустно усмехнулась. Федот всегда на дух не переносил Андрея. А Андрей всегда был истинным франтом.

Да что тут утаивать – и сама Настя в былые годы обожала надеть что-то вызывающе эпатажное, в рамках скучных приличий, разумеется, но все же на самой грани принятых в обществе пуританских устоев.

Ей, тогда пронзительно юной, хрупкой, изящной, дерзко красивой и провокационно смелой доставляло огромное удовольствие ловить на себе восхищенные, бесстыдно жаждущие ее горячего тела, мужские взгляды и… что уж тут скрывать, разъяренно-завистливые женские взгляды ей тоже доставляли удовольствие. Насте нравилось дразнить и мужчин и женщин, вызывая у первых восхищение, а у вторых глухую бессильную ярость. Может, за это ее Господь и покарал? Впрочем, вряд ли… Ничего кроме юношеской дерзости за Настиным эпатажем не стояло… Молодость, горячая кровь, только и всего…

Настя знала, что делала – вырез чуть больше, чем это позволительно – самую малость, но если умело приподнять грудь, то… Волнующе ниспадающий на обнаженное плечо локон, будто бы случайно выбившийся из нарочито небрежной прически… Немного, всего на тон ярче шелк на идеально облегающем ее неестественно изящную талию, платье… Идеально обхватывающие щиколотки, сшитые на заказ, кокетливые ботиночки… Если все эти незначительные штрихи собрать воедино, окутать облаком тончайшего аромата духов и придать им жизнь отточенной пластикой кошачьих движений, то…

Настя вздохнула.

Теперь ей уж точно никто не завидует. И никто ею не восхищается. Впрочем… Андрей все еще любит ее. Нежно, жалостливо и пронзительно – как любят несчастного ребенка – до кома в горле, до слез. Настя чувствует это.

Андрей… Милый… Жаль, что так вышло…

Жаль, что Настя так и не смогла сделать его счастливым.

– Анастасия! Солнышко! Я здесь! – Андрей радостно махал рукой. – Федот, поторопись-ка, голубчик. Живее, живее! Вот, голубчик, чемоданы. – Андрей красивым театральным жестом махнул в сторону новеньких, сверкающих на солнышке саквояжей. – Будь любезен. Седьмое купе. Давай живенько отнеси их. И чтобы все в порядке было. Поторопись, поторопись, давай мне Настеньку. Да отцепись ты уже от нее! Ничего с ней без тебя не случится. Иди уже, я же муж ей все-таки.

Андрей уверенно перехватил у старика Настину руку. Федот неохотно разжал ладонь, крякнул и вразвалочку направился к праздничным чемоданам барина. Оглядев их с отвращением, крякнул и, словно это были склизкие лягушки, брезгливо, на вытянутых руках, чтобы невзначай не прислонить к себе, поволок в вагон. Хлыщ, он и есть хлыщ! Что с него взять. Петух разноцветный – вот кто он.

– Федот… – умоляюще пробормотала Настя. Ей было неловко и перед Андреем – за Федота и перед Федотом – за Андрея. Они оба терпеть не могли друг друга, но они оба очень любили ее, Настю…

– Да ладноть, ладноть, чего там. Пойду я, а вы, барыня, осторожно, не оступитесь. Не подходите шибко к вагону-то близко. А то ж и неровен час…

– Федот!

– Иду, иду, чаго там… Чего проку-то говорить-то. Никто ж все одно старика не послушает, дурака…

Федот долго кряхтел и приноравливался, чтобы взгромоздить на себя все оставшиеся чемоданы разом, после чего с видом гонимого властями борца за справедливость поволок их к дверям вагона.

– Андрей… – тихо прошептала Настя.

Она прижалась щекой к его груди. Новый сюртук. Запах не родной, незнакомый – материал еще не успел впитать аромат ее любимого, ее Андрея.

– Настюша, солнышко мое, – Андрей подхватил жену и покружил вокруг себя. – Поедем со мной? А? Я ж мигом договорюсь. Организуем тебе и место и билет. Все в лучшем виде. Поедем, Насть?

– Нет, Андрей, право не стоит. Я буду только обременять тебя…

– Настя! Прекрати немедленно.

Андрей нахмурился. Настя почувствовала, как стремительно падает вниз его еще мгновение назад озорное настроение. Ну вот – она снова вносит огорчения в жизнь любимого человека…

– Андрей, я не хочу ехать. Я устала, и мне было бы полезно побыть одной. Вот и все. А ты отдохни, я буду за тебя рада.

– Ладно, что с тобой поделаешь, – вздохнул Андрей. – Даже уговаривать больше не стану. Знаю ведь какая ты упрямая.

Андрей ласково улыбнулся. Настена, Настенька, его отрада, его солнышко. Ну почему, сто тысяч чертей, это случилось именно с ними?!!!

– Пора ужо. Велели садиться, – сварливо пробубнил вернувшийся Федор. – Идите. А то ужо опоздаете. Будете тута по перрону галопом скакать как тот сивый мерин.

– Федот, ты, голубчик, не забывайся, – строго укорил его Андрей. – Какой еще мерин? Стой и молчи когда барин с барыней разговаривают.

А такой и мерин, злорадно подумал Федот. Самый, что ни на есть самый натуральный мерин.

Федот придирчиво оглядел свою хозяйку – не нанес ли этот хлыщ ей какого урона. С него станет…

Настя поцеловала Андрея и повернулась к Федоту. Она чувствовала, что он стоит совсем рядом, почти касаясь рукавом тулупа ее пальто. Оберегает, как может. Милый старик…

Настя ласково улыбнулась:

– Пойдем, Федотушка. Андрей, потом слишком много провожающих будет на платформе. Ты же знаешь, я боюсь толпы. Мы пойдем.

– Езжайте, Настенька, конечно. Умоляю тебя, береги себя, будь осторожна. – Андрей нежно приобнял жену. – Федот, следи за барыней! Глаз не спускай. – Он назидательно погрозил Федоту пальцем в лаковой перчатке.

Тот даже бровью не повел, ничего не ответил, только скривил презрительно старческий тонкогубый рот. Указчики тут нашлися! Мы и сами с усами – знаем, что делать!

Настя осторожно ступала по платформе, опираясь на руку старика, и думала о том, что нет ничего ужаснее абсолютного знания того, что тот, кого ты любишь, испытывает такое непосредственное, такое живое облегчение при твоем уходе…

…Вечером она получила письмо от игуменьи Марии – письмо, которого уже отчаялась дождаться – ответа из монастыря не поступало несколько долгих, нет, несколько нескончаемых, месяцев.

– Читай, Поля, – голос Насти дрожал. – Скорее, милая. Прошу тебя.

– Уважаемая Настасья Ивановна, я имею нескончаемую радость сообщить вам, что на вашу просьбу, касающуюся обретения пожизненного прибежища в нашем благословенном Господом монастыре, получено великодушное разрешение отца Георгия. С чем вас сердечно, уважаемая Настасья Ивановна, и поздравляю. На все благодать Господня. Ой, барыня, вы что?!

Настя вцепилась в спинку кровати – в груди что-то больно натянулось, разорвалось и застыло – огромным, распирающим изнутри комом. Дышать стало невозможно – воздух стал густым и вязким, его никак не получалось вдохнуть.

– Поленька, приоткрой окно. Что-то мне нехорошо…

– Ага, Настасья Ивановна, может водички? Вы такая белая вся, как давешний снег прямо.

– Нет, продолжай, Поля. Все в порядке, – еле слышно прошептала Настя.