— Есть, — ответила Юэла и с едва заметной улыбкой прибавила: — сэр…

***

— Огонь! — закричал Дот Пиксис, когда две лошади со скачущими на них солдатами пробились за ряды гарнизона спасая себя от несущихся за ними гигантов.

Шестерых борцов встречали криками, объятиями и аплодисментами.

— Чтож, Картрайт, сегодня ты наконец-то проявила свои лидерские качества во всей красе, — по семейному улыбнулся Маркс, похлопав Юэлу по плечу, когда солдаты поднялись на стену. — Ещё чуть-чуть, и ты побьешь новый рекорд.

— Вы о чем? — удивилась Юэла, поправляя свой плащ и откидывая спутанные пряди назад.

— Станешь первой женщиной командиром старшего отряда, — засмеялся Брандон, подмигнув стоящему за спиной Картрайт Аккерману. — Или ты не отпустишь её из своего отряда?

Леви лишь бросил мимолётный взгляд на Юэлу и хмыкнул:

— Она сама не захочет покинуть мой отряд.

Брандон по-старчески захохотал, а Картрайт, закатив глаза, прошла мимо своих командиров, направившись к Коулу, Даниелю, Арно и Роберту, сидящих около какого-то большого свитка ткани. Она знала, ЧТО это такое.

— Кто? — тихо спросила Юэла, подойдя к Роберту.

Тот сглотнул и молча сел около свёртка, протягивая руку к его изголовью, чтобы отодвинуть ткань от лица погибшего.

Молчание…

И вдруг его прерывает короткое, резкое втягивание воздуха.

— Джордан…

========== Счастье. ==========

Тихо вокруг. Холодно. Морозный, моросящий дождь надоедливо колет открытую от одежды кожу. Вокруг томительная тишь, давящая своим отчаянием на без того уставшее сознание. Уставшее от этого неопределённого состояния самой жизни. Вроде бы каждый день перемены: в погоде, в жизни обычных людей, в планах военных; а вроде бы ничего не меняется. Все серое и унылое. Все однообразное. Все замкнуто в неразрывный круг, который повторяет и повторяет всё по новому.

На душе снова камень. Снова боль. Снова горечь. Девушка будто ощущает её своим ртом. Горький привкус.

Но Юэле не привыкать.

И…странно то, что она была на сто процентов уверена в том, что её сознание оградилось от этих чувств. От чувства пустоты от ухода какого-то человека из её жизни. Безвозвратного ухода.

Особенно того человека, который не дорог ей. Не дорог.

Но это ощущение все равно грызло душу. Все равно скручивало органы внутри, выжимая из них водопад эмоций.

Но Юэла не плакала. Потому что боль не была такой сильной. Потому что Юэла была намного сильнее своей боли, чтобы заплакать. Она игнорировала её. На её душе, вместо той бури, которая бушевала после смерти всех тех, кого она знала, сейчас был лишь морозный, моросящий дождь… безвыходно колющий душу. Она испытывала смешанные чувства. И тоску, и сожаление, и отвращение, и ничего.

Это тяжесть, которую она осилит.

И все-таки, смотреть на то, как унылые, темные гробы кладут в сырую землю, было тяжёлым зрелищем. Знать, что она уже не увидит те лица. Знать, что их история закончена. Жить с этим.

И смотреть на эти тесные ящики, гадая, в каких из них лежит её друг…

Джордан…

Ведь он даже не друг.

Он просто знакомый…

И все равно тяжело.

Кажется, иммунитета на смерти окружающих тебя людей действительно нет.

Юэла бросает взгляд на Леви. Наверное в какой-то призрачной надежде на то, чтобы увидеть хоть какое-то изменение в его взгляде.

Он суровее, чем обычно. Считается ли это изменением? Может быть и у него на душе не спокойно. Может быть он тоже чувствует то же, что и она?

Юэла заметила, что в последнее время постоянно задаёт себе вопрос: «А что сейчас чувствует он?». Он стал ещё более закрытым. Порой Юэла не могла разглядеть ничего за его каменным, безразличным лицом. И даже сейчас, когда он убрал своё мне-на-всё-наплевать выражение лица и придал ему более сосредоточенный взгляд. Это могло означать всё, что угодно. Просто знак солидарности.

Погибших много. Много пустых гробов. Не всех удалось даже забрать с поля боя. Многих банально сожрали титаны. Самая ужасная смерть.

А что ты хотела? Они солдаты. Это их участь.

И твоя тоже.

Картрайт выдохнула, отведя глаза от Аккермана, который, кажется, не заметил её долгого, проницательного взгляда.

Он продолжал сурово смотреть вниз, на сырую землю. Он напоминал мраморную статую. Такой же бледный, неподвижный. А по его лицу стекали капли дождя. Юэла не заметила, как безобидное, мелкое накрапывание перешло в уверенный, настырный дождь, хлещущий по лицу и пытающийся, наконец, добиться внимания к себе. Однако ощущение было такое, будто бы только она заметила существенные (и не очень приятные) изменения.

Выражения лиц остальных не изменились. Ничего не изменилось. Они стояли, обездвиженные, безжизненно смотря в землю.

Юэле резко стало не по себе от вида этого столпища. Серое, безжизненное. Будто бы все они сливались со своим окружением, с надгробными камнями… Нет… Они будто бы сами были надгробными памятниками. Безжизненными памятниками чьей-то ушедшей жизни. Внутри девушки рождались отвращение и паника, которые она не могла объяснить. Юэле чудилось, что это её страшный сон. Что она сейчас спит, а это лишь происходит у неё в голове. Лишь она и этот надоедливый дождь в этом мире. Все остальные — лишь статуи. Плоды её воображения.

И вдруг мысль…одна, внезапная мысль, стукнула в голову каплей чернил и огромным пятном разлилась по всему сознанию.

Это — её жизнь. Однотонная, наполовину мертвая. Легко сравнимая с городским кладбищем.

И именно сейчас она ощутила её каждой клеточкой своего тела. Юэла медленно выдохнула, закрыла глаза и, резко обернувшись, понеслась прочь от кладбища, не оглядываясь назад.

И девушку преследовала мысль, что никто не заметил её скорого ухода.

Никто…

Кроме одного.

***

— Повтори, что ты сказал? — с напористым недоверием произнёс Аккерман, уничтожая Смита острым взглядом исподлобья. Он только что услышал из уст командира слово, которое полностью противоречит всем идеалам воинской жизни и долга.

— Свадьба, Леви, я приглашаю тебя и… — но блондин не успел закончить, потому что грубый бас Аккермана прервал его терпеливую речь:

— А теперь скажи это медленнее, так чтобы я успел срастить в уме, насколько сильно ты ударился головой.

— Леви, не придуряйся, ты все слышал, — выгнул бровь Смит, теряя терпение.

— Не придуряйся? Это ты мне сказал? — повысил голос Аккерман, буравя друга взглядом.

Эрвин вздохнул:

–Я был уверен, что ты это не одобришь, но я также уверен, что ты не настолько кретин, чтобы не прийти на свадьбу своего друга. Поэтому я просто приглашаю тебя и Картрайт. Как своих близких друзей.

Леви отвернулся.

В разговоре со старым другом Эрвин опустил свой командирский, чёткий тон и говорил лаконично, как всегда не говоря половину из того, что скрывалось за его краткими ответами. Говорил со своим обычным, суровым выражением лица, усталым голосом, который ещё более неуклюже звучал в соотношении с тем, что он говорил.

И в голове Леви до сих пор не укладывалась эта новость. И вроде бы ничего запретного, но это было неправильно.

Эрвин должен был как никто другой знать, какую ответственность и тяжесть он берёт на себя.

— Ты не поймёшь, Леви, твоё мышление отличается от моего, — сказал Эрвин после нескольких секунд молчания, давая другу время переварить новость.

— Наши мышления всегда совпадали, — возразил Аккерман.

— Не во всех направлениях, — кратко отозвался командир. Леви вновь посмотрел на Эрвина, стараясь рассмотреть изменения на его лице. Он не понимал.

Правда.

— Ты солдат, Эрвин. Солдат, который обязан человечеству. Не ты ли говорил, что мы посвящаем себя человечеству. Что мы не принадлежим себе? И теперь ты перечёркиваешь все, что сказал ранее…этим?

— Не перечёркиваю. Я не собираюсь уходить от своего долга. От своей мечты. Но я устал жить только для других. Неужели я не могу сделать хоть что-то для себя? Сделать себя и другого человека, которого люблю, счастливее.