– Доброму слову – добрый ответ, – охотно откликнулся Евграф, сверкая острыми глазами.

– Ты бы, Глашка, не путалась под ногами, – Емельян проворчал грозовой тучей. – Люди по делу ко мне, им недосуг лясы с тобой точить.

– Не ворчи кобелём. Я, как ветер, только слова вслед кидаю.

– Ты не прочь и себя кинуть под ноги мужику, скройся с глаз, – пропуская вперед приехавших, все так же хмуро бросил Емеля, только не громко. Но вдова вскинула гордо голову, подбоченилась, выпирая вперед грудь, осталась на крыльце.

Емельян махнул на неё рукой, зная каприз сестры, крикнул:

– Правь, Евграф, вон к тем хлыстам, что рядом со штабелем. Они у меня на всё прочее. Грузим три бревна.

– Погоди, Емельян, гляну на тёлку.

Мужики прошли к загону, где под небольшим навесом стояла на привязи утренняя проказница. Евграф ощупал ей живот, кулаком вдавил. Тёлка качнулась слегка, кося глазом на человека, медленно жуя.

– Добре, жвачку не потеряла. Вижу, солью поил. Утречком сенца немного дай, посмотри, возьмёт ли? С вечеру запарь горькой полыни пучок в литре кипятка. Выпои.

– Телиться будет?

– Куда ж она от природы денется. Только веди в охоту к хорошему быку. Есть такие?

– Есть. Целковый хозяин берёт.

– Не скупись, у тебя животина добрая. Пусть и приплод добрый принесёт.

Мужики вернулись к подводе, погрузили три хлыста в восемь аршин, и Евграф тронул лошадь на выход, мимо стоящей на крыльце Глаши, с лукавой улыбкой на пухлых малиновых губах. Она вынула из-под блузки платочёк и помахала мужикам вслед. Евграф оглянулся. Она отправила воздушный поцелуй, явно ему предназначенный, но скорее всего не за тёлку.

«Вот холера, – ругнул Евграф про себя вдову. Посмотрел, смущаясь, на соседа, подумал: – видел ли Стёпа выкрутасы Глаши, как бы под пятку не попасть?»

Накануне Троицы Глаша вынула из родового сундука, окованного железными лентами, доставшегося Емельяну от деда, единственную в семье праздничную из белого шелка рубаху-додильню. Глаша сама с любовью украсила одежку вышивкой цветного орнамента на груди, обогатила бисером, а на рукава в предплечье нанесла узоры разноцветными атласными нитками. Достала кибалку, опоясанную цветными лентами, примерила на голову. Королева, да и только! Красные сапожки к ноге приставила. Сколько уж не носила.

– Сбегай на луг, набери цветов да на кибалку навяжи, – сказала Маня, видя приготовление снохи к празднику и на утреню в церковь. – Доставай и мою плахту. Бог дал, сохранили наряды. А было – менять на харчи хотели.

– Та ни, повянут цветы. Не больно густо там. Жарки пока почивают.

В хату вошёл Емельян, увидев в руках Глаши наряды, нахмурился тучей.

– Никак хлопцев завлечь хочешь, Глашка? Завлекай, а того для кого рядишься – оставь. У него семья.

Глаша отвернулась от брата, лицо вспыхнуло огнём, сердце залихорадило.

– Божечка ты мой! Про кого ты толмачишь, Емеля?

– Она знает. Видел, как на сходе к мужику ластилась, что собака преданная. Он на молебне с семьей будет. Смотри у меня, не мозоль очи.

– Пошто к женатику липнешь, Глаша? – изумилась Маня.

– Где взять холостого парубка? Все в Зубкове с женами, а новые переселенцы молодые и нищие.

– Есть и те, кто на ноги встал, правда, не старее нас. Сыновья у них – сопляки, – согласился Емельян.

– Я вам что мёртвая! – вспылила вдова, – слышу, как вы ночами шаркаетесь на той скрипучей кровати…

Глаша швырнула в сундук наряды и выскочила со слезами на глазах до ветру. Долго ходила по двору, успокаиваясь, проклиная дальнюю дорогу сюда, в которой муж загубил здоровье.

Златоглавая с колокольней церковь Покрова Пресвятой Богоматери переполнена прихожанами. От множества свечей перед иконостасом светло и лучисто. Восковой пряный аромат растекается меж людьми. Несколько женщин с церковными книгами составили хор и поют молитвы. Их голоса стройны и приятны для слуха. Нарядные с торжественными лицами прихожане слушают службу, участвуют в ней, подпевая и крестясь, отбивая поклоны. Батюшка в белой ризе обошёл нарядных прихожан, плавно размахивая кадилом, из которого легким облачком вырывался дымок, пахнущий ладаном.

Евграф и Одарка стояли в гуще прихожан, рядом Степан с Натальей усердно крестились на зычный призыв священника «помолимся» и, шепча молитву, отбивали поклоны со всеми вместе. Среди нарядной публики они почти не отличались одеждой: перед самым праздником порадовали себя обновами. Одарка сшила сарафан из купленного в лавке отреза, а мужу рубаху, разукрасив цветной вышивкой.

Слева Евграф заметил нарядную Глашу, так и зыркающую в его сторону, стремясь поймать взгляд женатика. Евграф же головы на вдову не поворачивал, а лишь несколько раз скашивал на неё глаза, чтобы убедиться на месте ли эта напористая женщина. Ему неприятно находиться под пристальным глазом в Божием храме, тем более что рядом стоит его жена.

Верёвочка встреч начала виться с база Емельяна. Второй раз они столкнулись на сходе граждан, где Глаша, являясь собственником земельного надела и покоса присутствовала на равных правах с мужчинами, можно сказать в единственном числе, если не считать учительницу Красноженову из Карасука. Она неделю уж ходила по домам, агитировала переселенцев направлять в школу для обучения грамоте смышленых сыновей восьмилетнего возраста.

Сход проходил во дворе волостной управы. Говорили о правах и обязанностях переселенцев, обо всех формах помощи государства для становления хозяйств. Сказанное старшиной волости, землемером, лесником, а также приезжими агрономом и архитектором из уезда каждый присутствующий наматывал на ус, в знак одобрения многие кивали головами и внимательно слушали дальше. Глаша протиснулась к Евграфу, и жадный взгляд, полыхающий огнём истомы, обжигал его душу. Несколько раз пыталась что-то ему сказать, даже шептала, но он упреждающе поднимал руку, сердито кривя губы, останавливал вдову. Емельян и Степан видели эту мимику и возмущались.

Как только сход закончился, Емельян ухватил сестру за руку и удерживал на месте, пока Евграф и Степан не скрылись за воротами.

– Пусти окаянный, я с Граней поговорить хочу. Видишь, он машет мне рукой.

– Он не машет, а отмахивается от тебя. Он – человек серьёзный. На людях с тобой лясы точить не будет.

– Ладно, я его в другой раз укараулю, – Глаша в сердцах вырвала свою руку из цепких рук брата и пошла впереди него в сторону дома.

Два дня спустя после схода Глаша каким-то образом перехватила Евграфа на пути в лавку, где он собирался купить бутыль подсолнечного масла, гвоздей и кое-что для хозяйства. Утро выдалось ненастное, мокрое. С запада от леса заходила чёрная зубастая туча. Она и походила своим очертанием на таинственного зверя, то и дело, меняя свою фигуру, огрызаясь огнем на кого-то невидимого. Евграф собирался на пахоту своего обширного целика, чтоб тронутая плугом земля отлежалась и к осени вновь этот клин перепахать. Плуг был готов, погружен на телегу, оставалось сходить за Гнедым. И тут над головой звонко треснул гром, кровавые сполохи рассыпались окрест. Евграф перекрестился, прошептал: «Господи Исусе, помилуй мя!» Ливанул, как из ведра косой дождь, забарабанил по крыше избы. Евграф кинулся к двери, влетел в комнату с мокрой спиной и шевелюрой.

– Гарный дождь, Одарка, всходы как на дрожжах поднимутся.

– Как бы не замыло, – высказала опасение Одарка, – седня не стоит тебе на пашню ехать.

– Ливни быстро сякнут. Плугу не во вред.

Он прислушался к шуму дождя, к капели в углу, где на разосланной дерюге сыновья играли вырезанными из березы солдатиками, прошёл, глянул. Промочил проливной дождь крышу там, где недавний налетевший вихрь завернул тесины. Надо подновить. Вот и подался после дождя в лавку за гвоздями и другим товаром, обходя свежие рыжие лужи на разбитой дороге. Свежесть от ливня поднимало настроение.

– Евграф, погодь, не спеши, интерес к тебе, – неожиданно услышал он. Повернул голову – Глаша.