Но всё это были мысли Джона Бэрроуза. Защитить сестру — любой ценой — оставалось его основной целью. И если для этого придется встать на пути врага — Джон был готов. Не думал только, что защищать сестру своим телом придется… в этом смысле. Куда вероятнее ему казалось принять в грудь кинжал, подарить ей драгоценные секунды, чтобы убежать и спастись. И кто знает, может, такой момент еще представится.
Теперь следовало подумать, что бы сказал тот Жу-жу, который заключил контракт на свое тело с тамплиером. Верно, для него ничего неожиданного и смущающего не происходит. Джон искренне надеялся, что горячий румянец можно списать на жару, когда как мог невозмутимо ответил:
— Ну, пойдемте, сэр.
К этому хотелось добавить еще очень многое — Джон находился в самых растрепанных чувствах, но искать сочувствия и понимания у врага? Ничего глупее и представить себе было нельзя.
Джереми довольно кивнул, словно другого и не ждал, и Джон едва подавил в себе желание с яростью и досадой его проклясть, когда тот отвернулся к двери. Враг даже не обернулся, не сомневаясь, что «Жу-жу» последует за ним. Купил, как раба, хотя весь просвещенный мир вовсю боролся с работорговлей и рабовладением. Джон даже видел известного аболициониста Кларксона, и хотя тот не состоял в Братстве, Джон Бэрроуз-старший охотно принимал его в своем доме. Нетрудно было догадаться, кто стоит за рабовладельческим лобби… Такие, как Джереми — богатые плантаторы с роскошными поместьями в Восточной Азии, которые не видят ничего зазорного в том, чтобы похитить шестнадцатилетнюю девицу и силой захватить чужого… пусть даже любовника. Джон только теперь осознал, что будь он и в самом деле простым парнем, за сотню фунтов согласившимся сопроводить полковника Бэрроуза в Индию, у него не было бы ни шанса отказать похитителю — и выжить при этом.
Первое сражение Джон — как ассасин — проиграл, но хотя бы не всухую. Ему удалось сохранить инкогнито и убедиться в безопасности Августины, а это уже немало.
Джереми вальяжно вышел в коридор и небрежным движением руки отпустил охранника:
— Вольно, солдат. Я ухожу к себе, но приказ не отменяю. С любым донесением про Джона Бэрроуза — любого из них — сразу ко мне, даже если подо мной будет этот очаровашка.
Джон почувствовал, что щеки заполыхали еще сильней. Но… Разве не этого следовало ждать? Это же тамплиер…
От мысли, что сейчас ждет, тянуло под ложечкой, по спине пробегали противные мурашки, а руки дрожали. Джон попытался сосредоточиться. Это было необходимо, чтобы взять контроль над страхом и не совершить непоправимой ошибки, но мысли путались. Чего будет стоить победа, если она достанется ценой бесчестья? Джон не знал, как к такому относятся в Братстве, хотя отец всегда придерживался умеренных взглядов, повторяя, что насильно сделать счастливым никого нельзя, однако очевидно, что врагов надо убивать — физически или морально, а не потакать их прихотям.
Чего стоит борьба за свободу, когда сам ты так легко отвергаешь ее?
Но как убить тамплиера, Джон представлял себе плохо. Тот шел впереди, нимало не заботясь о том, что за ним кто-то идет. Такой момент отец называл удачным, но у Джона не было оружия; у него не было уверенности, что удастся одним движением свернуть шею. Тренировки на манекенах в счет не шли. Джереми — не заурядный солдат, он наверняка сумеет оказать сопротивление. А если даже получится, что делать с телом? Как бежать, как выручать Августину, когда здесь солдат больше, чем блох на бродячем псе?
Джон не успел развить этот план дальше — оказалось, что путь до комнат Джереми недолог. Его покои — спальня и уборная — оказались буквально в нескольких десятках шагов от кабинета. Джереми галантно и насмешливо распахнул перед ним дверь, как будто перед августейшей персоной, но, перешагивая порог, Джон чувствовал себя так, словно ступает не на алый ковер, а на эшафот.
Хотя в самой комнате ничего именно страшного не было. Джон только машинально отметил, что тамплиеры, очевидно, обустроились здесь раньше ассасинов. В этом поместье, которое, наверное, и замком можно было назвать, явно жили давно. И отстраивались крепко. Джон оглядел широкие подоконники с огромными окнами — будет удобно вылезать, если что…
Однако хлопнувшая за спиной дверь и чужие шаги поблизости разом напомнили о том, что происходит. Джон не поворачивался — боялся выдать себя лицом или даже взглядом, а руки дрожали всё сильней, и их даже пришлось незаметно отереть о штаны. Вечернее похолодание уже не спасало, как и тонкие ткани одежды. Даже если сейчас удастся не вызвать подозрений, как с этим жить дальше? Что сказать отцу, как произносить слова клятвы, когда первым осмысленным деянием на его пути станет связь с тамплиером?
Как, черт возьми, справиться с чувствами унижения и беспомощности? Как смириться с тем, что враг…
— Прошу, — широким жестом указал Джереми на кровать, а потом и поинтересовался, как ни в чем ни бывало. — Может быть, у тебя есть какие-то предпочтения? Скажем, в миссионерской позиции? Или, — он усмехнулся и насмешливо оглядел легкомысленные тряпки, — родео?
Джон почти ничего не понял. Смутно осознавал, что слышит что-то скабрезное, но вдумываться в смысл слов не успевал — хватало того, что он отчаянно пытался справиться с собой и повести себя естественно. О том, что будет происходить, он в общем-то догадывался. И пусть ему не довелось побывать в пансионате для мальчиков — отец считал самым лучшим домашнее обучение, но среди знакомцев-ровесников из Лондона подобные разговоры велись — по большей части, в пику строгому воспитанию.
Джон знал, что у незамужних девиц есть «девичья добродетель», а у мужчин, которые вступают в противоестественную связь, вроде бы ничего подобного быть не должно. И всё-таки, стоило ему представить, что придется… отдаться, как всё внутри замирало, однако он мужественно попытался себя убедить, что раз есть те, кто идет на это добровольно, то оно должно нести и что-то хорошее.
Но ведь это в том случае, когда двое вступают в связь добровольно. А если нет? Про солдат-колонистов рассказывали всякое, и то, что они творили с местным населением — тоже, хоть и стыдливо понижали голос. Отец первым делом, как оказался в Индии, категорически запретил набеги и грабежи. И за всё остальное карал нещадно, чем сразу заслужил себе репутацию человека честного, несгибаемого и праведного.
— Как вам будет угодно, сэр, — бросил Джон, чтобы что-то сказать.
— Может быть, желаешь отойти в ванную? — осведомился Джереми.
Джон нахмурился. Зачем стоило перед… чем-то подобным посещать уборную, он понимал, а вот ванную? Возможно, ванна с ароматными маслами? Или что-то иное, столь же располагающее к соитию? Но так или иначе, оказаться сейчас наедине с собой он был не готов. Опасался, что что это окончательно лишит его решимости, заставит непозволительно расслабиться, жалеть себя — и в конце концов, раскрыться.
— Нет, сэр, — так же коротко отозвался Джон, а потом счел нужным добавить — через себя. — Бэрроуз был не столь великодушен.
— Всё любопытнее, — хмыкнул Джереми. — Какой замечательный вырисовывается портрет! Позже ты поймешь, что даже те, кто тебе платит, могут позаботиться о тебе. Иди сюда, Жу-жу, ты можешь не бояться меня.
Джон только теперь понял, что держит дистанцию, не позволяет врагу приблизиться. Позорно отступает. Этого нельзя было допускать, но… Но ласковое домашнее прозвище в устах тамплиера прозвучало горькой иронией. Отец действительно называл его так и лохматил волосы на затылке, пока те были еще достаточно короткими. И Августина его так звала, пока была маленькая… И мама — пока была жива. Только Ричард никогда не позволял себе ничего подобного, но Джон понимал, что это от врожденной тяжести характера.
Джереми шагнул вперед, почти зажимая у кровати, и Джон покорился. Не поднимал взгляда, чтобы не выдать страх; не пытался сделать что-то сам — опасался выдать себя неопытностью; но когда его обвили чужие руки, горячо сжимая в объятиях, стерпел всё: позволял и обнимать, и прижимать, и щупать. Горячие ладони почти сразу скользнули под тонкую свободную рубаху, но теперь, когда жаркое солнце уже почти исчезало за горизонтом, это не вызывало неприятных ощущений. Было странно — и только.
