— А много — это сколько? — он немного подумал и ляпнул: — А то некоторые господа золотые горы обещают, а потом…

— Много — это много, — хмыкнул Джереми. — Индусы обычно получают шесть фунтов в год. Англичанам платят около двадцати. Я заплачу пятьсот — сразу, как только Джон Бэрроуз согласится на мои условия.

Джон вздрогнул. «Согласится»? Отец никогда не согласится!

— Не пойдет, — протянул он вслух. — Мне нет дела до того, что у вас там за дела с мистером Бэрроузом. Я хочу получить денежки вне зависимости от того, как вы там с ним договоритесь. И мне нужно не меньше шестисот — мне же еще из этой глуши выбираться, а один билет на пароход меньше пятидесяти не стоит.

— А у тебя губа не дура, — явно развеселился Джереми. — Пятьдесят за билет — это в первом классе, а ты мог бы прокатиться и в третьем.

Джон едва удержался, чтобы не прикусить досадливо губу. Он помнил, сколько стоили билеты сюда, но ведь и не подумал о том, что такие парни, конечно, не катаются первым классом… Но пока он раздумывал, что ответить, Джереми отсмеялся и кивнул:

— Ладно, шестьсот. Если сообщишь что-то действительно важное — заплачу сверху. Идет?

— Идет, — Джон нахально кивнул и прошелся вперед, усаживаясь в кресло напротив стола. — И о чем вы хотели расспросить меня, сэр?

— О, у меня множество вопросов, — Джереми блеснул глазами не хуже, чем моноклем. — Но начнем, пожалуй, с малого. Когда уехал Бэрроуз? Кого взял с собой?

Джон-младший сделал вид, что припоминает, даже глаз сощурил. А сам панически размышлял. Что можно сообщить, а что нельзя? Где врать, а где попытаться добиться ответной реакции?

— Ночью уехал, — решил он наконец. По поводу нынешних событий ни слова правды говорить было нельзя. — Как стемнело, велел запрягать. С собой взял только сынка — и приказал всем молчать.

— Отлично, — Джереми разве что руки не потер. — Что-то говорил перед тем, как уехать?

— Нет, сэр, — выпалил Джон и добавил обиженно — и почти искренне. — Ничегошеньки не сказал. Хотя обычно он так не делает. Даже не…

Конечно, говорить этого было нельзя, но на душе действительно стало горько. Отец не только не сказал ему ничего, но даже не попрощался, как обычно. Не сказал, что любит; не напутствовал, что в его отсутствии и отсутствии Ричарда Джон — глава семьи… Не обнял за плечо…

— Вот, значит, как… — Джереми побарабанил пальцами по столу. — А обычно что-то делает? Говорит что-то?

— Ну, он не больно-то разговорчив, — хмыкнул Джон. — И вечно говорит загадками. Но сегодня… или вчера… как вам будет угодно, сэр… Уехал молча. И сынок его, будь он неладен, тоже молча исчез.

Джереми немного помолчал, а потом спросил — и в голосе его слышалось нечто сродни сочувствию:

— А с его сыном ты тоже?..

Джон даже не сразу понял, о чем речь. Говорить про себя… и до этого было странно, но он решил, что любовник отца бы точно ему не понравился, а потому между ними вряд ли бы установились даже приятельские отношения.

— Э-э-э… Нет, — наконец сформулировал он мысль. — Он никогда на меня не смотрел. Я ему вообще не нравлюсь. Совсем.

— Однако это не помешало Бэрроузу держать тебя при себе, — задумчиво проронил Джереми. — Любопытно.

— Да ему вообще никто бы не понравился, — убежденно заявил Джон. — Потому что ему вообще всё такое не нравится.

Противник задумался, явно ушел в себя глубоко, а потом вдруг посмотрел с прищуром:

— А второй его сын?

Джон вспомнил слова сестры и махнул рукой:

— Зануда. Но если вы про меня и него, то тоже нет. Я его вообще редко видел. Он вечно занят чем-то. А еще от него и монетки не дождешься.

Джереми помолчал, а потом снова заговорил о делах:

— А скажи, ты замечал что-нибудь… необычное последнее время? Может быть, Бэрроуз вел себя не так, как обычно?

Джон напрягся. Теперь приходилось ломать голову над каждым словом. Нельзя было показать свою бесполезность, но и правды говорить нельзя…

— Да пожалуй… — выдавил он, с трудом сохраняя лицо. — Что-то такое есть… То есть было… Но мое дело маленькое, сэр.

Как только Джон подумал о «деле», ему резко стало нехорошо. Он только сейчас сообразил, что говорит об отце. Ему невольно приходилось представлять, как бы отец вел себя, если бы действительно имел любовника.

Отец, который после смерти матери не позволял себе даже флиртовать с молодыми девушками и вдовами! Отец, который до сих пор хранил камею — абрис лица матери — в медальоне на шее…

— А ты не слишком сообразителен, — с неудовольствием заметил Джереми, но вскоре расслабился. — Хотя будь ты поумней, не отрабатывал бы задницей свои… сколько? Не двадцать фунтов, а…?

Джон мучительно выдохнул. От таких разговоров легче точно не стало. И даже то, что противник отвлек его от тяжелых воспоминаний о матери, не спасло.

Сколько бы отец платил? Представить это было трудно. Отец ни за что не стал бы делить постель с тем, кому платит, он не признавал подобного. А если бы вдруг стал — по некой весомой причине, то уж точно платил бы по-королевски, а не торговался. Хотя и это казалось Джону весьма сомнительным.

Но тот, кто искренне бы желал быть с отцом, не предал бы его за жалкие шестьсот фунтов, это Джон тоже понимал. Такое мог сделать только тот, с кем действительно обходились плохо.

— За двадцать фунтов я бы не поехал в эту отвратительную страну, — гордо отозвался Джон, а сам чувствовал, насколько жалок в этот момент. — Бэрроуз предложил сто. И я поехал. Только не думайте, сэр, что теперь вы можете не платить мне, как обещали.

Джереми презрительно скривился, и Джон полностью разделял его мнение, но оказалось, что тот хочет сказать о другом:

— Да, я действительно думал об ассасинах лучше… — пробормотал он. — По крайней мере, об этом.

Джон ощутил злость. Не мог понять, на кого именно злится — на тамплиера, на себя? Но он точно знал, что отец мог рассказать про Братство только самым близким, а потому подозрительно сощурился:

— Я от вас вроде уже не первый раз это слышу. Ассасины — это кто? Убийцы какие-то?

— Убийцы, — кивнул Джереми. — Шайка беспринципных мерзавцев, которые борются за власть с помощью таких же бесчестных, как они сами, средств. Тебе не нужно знать больше. Достаточно того, что твой любовник — из них.

— Вообще-то… похоже на него, — кивнул Джон.

С врагом следовало говорить на одном языке, это отец тоже часто повторял.

— Тебе, верно, нелегко приходилось? — сочувственно вздохнул Джереми, но Джон буквально кожей ощутил, насколько это сочувствие фальшивое. Тот явно хотел сказать что-то другое.

— Да нет, почему же? — возразил он. — Нормально.

— Со мной будет иначе, — заверил его Джереми. — Я тебя не обижу.

Джон сжал руку в кулак, чувствуя, как ногти до боли впиваются в кожу. Вероятно, он чего-то… не понял? И голос прозвучал много ниже и более мрачно, когда он попытался понять, что тот имеет в виду:

— Не обидите?.. Это как?

Джереми легко поднялся из-за стола, и Джон с подозрением проследил за его движениями. Пальцы пришлось разжать — еще не хватало, чтобы тот увидел…

— Это значит, что со мной тебе будет лучше, — как ни в чем ни бывало откликнулся тот, вставая напротив. — Идем, я покажу тебе свою комнату, вот только отдам несколько распоряжений.

Мысли Джона заметались. Когда он соглашался на указанную сумму, предполагал, что речь только об информации. Но… С каждым мгновением он всё больше понимал, что за ту скудную информацию, которой он якобы мог располагать, не платят таких денег. Тамплиер полагал взять его себе в любовники — и не видел в том ничего особенного, раз уж пленник и до этого сожительствовал с мужчиной. Но показать сейчас, как он ошибался, нельзя. Ведь тот парень, за которого выдавал себя Джон, должен был сразу понять, за что идет торг…

Отказаться? Выдумать любой мало-мальски благовидный предлог и разорвать договоренность? В глазах тамплиеров любовник Джона Бэрроуза-старшего всё равно будет иметь какую-то ценность, он может быть дорог. А с другой стороны… Джон не понимал, что заставляет тамплиера добиваться от него чего-то, кроме разговоров об отце. Денег у Джереми хватает, это очевидно, так зачем? И если всё дело в том, что ему нужно что-то от пленников, то после отказа… Августина! Что будет с ней?