Перед ним — тамплиеры, враги свободы и выбора, враги его отца. Если бы у него был хотя бы кинжал, он бы не задумывался. Он бы уничтожил их всех… Или хотя бы попытался это сделать. Так непременно поступил бы и отец. Но теперь, будучи безоружным и в ответе за сестру, он был вынужден играть ту роль, что примерил на себя. Представить отца в роли своего… покровителя (так было легче думать), было нелегко. Но — теперь Джон это уже понимал — как оно красиво вписалось! Ничем другим нельзя бы было объяснить присутствие в доме юноши, не родственника отцу. Может быть, теперь они уйдут?.. Тогда можно будет попытаться нагнать отца, предупредить, рассказать…

— Ты пойдешь с нами, — вдруг бросил противник, а потом оглянулся. — И леди — тоже. Кого-нибудь из вас Бэрроуз точно захочет спасти.

— А если нет? — вдруг подал голос первый помощник. Его Джон уже про себя нарек «голосом разума» — тот говорил очень разумно, хоть и был врагом. — Дети у него еще есть, найти шлюху — еще проще, чем сделать ребенка. А вот о долге — по крайней мере, внешне — он всегда заботится больше всего.

Джереми усмехнулся и произнес, глядя прямо в глаза Джону:

— А если нет, то и девочка, и мальчик, вполне вероятно, что-то знают. И непременно расскажут нам. Не так ли?

И Джон был уверен, что отвечает правильно, когда усмехнулся, так же открыто глядя врагу в лицо:

— Если хорошо заплатите, сэр.

Если сестру уведут, то он обязан быть с ней. Защитить, позаботиться, пока отец не вернется. А кроме того, это работает в обе стороны. Если проклятый тамплиер будет думать, что может получить информацию, он будет пытаться ее получить. Но он не знает того, с кем связался.

Теперь Джон был даже рад, что на его безымянном пальце нет клейма. Старший брат и отец, если они выходили в свет, маскировали клейма перстнями. Но если бы и на нем был перстень, противники наверняка бы проверили. И тогда точно признали бы в нем сына.

Клейма пока нет, но противники связались с ассасином. Джон исполнился решимости узнать как можно больше, даже если для этого придется на словах предать отца. Даже если придется говорить о нем гадости.

Ничто не истинно, всё дозволено. Только теперь он понял, что значат эти слова.

========== Часть 2 ==========

Когда за Джоном явился мрачный и суровый солдат, он ни капли не удивился. И чувствовал себя почти на высоте.

Временами было страшно. Временами — очень страшно, но мысль о том, что тамплиеры не знают всего, сильно утешала, позволяла чувствовать себя игроком, а не фигурой на доске.

Еще больше утешала мысль об Августине. Пленников поселили в роскошном поместье порознь, но Джон видел сестру в саду. Она сидела на лавочке и читала в вечерних лучах заходящего солнца. И пусть по две стороны от нее маячили четверо мрачных и суровых охранников, никто из них не приближался к ней, никто не пытался заговаривать. Очевидно, тамплиеры — ради своих целей, разумеется — предпочитали держать пленницу в том виде, какой требовался, чтобы взять Джона Бэрроуза-старшего на крючок. Чтобы иметь возможность его сломить, если он будет упрямствовать.

А потому, пока они не нашли отца, они не причинят Августине вреда.

С самим Джоном всё было не так однозначно. Он понимал, что после столь эффектного появления перед тамплиерами обрел одновременно и большую, и меньшую ценность. Он пытался понять, как мыслят все эти люди. Именно об этом говорил отец раньше, но до настоящего момента Джон тоже этого не понимал.

А теперь становилось ясно: чтобы играть, нужно было просчитывать всё на несколько ходов вперед.

С одной стороны, его жизнь едва ли много стоила для тамплиеров. Любовник — не сын, любовников можно иметь сколько угодно.

С другой стороны — это Джон пока осознавал слабо, потому что не имел подобного опыта, — любовник может знать много больше, чем даже родные дети.

И когда появился мрачный солдат, Джон сразу поднялся, выражая готовность идти с ним. Если Джереми хочет получить информацию, ему следует предпринять для этого какие-то шаги.

Солдат шел позади, только время от времени коротко отдавал приказы: «налево», «направо». Джон видел, что приближается, вероятно, к святая святых — солдат по пути попадалось всё больше, а обстановка становилась всё богаче. Появились роскошные подсвечники, зеркала, картины, на стенах — лепнина. Джон даже машинально оглядел все эти лепные орнаменты. На них можно было бы удобно держаться, вот только лезть дальше было некуда — потолки были довольно высокими, но никуда не вели.

— Туда, — наконец указал сопровождающий на дверь.

И встал. Он явно не собирался заходить, но и удаляться не собирался. Видимо, у него был приказ доставить пленника и караулить под дверью.

Джон кивнул, запоминая это обстоятельство, хотя сейчас это вряд ли могло ему пригодиться. Бежать он не собирался, даже если бы мог. Не оставишь же сестру здесь одну? Потеряв одного из пленников, тамплиеры могут изменить свои планы и… И сделать с Августиной что-нибудь плохое. Этого никак нельзя было допустить.

Джон толкнул резную дверь с лепниной и позолотой, оглянулся на вытянувшегося в струнку солдата и, пожав плечами, зашел, захлопывая дверь за собой.

Джереми, уже переодевшийся, сидел за столом и читал. В глазу у него был монокль, а сам Джереми вид имел степенный и спокойный. Настолько степенный и спокойный, что становилось противно. Как будто это не он несколькими часами ранее ворвался в чужой дом во главе вооруженного отряда и отдал приказ захватить в плен невинную девушку. На хлопнувшую дверь и шаги он никак не отреагировал.

Это тоже выглядело… низко, но Джон даже порадовался. Как оказалось, ко встрече он был не готов. Со стороны всё выглядело простым и понятным, но, оказавшись один на один с врагом, он вдруг понял, что обдумывал свою позицию исключительно как Джон Бэрроуз-младший, а следовало заранее подумать о том, как бы повел себя лихой и нахальный паренек из тех, кто зарабатывает телом.

Но времени не оставалось, принимать решение пришлось наобум.

— Ну? — нагло осведомился Джон.

— Приветствую вас, молодой человек, — Джереми опустил желтоватые страницы, исписанные чьим-то красивым и ровным почерком.

— Здоровались уже, — хмыкнул Джон — и только тогда задумался. — Или нет? Тогда простите, ваше появление не очень-то позволяло соблюдать этикет.

Джереми раздраженно вынул монокль и со стуком положил его на большой и тяжелый письменный прибор. Всё показное добродушие с него слетело в один миг.

— Ты — чужая подстилка — будешь говорить мне об этикете? — Джереми скривился. — Давай-ка будем дружить, молодой человек.

— Да я с вами пока и не ссорился… — тут Джон почувствовал, что его, кажется, занесло, и сбавил обороты. — Мистер Бэрроуз мне неплохо платит, а от вас я пока видел только солдат под дверью и довольно скудный ужин.

Противник вздохнул и окончательно отложил бумаги, откинувшись на спинку кресла. Он внимательно разглядывал собеседника, а как только нагляделся, вздохнул:

— Я понимаю, что слова о смирении плоти едва ли для тебя значат хоть что-то, поэтому попытаюсь договориться добром. Ты удивительно нахален, а потому я надеюсь на плодотворное сотрудничество.

Джон отчаянно силился понять, что он делает неправильно. Очевидно, парню, который так работает на господина, следовало быть скромнее, но ведь приличные люди не идут на такое? А кроме того, оказалось не так-то просто отказаться от привычки приказывать — и знать, что любая прихоть тут же будет исполнена, немногословными английскими слугами или угодливыми индусскими — всё равно.

— Что вы предлагаете? — он собрался с мыслями и попытался нащупать линию поведения.

— Могу предложить деньги, — хмыкнул Джереми. — Много денег. И тогда ты будешь работать на меня. Так подойдет?

Джон не знал, соглашаться или нет. Согласиться так или иначе придется, иначе диалога не достигнуть, но принимать ли это сразу? Он вспомнил мальчишек, которые доставляли газеты, и сразу понял, что те — и то умнее, чем он сам. Те точно знали, что у Джона Бэрроуза-младшего можно выклянчить лишнюю монетку, а вот у Ричарда Бэрроуза, его старшего брата, не получишь ничего. К какому типу относился Джереми, Джон не знал, но, решив, что уже проявил себя наглецом, счел нужным не согласиться: