— Предпочитаю в постели, — брякнул Джон. — Сейчас — точно, у меня нет сил стоять или держаться.

— Могу предложить «воду и молоко», — подумав, произнес Джитендра. — Но тогда тебе придется держаться на коленях.

— Нет, совсем лежать, — фыркнул Джон.

— Тогда «отражение в утренней воде», — Джитендра явно принял условие.

— Понятия не имею, что это такое, но пусть будет оно, — согласился Джон.

Джитендра рассмеялся, запечатлев на его губах короткий поцелуй — словно припечатывал.

— Позже я покажу тебе все шестьдесят четыре основные позиции и… Вспомогательных, кажется, никто никогда не считал.

— Далеко идущие планы… — пробормотал Джон.

Впрочем, подобные мысли пробуждали любопытство и желание, и Джон с интересом уставился на любовника, ожидая каких-то действий для «отражения в утренней воде». Оставалось только надеяться, что любовные практики не предполагают йоги.

Джитендра потянул его за руку, заставляя улечься удобнее — так, чтобы Джону ничто не мешало. Такая забота была приятной, и было в ней что-то… ценное, чего Джон раньше не знал.

Зато действия любовника, в целом, были понятны. Джитендра надавил на бедро, побуждая раздвинуть ноги, и склонился сверху, целуя и прикусывая кожу на груди. Джон ощутил движение воздуха, легкое прикосновение влажного естества к низу живота, и, сам того от себя не ожидая, подался навстречу, словно не он добивался «совсем лежать».

— Ты потрясающее чувственный, — выдохнул Джитендра. — Но если хочешь «отражение в утренней воде», то лежи. Иначе мы плавно перетечем в «аталасу» или в «аталасу сура».

— А не всё ли равно?

— Тоже верно, — Джитендра хмыкнул и опустился между расставленных бедер, потираясь о плоть.

И это движение заставило кровь бежать по жилам быстрей. Джон был почти готов к новому заходу и вернул ласку прикосновением к обоим членам. Делать такого раньше ему не доводилось, но это оказалось несложно и приятно. Вот только длины пальцев с трудом хватало.

Джитендра застонал, подаваясь под руку, а потом потянулся за валяющимся на постели пузырьком и, свернув пробку, плеснул прямо под ладонь Джону. Джон и сам не сдержался от стона — скользить стало легче, да и возбуждало больше. Он с трудом понимал, что сейчас, получается, сам готовит любовника к проникновению — и от этого мышцы сжимались, а к маслу примешивалась влага секрета.

Джитендра снова коротко простонал, двигаясь навстречу, а потом подхватил под бедра, словно приподнимая к себе на колени. Джон влажной от масла рукой ухватился за покрывало и шире развел бедра. И даже пяткой на поясницу нетерпеливо надавил.

Джитендра понял. По крайней мере, мучить больше не стал, притерся по влажной ложбинке ко входу, надавил, но входить не стал, будто предупреждал. Мерное покачивание возбуждало и нервы, и чувственность, и Джон впервые, будучи с мужчиной, не выдержал:

— Возьми, — голос сбивался и звучал незнакомо, сдавленно. — Возьми меня.

Джитендра послушался. Он вообще оказался спокоен и послушен, когда дело происходило в такой интимной сфере. И это полностью отличалось от того, как он действует на тренировочной площадке и в бою, когда никогда не знаешь, чего от него ждать.

Сейчас Джон знал, чего ждать, и вскрикнул, когда плоть вошла в тело, но звук этот быстро перетек в стон. Джон невольно сжимал пальцы на запястьях любовника, удерживающего его за бедра, и временами пытался то вырваться, то, напротив, добиться большего побыстрей.

Джитендра при этом ни разу не сбился. Он входил медленно, попытки освободиться, как и попытки ускориться, пресекал и вообще сосредоточенностью был похож на изваяние Шивы. Правда, у Шивы, кажется, четыре руки… И это могло бы добавить приятных ощущений.

Впрочем, ощущений и без того было с лихвой. Джон чувствовал, что ноги дрожат, а плечи просто каменеют от напряжения, но не отдал бы ни мига этого чувства. Джитендра поддержал под спину, и Джон, ощутив, что тот полностью — или насколько это возможно, в нем, попытался двинуться первым.

Вышло не слишком удачно. Оттолкнуться было не от чего, и Джон сомкнул лодыжки у любовника за спиной. Так было немного проще, но всё равно пришлось дождаться, пока Джитендра начнет движение сам. Джон мучительно вздохнул — больно не было, зато давно позабытое ощущение мужчины — внутри — заставляло требовательно изгибаться. Джон взглянул на любовника, жадно всматриваясь в его чудны́е черты. Наконец-то тот, кто приходил во снах, обрел лицо, голос и… прочее.

Двигался Джитендра тоже как-то непривычно — неровно. Входил резко, заставляя вскрикивать, а выскальзывал медленно, от чего мышцы бедер и даже голеней напрягались, а пальцы сильнее впивались в кожу.

Однако даже при этой… неровности, ритм ощущался явно и нарастал, и это вызывало совсем уж непривычные чувства. Джон с трудом расцепил пальцы, слабо осознавая, что наверняка причиняет боль, и вскинул руки выше. Гладил напряженный живот, влажную от испарины грудь, нежные острые соски… А потом, повинуясь порыву, приподнялся на локте и обхватил любовника за шею. Чувствовал, как тот тяжело дышит, как почти усаживает на себя, двигаясь всё сильнее и чаще. Возбуждение становилось мучительным, Джон и хотел бы коснуться себя, но не знал, принято ли так, а спросить просто не мог — задыхался, да и внятных слов не находилось. То есть совсем. Джон только ощущал любовника — его плоть, его руки — и на этом возможности заканчивались.

Джитендра вскинул измученный взгляд и выдохнул:

— Прости, больше не смогу.

Джон не очень понимал, к чему эти слова, но тот, с силой насадив на себя, замер и откинул голову назад, а внутри ощущалось его семя. Джон почти разочарованно простонал, но Джитендра, едва перестав закусывать губу, вскинул руку на мучительно ноющую плоть и так тесно и упоительно сжал, что Джону хватило пары движений, не больше. Влажные брызги попали на грудь и живот, и Джон расслабленно откинулся обратно на подушки. В голове мелькнуло, что ему определенно мало, но после двух заходов почти подряд к новому Джон готов не был. Однако узнать что-то там про «воду и молоко» всё равно хотел. Завтра.

— Джон, — Джитендра плавным, легким движением его освободил и устроился рядом. — Спрашивать, было ли хорошо, не принято, это влюбленные должны понимать по языку жестов и тела, но я спрошу. Я не мудрец, чтобы очистить карму любимого за раз.

Джон опять вспомнил про Джереми и признал:

— За раз точно не получится. Но процесс очистки кармы мне нравится. У нас еще, кажется, шестьдесят три возможности, а если не поможет, то можно повторить.

— Надеюсь, это случится раньше, — Джитендра устало улыбнулся. — Когда двое приходят друг к другу с чистыми душой и телом, это позволяет наслаждаться без оглядки на прошлое. И кстати… Если захочешь, то у нас с тобой шестьдесят четыре легко превратятся в сто двадцать восемь.

Джон не сразу понял, что тот имеет в виду, а когда понял, усмехнулся:

— Не знаю. Как-то раз в детстве я плакал от того, что отец принес мне слишком много шоколада, и я не мог выбрать. Поэтому отказался от всего, а потом плакал потому, что шоколада всё равно хотел.

— Какое… меткое сравнение, — Джитендра фыркнул. — Но как раз это не надо решать прямо сейчас. А я для себя уже решил, каким будет мой путь. Рядом с тобой.

***

Джон вынырнул из Анимуса, потому что больше не было сил. Ну никаких! И усталость он чувствовал такую, как будто сам только что извивался на мужике. Или под мужиком… Эти затейники и трахались-то не по-людски!

— Ну что? — бодро спросила Ребекка. — Где артефакт? Братство обследовало руины Норгберри вдоль и поперек, так что там Триады быть не может. Либо она спрятана так, что без подсказки мы не найдем.

— Во Франции, — выдохнул Джон. — Скорее всего, во Франции. Какой-то чувак… Лоран, имени не называли, но химик. Так вот этот чувак устроил фейерверк из камина и собрался везти эту гадость во Францию. Только пока не знаю, куда.

— Этот «чувак», очевидно, Огюст Лоран, французский химик, — оживленно сообщил Шон, шустро накликав нужную директорию. — Нда… Не слишком счастливая жизнь у парня была. Много чего понаизобретал, но так и не добился признания и умер в нищете. Умер, кстати, в Париже… Но Париж большой, искать можно долго. А еще он родился в Ла-Фоли и оббивал пороги кучи организаций, так что даже не факт, что в Париже. Придется тебе снова в Анимус лезть.