Августина кивнула, но не удержалась — и показала отцу язык. А потом вновь переключилась на Джона:
— Братик, ты как? Я бы ужасно себя чувствовала на твоем месте. Говорить всем такое, что ты наговорил, это… неприятно. Но я действительно тобой горжусь. Честное слово, если бы ты не пришел тогда ночью ко мне, я бы отказалась уезжать из поместья. И наверное, сделала бы не очень хорошо? Кое-кто совсем не учил меня драться, я могла бы стать обузой…
— Ты всё сделала правильно, — Джон крепко сжал ее руку. — А что же мистер Томпсон?
Сухонький невысокий человек появился на верхней площадке, но вниз не пошел — он, как Джон знал, страдал подагрой и предпочитал передвигаться в карете, а лестницы и вовсе были для него испытанием.
— Мистер Бэрроуз, — пастор заулыбался, когда его упомянули. — Не хотел мешать счастливому воссоединению семьи. Теперь вы, наверное, увезете своих птенцов сами? Вот разве что согласитесь сопроводить меня в порт? В прошлый раз эти головорезы доставили мне множество неприятных минут, а в мои годы…
— Это не потребуется, мистер Томпсон, — ответил Джон, хотя обращался тот явно к отцу. — То, что на вас охотились — моя вина. Я упомянул ваше имя, когда меня допрашивали о знакомствах отца. Но теперь вам нечего опасаться.
— Отрадно слышать, — скрипуче заметил пастор. — Но эти ваши в плащах, которые обеспечили меня охраной — тоже не самые дружелюбные и безопасные люди. Пожалуй, поберегусь. Здесь у меня печально мало прихожан, зато к ночи ноги отекают от жара…
Джон Бэрроуз-старший вздохнул и заверил:
— Я не смогу лично сопроводить вас в порт. Но я найду людей, которые обеспечат вашу безопасность и проследят, чтобы всё было хорошо. Заложить карету, чтобы вы могли добраться домой?
— С вашего позволения, сегодня я лучше воспользуюсь вашим гостеприимством, — немедленно отказался мистер Томпсон. — А за вещами отправлю… кого-нибудь. Признаться, в доме наставника вашей организации я чувствую себя много спокойнее.
Джон не стал говорить, что это вовсе не так. Что именно сюда, в дом мастера ассасинов, могут нагрянуть тамплиеры… Но не хотелось посвящать доброго и трусоватого пастора в свою войну. Он был готов спасать Августину, укрыл ее, как мог, воспретил показываться, пока не убедился, что пришли «свои» — и спасибо ему на том.
Пастор Томпсон, шаркая, медленно скрылся в отведенных ему покоях, а Джон Бэрроуз-старший широким жестом пригласил Джона в свой кабинет:
— Уже настолько поздний вечер, что, наверное, следует называть его ранним утром, однако нам надо поговорить, сын.
— Я тоже хочу, — немедленно потребовала Августина. — Всё равно все приличные леди моего возраста давно уже спят. И не в комнатах, набитых солдатами, а в уютных постельках с плюшевыми зайчиками. Отец, ты не можешь отправить меня спать и даже не рассказать, за что я терпела и мучилась!
— Я всё расскажу тебе утром, — пообещал полковник Бэрроуз со вздохом. — Всё, что смогу, — и, увидев, как дочь вздергивает подбородок, возвысил голос: — Всё, что положено знать рекруту — и не более того!
Августина досадливо прикусила губу, но подчинилась. Однако Джон видел, что сестра, уходя, ему подмигнула. Завтра не избежать допроса. И этот допрос будет много пристрастнее, чем могли бы устроить тамплиеры…
Однако нужно было закончить этот утомительный и безумно долгий день. Джон шагнул в кабинет отца и отметил, что там захватчики тоже хорошо поработали: ящики выломаны из пазов, бумаги разбросаны… Всё, что не могло пригодиться, тамплиеры безжалостно уничтожали или просто портили за ненадобностью. Ничем не оправданная жестокость…
— Садись, сын, — полковник указал на уцелевший стул, а сам устроился на столе — кресло за оным было опрокинуто, и, кажется, была сломана ножка. — Мы уже о многом говорили с тобой, но так скомканно… Что я не могу не переговорить с тобой сейчас. У тебя наверняка множество вопросов. Задавай, и я постараюсь ответить.
Джон действительно хотел спросить слишком о многом, но ничем не завершившийся разговор с Джереми отчего-то мучил больше всего остального — и Джон спросил:
— Что случилось тогда, тридцать лет назад, когда этот Уильям стал тебе врагом? Почему он тебя не убил и чего хотел добиться?
Бэрроуз-старший покивал и горько улыбнулся:
— Старая история. Братству нужно было, чтобы герцог Портлендский, тогда — премьер-министр Великобритании, перестал смущать умы и противиться делу Революции. Но до него трудно было дотянуться. Убить — вполне возможно, однако целью Братства было не убийство. И мне, тогда еще совсем молодому, поручили несложное на первый взгляд задание: отслеживать перемещения герцога и докладывать о них. И я выяснил, что герцог раз в две недели посещает особняк в Клеркенуэлле. Легко удалось узнать, что его снимает некая обеспеченная дама, вдова с юношей-сыном. Никто не собирался поручать мне больше, я был еще слишком молод, но мне хотелось признания, и я… Всё, что произошло дальше — моя вина. Пытаясь узнать, кто эта дама, и почти достигнув абсолютного успеха, я не сумел сохранить инкогнито, а когда был раскрыт, сообщил ей, что… Обрисовал перспективы непослушания ее невенчанного супруга. Тогда я не умел учитывать второстепенные обстоятельства. Дама была актрисой, не брезговала морфием и покончила с собой, находясь под воздействием его паров. Тогда я не знал, что ее сын навсегда запомнит меня… И что я буду сейчас рассказывать это тебе, Джон. В Братстве мне, конечно, устроили головомойку, но цели своей я достиг — меня точно запомнили. И результат не замедлил сказаться — герцог Портлендский слишком боялся потерять еще и сына от своей возлюбленной, чтобы дальше лоббировать свою политику. Я, конечно, не знал, что того парня воспитает Орден… Но когда он пришел мне мстить, я сразу его узнал.
Джон помолчал. Хотелось сказать отцу, что тот поступал не очень умно, но тот и сам это знал. А еще Джон сомневался, что не поступил бы так же еще неделю назад. Ведь хотел побыстрее пройти церемонию посвящения? Хотел добиться признания? Хотел. Но едва ли себе представлял, как на самом деле ведется эта война.
— Что было дальше? — глухо произнес он.
— Как я уже говорил, я не знал, что Уильяма воспитывал Орден, — подумав, пояснил Бэрроуз-старший. — Не знал, что он уже — мой идеологический враг. Тогда я думал, что смогу его убедить не делать глупостей… Но он изначально не собирался слушать. Хитрая бестия, он всегда таким был. Кивал, соглашался, делал вид, что слушает… А потом ударил меня ножом. Я еще пытался сопротивляться, но он ударил ногой, забрал наруч и плюнул в лицо. Мы оба тогда были еще почти мальчишками, Джон, иначе он бы не оставил умирающего врага, не убедившись, что тот отправился к праотцам. Выжил я чудом, а когда окончательно пришел в себя, понял, что моя жизнь — как будто дареная, и я не хочу провести ее так, как хотел уже мой отец. Я бросил учебу, бросил Братство и попытался выследить Уильяма. Но не преуспел. Надо сказать, что отказавшись от отцовской поддержки, я многого себя лишил, а Уильям только набирал вес и влияние. Во время этой охоты я познакомился с твоей матерью, Джон, — и это окончательно заставило меня отложить месть. Я знал, конечно, что мы с Уильямом не поставили точку, но научился к тому моменту ждать. Вернулся к отцу, вернулся в Братство… Женился. И отец принял меня, хотя Эмили, надо сказать, вовсе не была той партией, что была бы ему по душе… И именно поэтому я сейчас был готов тебя отпустить. Некоторые вещи можно понять только самому — без наставников.
Джон еще помолчал. Потому что не знал, правда ли ему хочется уйти или всё же нет. Но отец проявлял редкое для него терпение и понимание, а значит, не стоило торопиться с выводами. Джон тоже по-своему научился ждать.
А вопросов меньше не становилось. И второй, так терзавший всё время, сам сорвался с губ:
— Ты сказал, что понял, как ведется эта война, — голос звучал до обидного глухо и безэмоционально — Джон так хотел выразить всё, что у него на душе! И не мог. — Так почему же тогда уехал? Я понял, почему ты не хотел посвящать меня в ассасины — хотел, чтобы у меня получилось лучше, чем у тебя… Но неужели ты не понимал, что они могут появиться здесь, в доме? Когда они пришли, я был… считай, в исподнем, — вспоминать счастливые итальянские времена больше не хотелось. — Августина спрашивала меня, что делать, а я… Что я должен был сделать, когда боялся оставить ее одну? Когда я сам видел кровь на песке?
