Додумать он не успел. Джереми выскользнул, повергая в еще большее недоумение, и скомандовал:

— Приподнимись.

Джон послушался, хотя подниматься было не удобнее, чем опускаться. Да и тамплиер только мешал — продолжал касаться, бесцельно. Это заставляло испытывать смутную досаду. Слишком собственническими казались небрежные ласки.

Слишком… уверенными. Для Джона, для которого сейчас переворачивался мир, казалось неестественным и неправильным то, что для любовника ничего такого не происходит. Разумом он понимал, что для «жиголо» — если он верно употребил слово — тоже ничего такого происходить не должно. Напротив. Ласковый мужчина после пьяного грубияна; более высокая оплата… И всё-таки было даже обидно.

Знакомый уже влажный звук — только теперь Джон опознал в нем что-то навроде булькнувшей склянки — вызвал тревогу, но вместе с тем и успокоение. По крайней мере, после предыдущего такого стало лучше, а не хуже. Джон пытался сообразить, что это и для чего, но разум туманился. И вовсе не оттого, что он испытал смутное желание чего-то. Просто не был готов к подробностям. Это было чревато потерей выдержки, а она сейчас была нужна как никогда.

На поясницу легла тяжелая рука, и Джон замер. Чувствовал, как колыхнулся воздух, уловил над собой жар тела, но испугаться особо не успел. По раскрытой ложбинке между ягодиц скользнуло что-то горячее и тяжелое — и Джон не сомневался, что именно. На миг наступила донельзя напряженная тишина. Джон широко распахнул глаза и уставился прямо перед собой — на шелковые подушки, по которым змеилась причудливая вышивка; на блестящий изгиб резного изголовья с едва заметной тусклой царапиной; на собственные сжатые до побелевших косточек пальцы… И в следующий миг прикусил губу от резкой боли, но не позволил себе ни стоном, ни даже вздохом проявить себя.

Как раз этому его учили на тренировках. Даже если ты ранен, нельзя отступать. Нельзя показать противнику слабость — или ты уже проиграл. Джон знал — точнее, чувствовал с каждым мигом всё глубже, — что Братство едва ли теперь примет его в свои ряды, но даже лишиться чести предпочитал с честью.

Джереми как раз не скрывал ни тяжелого дыхания, ни наслаждения. Рука на пояснице болезненно впилась в кожу, кажется, царапая, а вся небрежность мигом отправилась к черту. Джон чувствовал, как тот еще пытается, видимо, сдерживаться… Но надолго его не хватило — тело прошило болью заново, а к ягодицам прижались влажные от пота бедра.

Джон чувствовал, как испарина покрывает и его лицо, выступает влагой на спине и на шее, но в ответ на несдержанность насильника только прогнулся сильнее. Принимать последствия своего выбора — тоже одно из учений Братства. Ему показалось, что это движение навстречу вызвало… миг промедления, миг заминки, но Джон почти сразу об этом забыл, потому что следующие минуты были хоть и менее мучительными, но всё же нелегкими.

Джереми вроде бы щадил, если Джон верно оценивал «мастерство» врага щадить. Со временем стало полегче, и удалось даже разжать сомкнутые мертвой хваткой пальцы — только для того, чтобы схватиться за тонкую нежную ткань чуть в стороне — там, где она была еще прохладной и приятной.

В голове немного прояснилось. Джон цинично подумал о том, что самое страшное, кажется, позади. По крайней мере, теперь мерные короткие движения уже не приносили резкой боли, оставили только чуть смазанное неприятное чувство. Джереми глубоко вздохнул и наконец убрал руку с поясницы.

Теперь он обхватывал бедра, но Джон почти не тяготился этим. Прислушивался к себе и был почти благодарен насильнику за то, что тот молчит. Миг падения и без того пережить было трудно, а хлесткие или — тем хуже — сладострастные высказывания тамплиера могли бы сделать его невыносимым.

А теперь Джон уже вполне примирился со своей судьбой. Понимал, конечно, что всё это придется еще обдумывать и принимать, но именно сейчас… Он безотчетно поддался любовнику, когда тот попытался им управлять, и почти спокойно подумал, что лучше пережить это самому, чем знать, что подобное произошло с Августиной. Даже если придется переживать это каждую ночь.

Джереми шумно и прерывисто вздохнул, и Джон почувствовал, что тот качнулся сильнее. Это было… тоже странно. Теперь, когда боль прошла, Джон не мог в полной мере осознать, что чувствует. Кроме того, что позволяет тамплиеру наслаждаться, разумеется. Ощущение принадлежности другому мужчине… обескураживало, но не тяготило больше. Наверное, именно так и должен оценивать всё это тот Жу-жу, которым представился Джон.

Джон даже приободрился от этой мысли. Весь ужас и вся боль — наверняка от того, что это впервые. Про брачную ночь с честными юными леди тоже говорили, что это нелегкое испытание. О том, что от брака происходящее в этой комнате отличается чуть больше, чем полностью, лейтенант Бэрроуз постарался не думать.

Неожиданное успокоение принесло и еще одну четкую мысль. Джон, машинально подставляясь направляющим рукам и слишком четко ощущая, как движется внутри чужая плоть, вдруг представил, как отомстит. Когда Августина будет в безопасности; когда дело отца — так или иначе — будет завершено; он сможет, не боясь уже за жизнь дорогих людей, отплатить. Годы обучения пронеслись перед внутренним взором, как занятные узоры, что показывал старинный друг отца, сэр Брюстер. Шотландец до мозга кости, брезгливый и брюзгливый, он, однако, смягчался, когда речь заходила о его изобретениях. И, показывая свои опыты с поляризацией света и видя восхищение в глазах приглашенных и — особенно — маленькой Августины, он показательно гордился и звал свое изобретение «калейдоскоп». Цветные узоры преломлялись и искажались сейчас так же, как мысли молодого Бэрроуза. Только в них преобладали алые цвета.

У Джона не было оружия, но любой из способов убийства, которым его учили, подошел бы.

Джереми вдруг застонал, почти выскальзывая, вновь заполнил собой, и Джон только уверился в своих мыслях. Это будет…

Как это будет, он еще не знал, но, уйдя в своих размышлениях слишком далеко, Джон столкнулся с реальностью слишком неожиданно. Джереми, выходя, вновь заставил испытать что-то незнакомое, и когда тот вошел, Джон не удержался и вздохнул. Наверное, довольно громко. Просто от неожиданности — ощущение внутри было схожим с той молнией, что прошивала от затылка до поясницы и ниже, когда тамплиер забавлялся с ним пальцами.

Руки обхватили за бедра крепче, а сам Джереми склонился сильней и ниже, выдыхая в затылок. Джон опустил голову, но что-то уже заставило его дрогнуть. Уступить. Он попытался поймать обретенное было успокоение — и не смог.

В груди царапнуло досадой, а по скулам вновь разлилась краска — ее он чувствовал так же ярко, как и то, как… заметно в него входит плоть. Непростительно расслабился — позволил себе отвлекаться и мечтать, когда следовало быть готовым ко всему; когда рядом с ним — враг. И не только рядом. Не просто рядом, а… внутри.

Эта мысль заставила сжаться, бедра едва не свело, и Джереми застонал громче. Бедра он, наконец, отпустил, навалился сверху, хоть и удерживался на руке, двинулся резче. Джон явственно ощутил, как плотно тот входит, как растягиваются под его естеством мышцы, как поясницы касается подтянутый живот — и, сам того не ожидая от себя, подался назад.

— Господи… — Джереми окончательно придавил его, входя уже резко, почти грубо.

Отголосок боли мелькнул и пропал, и Джон вдруг сообразил, что невольно двигается навстречу насильнику. Попытка осознать это провалилась — неторопливое до того движение изменилось, Джереми резко начал набирать темп, и Джон вновь ощутил отчаяние, когда понял, что мысли… ускользают.

Если бы мог — остановился бы и подумал, но в этот миг остановка означала поражение. И последней ясной мыслью Джона было то, что он, кажется, не хочет останавливаться.

Внутри что-то отзывалось на каждый толчок, на каждое резкое движение бедер. Джон почувствовал, как насильник обхватил его за шею локтем, и смутно осознал, что убить бы его не получилось. Тамплиер слишком хорошо знаком с приемами извечной борьбы.