— О, дай мне погрызть тебе пальчики, — вмешалась мавка, стелясь им под ноги, — и можешь делать со мной что захочешь. Дивные пальчики!

— Прочь! — заревел сэр Сим, понимая, что вот-вот нарушит обет бесстрастия, данный себе два дня назад. Замкнутый до поры сатир, рвался наружу.

— А, может, тебе зелёную девочку? — Продолжила томиться и искушать мавка и по безумному блеску глаз рыцаря поняла, что не промахнулась. — Дивная зелёнка. Из-за неё всё и началось. Бестия с невкусными мягкими пальцами. Костяные пальчики, м-м-м?

— Веди! — велел рыцарь, поманив мавку аппетитными фалангами.

Конь так и остался со зверолюдами, невольно мстя за всю рафляндскую кавалерию, а мохнатые, изголодавшись по боли, полностью отдались растерзанию. Обкусанную девушку было взяли с собой, но она на ломаном романском просила измочалить её вусмерть. И мешала до тех пор, пока мадам Полиссон немного не придушила мерзавку и оставила на травке.

Глубоко заполночь вышли к добротной церкви рядом с кладбищем. Жути прибавлял не столько ластящийся к ногам молочный туман, сколько привязанные к надгробьям, подвешенные на сучьях вязов голые старики, мужики, реже бабы. Кого хлестали, кого доили, кого насиловали во всю широту извращённой души. В канавах валялись измождённые, обесчещенные люди и нелюди обоего полу; едва отдышавшись они вновь брели к зеленоватому отсвету за холмом, повинуясь колдовству и судя по лицам уже без удовольствия.

Провидение избавило их от мавки. Статуи изводили живых едва прикрытой наготой и кое-кто безуспешно пытался насытиться холодным мрамором; оленеглазая девчонка нашла для зубок аппетитные каменные пальцы и казалась самой счастливой.

Несмотря на очевидную близость к лаймовой девушке, сэр Сим вновь чувствовал рвущегося наружу сатира. Мадам Полиссон знающе покачала головой.

— Пойдёшь туда — пропадёшь. Страсть сильнее любви, иначе обитаемые земли уснули бы в неге навечно. А тут ещё и колдовство. Мы отсюда выбрались лишь потому, что больные люди и нелюди не чувствовали в нас похоти, а может, не видели.

— О-о, мадам Полиссон, — горячо заверил женщину сэр Сим. — Я смогу показать телесное бессилие, но мужчине тяжело удержать проклятый отросток кожи. Вот я болван! — в отчаянии воскликнул рыцарь. — Мой железный гульфик остался на жеребце. Что же это?..

К ним потянулись узловатые тени — рыцаря почуяли вечно неудовлетворённые рабы похоти. Зверь рвался наружу, а разум — в пучину беспамятства.

— Есть у меня одно средство, — неуверенно заявила мадам Полиссон. — Анекдотическое. Попытка будет пыткой.

Лайм ощущала близость смерти как пик оргазма — она наконец-то кончит и её не станет. Проклятие, которое она подхватила в столице Рафляндии, едва не доводило до истомы. Едва! Так недоставало истомы существам — людям и нелюдям — какими бы потаёнными желаниями они не делились друг с другом. Даже испражнения и рвота, от которых они чурались, сейчас принимались как возбуждающая пища. Лайм, как и всем, не хватало последней капли, последней до пика, пика, которого нет и нет.

Почти растворившись, чужими глазами, руками, алчностью и ненасытностью, ощутила несгибаемую струнку. Чувство определило сущность, любопытство — взгляд, новизна — тело. Слизи оказалось так много, что по огровой коже цвета лайма как пот стекала влага. К ней умоляюще тянули руки и лапы, но девушка-огр всех отвергла. Прищурилась. Струнка обрела образ молодого человека, знакомого по прошлой жизни. Знакомства мимолетного, недостойного памяти, но и эта малость помогла уйти от забвения. В бытность свою они сражались на мечах как враги, сломав клинки, боролись как противники; когда пот их смешался с иными жидкостями, перепихнулись как любовники. Любовь. Они провели несколько дней вместе, сминая в страсти поля, лесные чащи, стога сена, картофельную ботву и крестьянские кровати, куда их пускали хозяева, рассудив, что так молодые меньше нанесут вреда подворью. Но однажды Лайм взглянула на рыцаря после объятий и увидела улыбающегося во сне ребёнка. Страсть проходит — что потом? Она тихо собралась и исчезла. Огр и человек — плохая пара. Люди любят по-другому. Как? Молодая воительница не знала ответа.

— Я пришёл к тебе… — глухо, неуверенно проговорил человек с голубыми глазами. — Я хотел сказать…

Рыцарь ожидал видеть ожившую влагу по имени Лайм, но встретил старую любовь. Он вспомнил, чем приглянулась девушка цвета моря, но никак не мог признаться себе, кого любит более. Она или не она?

— Простите, но помните обо мне? Я странствующий рыцарь Сим. Наша встреча…

— Говори, говори, — с нажимом потребовала Лайм. Ни смысл сказанного, ни голос не интересовали её, только воспоминание как ниточка, которая не даёт утонуть в бездне похоти.

— Ты мне снишься, — наконец пошёл напопятную сэр Сим. — И наяву мне видятся твои глаза цвета моря. Волосы морских глубин. Я встретил девушку, которую тоже звали Лайм. Мне казалось, что я люблю её, потому что ты бросила меня. Но нет, не та. Я… я люблю тебя.

— Ты меня хочешь, — разочарованно заключила девушка, теряя нить.

— Нет, не так. — Сим покачал головой. — Это настоящая любовь. Оно выше. Оно мучает меня.

— Так просто оторвись на мне. — Лайм пожала плечами, удивляясь робкой похотливости, которую рыцарь прикрывает другим словом.

Сим негромко взревел, от беспомощности обхватив себя за плечи

— Ты разве не чувствуешь, — закипая от гнева спросил он, — ничего, кроме распутства? Любовь — страдание. Это странно, да. Но если ты разделишь его со мной, будет не больно. Да что же я болтаю… Господи, да за что же ты наделил чувствами, каких не объяснить!

Лайм коснулась его груди. Среди вожделения, душевной пустоты, украдкой, словно стыдясь, теплилось нечто необъяснимое. По-другому и не скажешь — то, что мучает, то, что выше, то, что не объяснишь на словах. То, что рыцарь зовёт любовью? Лайм этого не знала. Но эта была та самая струнка, которая отвлекла её от похоти. Чем бы то ни было за него нужно держаться, чтобы не сгинуть за здорово живёшь.

— Я… я хочу разделить с тобой боль, — доверительно сообщила Лайм рыцарю, по-щенячьи склонив голову. — Но я не знаю как.

Сэр Сим не верил ушам. В порыве чувств подхватил девушку, прижал к груди, вдыхая аромат травы после дождя. Глядя друг другу в глаза, они двинулись к церкви. Туман торопливо сбегал в лощины, ночную мглу сполоснули, оставив сушиться выцветшее небо в раскалённой добела полоске рассвета. Истерзанная земля покрылась инеем, кое-как прикрыв щербатые пущи. Подобно нечисти расползались по чащобам люди и нелюди, стыдливо прикрывая срам, с изумлением и страхом вспоминая минувшие безобразия.

— Слава богу! — крикнули им женщины, замершие у покосившейся звонницы. — А мы уж думали: церковь рухнет.

Мадам Полиссон осторожно сворачивала в бунту бечёвку, раздобытую у познавших радость бондажа гёлистанок. Один конец её тянулся к бриджам рыцаря, другой — впился в доски звонницы. Казалось — ещё одна эрекция и сооружение рухнет. Конечно мастера бондажа закрепили верёвку как можно безопаснее, но то, что любовь есть страдание сказано не только от бури чувств.

— Милый, ты меня любишь? — на всякий случай уточнила Лайм.

— Да, да, дорогая, — с уверенностью заверил её сэр Сим.

Наказание мамаши Женевьев и задумка мадам Полиссон ставили крест на мужском достоинстве. Пусть. Он будет любить жену платонически. Член предательски дрогнул, ощутив счастье бондажа. Но Лайм было всё равно. Она чувствовала струнку, едва напоминая рыцарю о непонятной любви.

— Мадам Полиссон, — хриплым от волнения голосом сказал рыцарь, — как я могу отблагодарить вас?

— Нас хранит Провидение. — Покачала головой горбунья. — Мы познакомились с гёлистанскими девушками, они тоже ищут чистую любовь. И хоть пути наши разные, мы хотим основать странствующий орден Сестёр милых сердцем. В жизни нам, женщинам, не хватает милосердия и скидок в Л'Этуаль.

— Милый, что такое Л'Этуаль?

— О, моя девочка, — проворковала мадам Полиссон, — в любовной жизни нужно узнать что такое Ашан и Леруа Мерлен — бонжурийские строители семейных гнёздышек.