Марина даже не одевалась, только накинула шаль. Значит, от музея не отходила. Конечно, в это время она вполне могла передать кому-то монеты, а взамен получить точно такой же пакет с кругляшками из фольги, или, оставив старую упаковку, поменять её содержимое. Но тогда она должна была знать о коллекции монет заранее. Сама же Марина утверждает обратное. А что если…

Но мои размышления прервала вернувшаяся из магазина Соня. Чайник уже вовсю кипел (я совершенно о нём забыла!). Она заварила чай с травами, и по комнате поплыл освежающий и успокаивающий запах мяты, зверобоя и чабреца.

– А почему вы до сих пор не работаете? – спросила я. – Милиция закрыла?

– Нет, что ты! А кому работать? На место Зины, ты знаешь, ещё никого не взяли, Марины тоже нет…

– Она так серьёзно заболела?

– Кто её знает? Завтра хотела приехать в музей. Поговорить.

– О понедельнике?

– В какой-то степени… У нас ведь, кроме пропавших монет, двадцать четвертого ещё одно ЧП произошло: не вышла на работу сторожиха. Пришлось попросить подежурить Алю…

– Так, значит, она только вечером узнала, что останется в музее на ночь?

– Да!

– Что же она ни разу об этом не обмолвилась, когда мы вчера всё выясняли? Это же в её интересах! Получается – она не могла предполагать, что у неё будет возможность подменить монеты!

– Я не знаю, почему она молчит. Наверное, у неё на этот счёт есть свои соображения.

– А милиционерам ты сказала об этом?

– Зачем? Это увело бы следствие совсем в другую сторону, к факту, который не имеет никакого отношения к пропаже монет. Зато стало бы ясно, что я покрываю разгильдяйку-сторожиху. Ведь она не в первый раз прогуляла. Раньше в подобных случаях её подменяла мать, а тут почему-то не получилось…

– А при чём здесь Марина? – направила я разговор в нужное русло.

– Она звонила мне как раз по поводу этой девицы – просила пока её не увольнять. Наверняка, Анна Дмитриевна уговорила её замолвить словечко…

– Анна Дмитриевна?

– Ну да! Наша смотрительница. Это ведь её дочь не явилась на дежурство! Девице уже за тридцать, а нигде толком не училась, да и не работала. Кажется, не так уж и обременительно раз в трое суток спать не дома, а здесь. Но и это ей в тягость! А Марина всё за неё хлопочет… и зачем ей это надо?

«Ясно – зачем! – подумала я, а в слух сказала – Ну, мне пора на лекцию. Ты меня не провожай. Допивай спокойно свой чай, а я побежала…».

И, действительно, выбежала из комнаты, на ходу прихватив из шкафа пальто и берет.

Обычно Соня провожает меня до выхода, и ещё минут десять мы разговариваем, стоя в дверях. Но сегодня и без неё мне было с кем поговорить.

На звук моих шагов вышла Анна Дмитриевна. Я подождала, пока она справится с замком на входной двери, не зная, как начать разговор, но лишь только дверь поддалась, неожиданно для себя самой спросила:

– Почему вы молчите, что знаете, кто украл монеты?

– С чего вы решили, что я это знаю?

– Вы же видели, как пакет с кладом выносили из музея…

– Ничего я не видела!

– Как же так! Не можете же вы шантажировать Марину, если у вас против неё ничего нет…

– Вот оно что! Вы подслушали наш разговор! Но это же…

– Если вы хотите говорить мне о приличиях, – перебила я, – то не по адресу. Скажите всё это лучше себе!

– Ладно, – устало произнесла она. – Расскажу вам всё. Я действительно не видела, что Марина Вениаминовна выносила монеты. Когда я отпирала ей дверь – заметила только пакет с едой для собаки. Но то, что в музей она возвратилась с монетами – я знаю точно.

– Как так?

– Пойдёмте…

Мы прошли за раздевалку в комнату сторожей и смотрителей.

– Выпустив Марину Вениаминовну и закрыв за ней дверь, я пришла сюда и села вот на это кресло. Присядьте!

Я покосилась на засаленный, когда-то, видимо, красный сатин и, приподняв полы пальто, села на самый краешек.

– Что вы видите?

Кресло стояло наискосок от окна, выходящего в музейный двор как раз на уровне земли.

– Расчищенный от снега асфальт, мусорный бак, дворняжку возле него…

– В тот день я увидела то же самое. Но через несколько мгновений к окну подошли Марина Вениаминовна и фотокорреспондент, к сожалению, не помню, как его фамилия.

– А откуда вы вообще узнали, кто именно там был, если из окна видны только ноги?

– Они почти сразу присели на корточки. Марина Вениаминовна вытряхнула содержимое довольно увесистого пакета возле бака – это оказалась еда для собаки. И достала из-под шали какой-то рулончик. Фотограф сразу схватил его и развернул…

– Это была коллекция?

– Да! Он расстелил прямо на асфальте газету, положил на неё свою сумку – знаете, такой жёсткий кожаный чехол, в котором фотографы, обычно, носят свою аппаратуру. Потом стал класть на него монеты и каждую фотографировать с обеих сторон.

– Значит, он вынимал их из ячеек?

– Конечно. Но как только закончил снимать, всё разложил по местам, свернул лист и отдал Марине Вениаминовне. Она спрятала пакет под шаль и тут же вернулась в музей. Поэтому я совершенно уверенна, что Марина не имеет отношения к пропаже коллекции.

– И при этом вы её шантажируете…

– Мне самой неприятно, но только она может уговорить Софью Васильевну не увольнять мою дочь. Вы ведь не скажите своей подруге о том, что узнали?

– По крайней мере не сегодня… А вы не знаете из какой газеты был фотограф? Или, может, заметили название той, что он расстелил на земле?

– Нет, отсюда не разглядишь… – она помолчала и добавила, – но они оставили газету на асфальте, и как только Марина Вениаминовна вернулась, я сходила и забрала её.

И прежде, чем я успела что-либо сказать, она вынула из шкафа и протянула мне «Губернские ведомости».

– Но может, он использовал не свою газету… – вслух подумала я.

– Не сомневайтесь, фотограф работает именно там, – уверила меня Анна Дмитриевна. – Раньше я его частенько видела в музее, но после того, как прошлым летом он опубликовал совершенно бредовое интервью с одним из потомков Гончарова, его перестали сюда пускать.

– Что-то припоминаю! А Марина, выходит, поддерживает отношения с этим папарацци…

Анна Дмитриевна промолчала, давая понять, что разговор закончен. У меня внутри росло отчаяние: вот и ещё одна ниточка оказалась не от того клубка. И больше никаких зацепок! Может хитрая старуха не всё сказала?

Мне на глаза попалась обёрнутая в газету раскрытая книга, лежащая на столе текстом вниз. Машинально взяв её в руки, я прочитала вслух: «… если бы не мисс Марпл, мы наверняка сожгли эти письма…».

И, возвращая детектив на место, спросила у Анны Дмитриевны: «Любите Агату Кристи? Не кажется вам, что наша история с исчезнувшими монетами очень напоминает её сюжеты? Ограниченное место действия и время. Всего пять участников. Все они одновременно и свидетели, и потенциальные похитители. Жаль, нет у нас такой вот мисс Марпл с её наблюдательностью…».

Смотрительница поджала и без того тонкие губы и, помолчав, сказала:

– Ладно, вы со своей въедливостью всё равно рано или поздно на это наткнётесь…

– Есть ещё что-то интересное? – оживилась я.

– Вот смотрите, – и она достала из шкафа журнал.

Это оказались записи, фиксирующие ежедневные включения и отключение музейной сигнализации. Я открыла последнюю страничку, слева столбик слов, лишенный всякого смысла: волга, кошка, собака, нева, яблоко. Справа – время и подписи. Не поняв ровным счётом ничего, я вопросительно посмотрела на Анну Дмитриевну.

– Каждый день, сдавая музей на пульт охраны, тот, кто это делает, называет новый пароль – пояснила она.

– Ну и что здесь не так?

– А вы обратите внимание на даты…

– 23 февраля, 24, 24, 24, 25 … Стоп! 24-го – три пароля! И что это означает?

– Что в понедельник музей сдавали на пульт три раза! Значит, Алина зачем-то снимала музей с сигнализации.

– Получается, она могла во время дежурства выйти из музея, причём, ни один раз…