И прямо в прихожей – долгое молчание, уткнувшись друг в друга. Тюремные злоключения, подробности долгих дорог, трудности ожидания – всё это ворвалось в них двоих вместе с дыханием и стуком сердец. Слова были лишними. И даже малышка молчала, оказавшись между ними, в их бурном информационном потоке.

– Товарищи влюблённые! Очнитесь! Анне-Софии пора есть, а для остальных чай остывает! – послышалось из комнаты.

Дурашливый крик Ильи вернул всех в реальность. Самсон взял пищащий свёрток на руки и сказал дочери:

– Анна-София… Как вычурно! Совсем по-европейски. Я буду звать тебя Нюсей. Мы здесь ненадолго.

Когда малышка заснула, все собрались за столом. Никто не решался нарушить молчание, – то ли берегли детский сон, то ли не хотели обсуждать тревожное прошлое и зыбкое будущее… Голос гостя вывел всех из оцепенения.

– В Гадяче, когда меня задерживали, сбежался весь город посмотреть. Как же, важная птица, жандармы из самой Москвы приехали! Потом, уже в Бутырке, Махно[14] встретил. Мы же с ним к девятьсот пятому пришли в революцию, молодыми были, буйными. Потом, правда, прошли разную политическую школу… Так вот, у Нестора ещё остались связи… Раньше жандармы брали взятки до 50 тысяч рублей за человека! А сейчас поутихло всё, и глаза конвойных подешевле закрываются. Когда мне письмо от товарищей передали, Нестор сразу сказал: «Твоё место сейчас в Париже, а не „на киче париться“». А потом – внезапно открытая камера, рассеянный конвоир, граница ночью, пешком… Словом, Нестор Махно – благородный разбойник со связями. И вот я рядом с тобой, Розочка, и нашей Нюсей. Готов жениться! – Улыбка Самсона и умышленно облегчённый рассказ о его злоключениях окончательно разрядили атмосферу за чаем.

– Вот это правильно! У вас, конечно, документы не совсем… Documents pas tres Legaux! (Не очень легальные документы!) Но у меня есть идея. Теперь я беру на себя роль благородного разбойника… или мошенника, – весело подытожил Илья.

Роза готовилась к свадьбе. И хотя она понимала, что это всего лишь формальность для дела, но как-то по-девичьи волновалась и крутилась перед зеркалом, прилаживая нарядный накладной воротничок, сшитый из кружевной маминой салфетки.

За небольшую плату Илья договорился с приходом мормонов выправить документы для нелегала Самсона. Но для этого понадобилась официальная регистрация брака, чтобы внести запись в мормонские книги. И вот убеждённые атеисты Самсон и Роза вышли из молельного дома слегка ошалевшие. Илья с Соней держали в руках букеты цветов, Лёлик – маленькую Анну-Софию.

– Надо же! Настоящая парижская свадьба! – Роза пыталась за иронией спрятать смущение.

– Ну, тогда перейдём к настоящим свадебным подаркам. Розочка! Товарищи посоветовали недорогую квартирку, я теперь получу работу и смогу её оплачивать. Это на рю Мари Роз, мы с тобой, Роза, обречены на розовую жизнь! – Счастливый Самсон бережно спрятал в карман настоящее свидетельство о браке, легальный французский документ.

Новая легальная семейная жизнь поначалу не баловала. Самсон находил только разовые работы: плотник, маляр, водопроводчик. Заявки, поданные на заводы и в парижские типографии, пока оставались без ответа. Роза вязала детские кружевные чепцы на продажу и переводила на французский меню русских ресторанов.

– Лучше бы переводить газеты или редактировать листовки вместе с товарищами, – мечтала она.

Но казалось, что парижским соратникам по революционному делу сейчас не до этого, все были заняты выживанием.

…

Они шли по парижской набережной, кажется, в самый дождливый и ветреный день года. Самсон обнял Розу, пытаясь защитить от холодных брызг Сены, покинувшей берега. Снова нет работы. Ни одна клиника ему не по карману. Частная акушерка ждала их на улице Шерш Миди (rue du Cherche Midi).

…

– Название этой улицы переводится как «ищи полдень», здесь самые старинные в Париже солнечные часы, здесь у Дюма жил Арамис, так что наш сын родится сердцеедом, – рассказывал Самсон, отвлекая Розу от усиливающихся схваток.

– Лишь бы не священником, как тот же Арамис. – Роза измученно улыбалась.

– Вообще, «ищи полдень» – это как по-русски «ищи вчерашний день». Так что важно, чтобы не родился лентяем! – Самсон с облегчением позвонил в дверь нужного дома.

Когда в квартире у акушерки родилась девочка, Самсон тихонечко прошептал:

– На такой знаменитой улице ты была просто обязана родиться красавицей, назовём тебя Александрина. Ну и пусть будут только девочки, меньше воевать будем.

Роза заснула. Годы спустя, пройдя множество испытаний и невзгод, она вспоминала этот день строчками Ильи Эренбурга:

…

Вскоре после рождения Шурочки пришёл ответ от завода «Рено» в предместье Бийанкура к западу от Парижа. Можно было ехать на метро Порт-де-Сен-Клу и пятнадцать минут идти от метро пешком до завода. Эта загородная дорога напоминала Самсону Гадяч. Та же пыль из-под ботинок, птичьи перепалки в придорожном кустарнике. Самсон заметил, что стал сентиментальным, – то ли возраст такой, то ли размеренная семейная жизнь так действует. Нет, конечно, они не совсем обмещанились. По воскресеньям собирались с товарищами у Сони и Ильи, дискутировали о революционных идеях Троцкого, о связи марксизма и фрейдизма.

– Наша нынешняя жизнь подружила реализм и удовольствие. Прямо по Троцкому! – с иронией сказала Роза и открыла конверт с общим подарком ко дню рождения мужа.

Это был билет на галёрку в Шатле Опера. Давали оперу «Князь Игорь» Бородина из оперно-балетных «Русских сезонов» Дягилева.

Роза, уложив детей, встречала мужа у театра. Эту волшебную ночь Самсон вспоминал в самые печальные свои годы, когда, казалось, надежды не было. А тогда они гуляли по ночному Парижу, ели хрустящие багеты с сыром, Самсон восторженно отзывался о Шаляпине в роли Галицкого, о мощной музыке Бородина, о муках князя Игоря на чужбине.

Роза же вспоминала эту счастливую ночь много лет спустя, каждый раз когда резала вдоль «Городскую булку» из советского магазина, чтобы вложить в неё масло и сыр. Она удивляла всех, называя эту булку французской, и грустно приговаривала:

– Не хрустит, не пахнет, не такая.

А в тот миг всё на свете хрустело, благоухало и радовало. Настоящий праздник, только настоящего дела не было.

И оно обозначилось. Товарищи по партии поручили им найти помещение для собрания эмигрантов. Роза с пылом взялась за дело. Она арендовала небольшой ресторанчик «для торжества четы Соминых». Людей на «семейный праздник» собралось больше, чем ожидалось, – сидели на стульях, окнах, столах. Ожидали Ленина, который жил в это время в местечке Лонжюмо, в пятнадцати километрах от Парижа.

Он приехал вовремя, сразу вошёл в центр зала и стал говорить. Это больше походило не на реферат «О сменовеховцах», который все ждали, а на мощную агитационную речь. Ленин ходил по кругу, смотрел прямо в глаза, следил за выражением лиц, словно хотел понять, всё ли точно сказано, всё ли убеждает. Роза долго не могла прийти в себя от внутренней силы этого человека. Они с Самсоном потрясённо молчали, когда убирали арендованный зал после собрания.

Хотя, может быть, такое сильное эмоциональное воздействие этой речи появилось у Розы гораздо позже в отточенных рассказах старой большевички внукам, правнучке и многочисленным отрядам пионеров. А может, такой наплыв чувств случился и тогда в ресторане на улице Дайтан, 8, ведь она ждала третьего ребёнка.

В 1913-м из-за беременности Розы переехали в Верофлей округа Версаль в четырнадцати километрах от центра Парижа. Снимали недорогую часть дома в семейном пансионе, часто приезжал и жил с ними подолгу Лёлик. Роза уговаривала Илью отпустить Лёлика на природу. Вместе ходили в Версаль, гуляли по парку, заходили в музей. Нюся потом всю жизнь вспоминала, как уписалась в Версале у кровати Людовика какого-то.