– Ей же исчо шестнадцати нету! Ой, беда-а… – покачала головой Мария и встала с завалинки. – Пущай сами разбираютси, пошли в хату. Батька скоро прие́деть. Шо енто он припозднилси сёдня?

На следующее утро, не успев выйти со двора, Маша встретила у своей калитки Степаниду.

– Ну-ну? – Стешка потирала руки.

– И тебе здрасте, – Манька закрыла калитку.

– Чаво молчишь-то? – не могла устоять на месте Степанида, переминаясь с ноги на ногу. – Ну, доклада́й…

– Шо? Шо тебе доклада́ть, дура ты шо ни на есть… – улыбнулась Мария и вышла на дорогу.

Стешка вприпрыжку догнала её и дёрнула за рукав.

– Чаво скрытничаешь? Усё равно усе узнають, када пузо на нос поле́зить.

– Чьё пузо? – Маша шла по дороге, улыбаясь сама себе.

– Чаво лыбиси-то? Пузо Нюськи твоей, – чётко ответила Стешка.

– Ну-ну. А Нюськи ли? – Маня загадочно посмотрела на соседку и улыбнулась ещё шире.

– Не по́няла, – Степанида округлила глаза и громко произнесла. – Не, ну вы посмотрите, люди добрые, у неё девка по́рченая, а она исчо и скалитси.

– Думай, шо брешешь! – не выдержала Маша. – Орёшь исчо на усю округу, шоб девку мою опозорить? Ты лучше прикрой своё поддувало и сляди за своей!

– Ой ли! – соседка остановилась и поставила руки на бока. – Раз уж на замужество позарилась, значится, брюхатая! Где енто видано, шоб в шестнадцать годков…

– А в пятнадцать? – Мария перебила орущую собеседницу и прищурилась.

– В пятнадцать? Да судить надобно! Да ежели бы моя Глашенька…

– А вот теперича поди и спроси у своей честной Глашеньки! Где ж енто видано? Она, значится, мою Нюську поно́сить, а о своем грехе молчком?

– Шо? – Стешка растерялась.

– Иди, говорю, и спроси, неча до моей Нюськи доколу́пываться!

– Ты мою Глашку со своей распутной девкой не путай! Она у меня гордая и умная! А ты будешь внука нянкать, а Нюська твоя бестыжая нико́му ненужная будеть! Ушёл Сашка в армейку, дык оттудова привезёть себе жёнку!

– Ох, и глупая же ты, Стешка, – Мария не стала больше слушать злую соседку и пошла на работу.

***

Нюся с раннего утра уже вовсю хлопотала на ферме. Почистила своих коров скребком, напоила, положила поло́вы в кормушку. Пришло время доить. Поставив маленькую табуретку у задних ног жующей коровы, тихонечко запела песню. Так она успокаивала своих подопечных.

– Нюська! – услышала крик с другого конца фермы. – Нюська, бяги сюды!

Девушку позвала одна из доярок. Грищенко отставила ведро и побежала на зов. Она увидела, как женщины поднимают Глашку и сажают её на табуретку. Было заметно по лицу, что Трофимовой плохо – она вся побледнела.

– Нюсь, вы рядом живёте? Отведи её домой, – попросила одна из женщин.

Грищенко повела соседку домой.

– К врачу тебе надобно, – прошептала Нюся.

Медленно шли девушки до дому, переговариваясь о чём-то.

– Глашка! – это бежала Стеша, узнав, что её дочери стало плохо на ферме.

– Мать твоя, – обернулась Нюся. – Тебе надобно с ней усё обговорить.

Степанида догнала девушек и с испуганным видом стала расспрашивать дочь, что, дескать, случилось. Нюська оставила Глашку с матерью и вернулась на ферму.

Стеша довела дочь до хаты сама.

– Доча, как свечереет, дохтур придёть, – Стешка сидела на кровати и гладила дочь по плечу. – Лишь бы не хворь какая сурьёзная…

Стешка вспомнила о муже, который болел неизвестной болезнью. Тоска и страх потерять единственную дочь охватили женщину. Степанида вышла во двор, прошлась вдоль забора и остановилась у сарая. Она почувствовала, как внутри солнечного сплетения образовалась тяжесть. Дыхание перехватило. Стешка облокотилась о стенку сарая и сползла вниз.

– Боженька! Не взбирай мою Глашеньку! Молю тебя! – заплакала Степанида во весь голос. – Оста́ви дочечку мене, як же я буду без моей кровиночки… Грех на мне! Грех, ка́юси! Усё от зависти моей чёрной! Усё от неё! Любое наказанье выдержу, только дочечку излечи!

Стешка сидела на земле и рыдала, хлестая себя по щекам. Потом подняла голову к небу и начала креститься, шевеля губами. Она от всего сердца молилась, стоя на коленях и читая «Отче наш».

Излив душу, Степанида встала, отряхнулась и медленно пошла в хату. Зашла в комнату, посмотрела на дочь. Глашка мирно спала, обняв подушку. Стешка улыбнулась дрожащими губами и решила сходить к знахарке Полине, чтобы та приготовила какое-нибудь снадобье для Глаши.

– Ой, девка… – протянула баба Поля, намешивая в плошке что-то. – Скока годков ей нынче?

– В декабре шестнадцать стукнеть, – удивилась вопросу Стешка.

– Вот шо я тебе скажу, Трофимова, – женщина отставила плошку и взглянула на Степаниду. – Вида́ла я своими зыркалками, як твоя Глашка с Витькой Прошкиным по кустам скачуть… Ой, молва по всему хутору идёть, а ты как мать и не ведаешь.

– Шо? – у Степаниды вытянулось лицо. – Брешешь! Моя Глашка другая! Она…

– Сдаётси мене, тяжёлая она… – строгим голосом ответила знахарка. – Хоть лячи, хоть залячи́сь, но признак верный.

– Не, пого́дь, баба Поля, ты спутала, верно, – лицо Стешки расплылось в улыбке. – Енто Нюська Грищенко… Правду гово́рю. Она ж замуж собраласи, якыя вертихвостка.

– Нюська – дрища, а Глашка – кровь с молоком, да и волосья у них разныя. Спутать твою девку не можно. Да и не только я енту парочку заприметила, свидетелей пруд пруди…

– Да як же енто? – схватилась Стешка за сердце. – Ой-ой…

Степанида от волнения забыла попрощаться и выбежала на улицу. Всю дорогу она бежала до самого дома, хватаясь за голову.

– Глашка! – влетела женщина в хату, не закрыв за собой дверь. – А ну, вставай!

Глаша открыла глаза, испугавшись крика. Над ней стояла мать с обозлённым видом.

– Як давненько ты с Прошкиным путаесси?

– Мам, ты чаво? – Глаша села на кровати, прикрываясь одеялом.

– Я туточки об Нюське пякуся, а у меня дочка́ подолом метёть? – Степанида встала в привычную позу и слегка наклонилась. – А ну, сказывай правду, распутница!

– Да какую правду ты хочешь? – не понимала Глаша.

– Брюхатая аль не? Гово́рь, как есть! Я ему, паскуднику, хату спалю начисто! Да я… я… Я к самому председателю!

Глаша опустила голову. Её глаза забегали, щёки налились румянцем. Девушка кусала губы от волнения и страха.

– Ну? Долго мене ждать? – не отставала Степанида.

– Да… – Глашка взглянула на мать испуганными глазами.

– Шо да? Ой-ой! – заголосила Стешка, хватаясь за грудь. – Стыдоба! Ну я ему чичас усё оторву начисто! Выродок треклятый! Ах, Прошкины, ну вы у мене попляшете!

– Прошкины? – Глаша подняла голову.

– А? – Степанида перестала кричать и заговорила тише. – Витька… Прошкин…

– Не он енто, наверное… – всхлипнула девушка.

– Да як же ж? А кто?

– Ванька…

– Шо за Ванька? – удивилась Стеша, опускаясь на кровать.

– Ильин… – Глаша накрыла голову одеялом и затряслась, оплакивая свою беду.

– Да ты шо? – схватилась Степанида за голову. – Шо ж ты наделала? Он же сын Кузьмы…

Степанида надумала идти к Кузьме Ильину, чтобы добиться справедливости, но, долго обдумывая, всё же решила не делать этого. Кузьма Прохорович – председатель колхоза, власть у него большая, так что не стоит кликать на себя беду. Да и доказать, что Глашка беременная от его сына, вряд ли удастся. Всё-таки, как сказала баба Полина, есть свидетели, что Глаша путалась с Витькой Прошкиным. Прослыть на весь хутор беспутницей – смерти подобно.

– Вот шо, девонька, – Стешка решила пристроить дочь. – Нико́гда и нико́му не трепайси, шо дитятко от Ваньки. Пущай Витькин будеть.

– Мам! – воскликнула Глаша. – Не нужон мне ребёнок!

– Замолчь! Ишь шо удумала! Ты в таком возрасти, шо не можно по повитухам скакать! Бездетной хошь остатьси? Иль хошь одна ро́стить? Ко́му ты ну́жная будешь опосля? Ты об чём думала, када обжималася с мужиком? Иль ты не вразумеешь, откудова дитё получетси? Глупая твоя головушка! Значится так: надавливаем на Прошкиных, женим вас, и будя делов! Никуды он от нас не денетси, пущай отвечаеть за свои проступки олух малолетний! Слыхивала я, шо армейка ему не светить. Батька евоный в бригадирах значитьси. Будешь ты у мене накормлена и при свёкре хорошем. Об его делишках тёмных наслыхана, так шо знаю, чем припугнуть. А тама и мне помогать будете. Заживём, Глашка, як у Христа за пазухой!