Жена смотрела телевизор безотрывно, но Чехословакия, Париж и Вьетнам – все это было для Петьки как другим светом. И если кто-то что обсуждал, к примеру, на кухне Сергей, то Петра это будто совсем не касалось. Да, там в Польше и Чехословакии кооперативы, а не колхозы. Там есть частная собственность. А что ему – Петьке, до этого? Свершился же факт до войны, и по Акту земля передана колхозам на вечное пользование. Не может быть теперь иного в СССР. И нет ни у него, ни у кого из родных ни одного документа о праве на отдельный клочок земли. Пошла она к черту, та Чехия!

Помыв свою чашку и ложку Петр пожелал ночи спокойной соседу и в ванну направился чистить он зубы.

Петр вошел в комнату, защелкнул замок за собой, снял халат, в трусах дошел до дивана. Он сразу заснул и на своей половине матраса и распластался, как мертвый. Рука бессильно упала на пол. А за окном уже начался дождь, забарабанив по подоконнику. Но Петька не слышал совсем ничего и спал глубочайшим из снов.

Петьке приснилась деревня – та, которой недавно не стало. Во сне она жила, и был жив там дед, и мать там была, и отец, и маленькие сестры с братом… Жаркое лето. Шел сенокос. Бригады вернулась из поля. Кто шел отдыхать, кто – плясать. И пахло сено, в которое Петр тогда зарывался от комаров и спал в нем. Приснился и писк комаров…

Действительно, гудел комар над ухом, невесть как залетевший в окно через марлю. И некстати будильник потребовал встать. До него было трудно еще дотянуться, не сразу рука попала на кнопку. Поднимался так рано лишь Петр.

На кухне снова был Сергей. Он всегда вставал раньше. Хоть в квартире еще были комнаты, соседи в них еще спали. Опять кипяток был Серегин. Петр больше молчал. Серега ел хлеб с намазанным маслом, а по маслу еще накрошил он яйцо. Ему было сытно и вкусно. Между делом Серега сказал:

– У нас вон башню строят…

– Телевизионную… – Петр мельком бросил взгляд в окно, как бы убеждаясь, что башня на месте. Да, километра через три от них тянулась ввысь странной формы на ножках конструкция.

– Сколько ж нужно бетона… Мимо я проезжал. Возят и возят…

– Постро-о-ят… – растянул Петр. – Это тебе – не коммунизм! Тут – сроки ясные. Да и медлить – нельзя.

– Это как же – нельзя?! – не понял Сергей.

– А так! Непрерывное литье. Все получается хорошо, лишь только когда новый бетон наливают на старый, еще незастывший. Монолит получается.

Сергей призадумался:

– Да-аа! Днем и ночью работают. Быстро работают. А коммунизм? Вы в него верите?

– Кх-омуннизм, говоришь!.. – засмеялся Петр. – С этой башни он будет виднее: не то что с той – с Шаболовки.

Оба засмеялись об одном и том же.

И да, когда все засыпали Сергей притаскивал на кухню радиолу, расправлял на окне провод антенны и на коротких волнах ловил сквозь бульканье помех комментарий событий, творившихся в мире.

Помехи надоедали. Как новости по кругу начинали повторяться, Сергей ловил музыку на длинных и средних волнах радиостанций, что говорили по-немецки, по-английски и по-итальянски. Их не глушили, ведь мало кто что понимал.

Ночью на «Голосе» темой был кризис. Это слово в Союзе всегда относилось к Америке или Европе. Кризис – всегда что-то западное. Кризис – это перепроизводство. У нас же всего не хватает! Но с каждым годом в стране жилось лучше и лучше. И если лет десять назад Сергей не чурался любою одеждой, такой как обноски военной с базара, теперь он одежду носил если не из магазина, то сшитое дома женой по лучшим выкройкам.

Но что-то было в обзоре на «Голосе». Деревня в стране исчезает. Прироста количества рук на заводах все меньше и меньше. И скоро тех рук не будет хватать. Откуда будет взяться токарям и новым фрезеровщикам, каменщикам и крановщикам, да и просто – водителям? Но это будет когда? Лет через двадцать? Жить надо сейчас. Сейчас его жизнь стоит на повестке. И хочется жить.

Сергею хотелось автомобиль. Был уже мотоцикл с коляской. Под него он добился гараж, пока, правда, неохраняемый, но с подтвержденной бумажкой уже на него: с полным правом хранить там свое транспортное средство. Серега уж думал о «Запорожце». И он его купит! Конечно! И в очередь встал. И очередь движется. Но надо сперва защитить диссертацию. Иначе ни дополнительной комнаты в новой квартире, ни повышения оклада ему не случится.

Сергей слушал радио. «Свобода», «Европа» и «Голос Америки» жевали все происходящее. И ему стало жалко, что не вступил раньше в партию. Сейчас это трудно. Партбилет хоть немного, но может помочь защититься! Не вступить уж ни как. Санитарке и фельдшеру проще стать коммунисткой, и рабочему – проще. А ты – уже интеллигент, и шансы у тебя в сравнении с ними один к пяти. Это тоже сказал «Голос Америки».

Сергей посмотрел на Петра. Тот мыл посуду под краном. Закрыв воду и встряхнув руки, Петр глянул в окно.

– Скоро построят. Будет самой высокой в мире. И дальше других будет вещать. А телевизор-то как будет работать! Прямая видимость! Рукой подать! Все, сосед! Я пошел на работу! Вечерком поговорим!

Петр вернулся к себе. В холодильнике Петр взял колбаски, капусты тушеной и баночку щей, сложил все в тряпочную сумку. Петр оделся, призвякнув лишь пряжкой ремня, взял у двери большой зонт и на цыпочках вышел. У калошницы, сняв свои тапки, переобулся и в полумраке натер ботинки свои гуталином. Гуталин он намазывал щедро, промазал ранты, надеясь, что это поможет не быстро промокнуть в дождливую хмарь, что скрыла в своих облаках самый верх недостроенной башни.

Лифт спустил Петра вниз. Он вышел внутрь подъезда, услышал, как дождь тарабанит по подоконнику лестничной клетки. Еще шесть ступенек и дверь. Петр вздрогнул от мысли, в какую он хмарь сейчас выйдет. Но хотелось ему встретить Анну. Ему так хотелось получше запомнить ее, рассмотреть очень близко, потом – рисовать, рисовать, рисовать. А что еще ему ждать от женщины с кольцом на пальце?

Но чтобы увидеть ее, надо было идти через парк, его лужи и грязь. Или, бог с ней, с Анной – таким был второй вариант: сразу ехать на работу, сев на остановке в автобус, а к нему сто шагов сразу налево. И привезет он к метро, и будет сухо. Но Петр свернул направо в арку. Надо было не опоздать и на место явиться раньше ее.

Раскрыв зонт, пройдя арку, Петр через двор направился в сторону парка. Он торопился и хлюпал в ботинках по лужам, перепрыгивал их. Вот носки уж намокли, и Петр шел просто по лужам теперь напрямик, не видя смысла изыскивать сушу на тропках. И Анна в глазах была у него, такая и как тогда, когда он рисовал ее по памяти. Эскиз для картины тогда получился похож на иллюстрацию к «Даме с собачкой» у Чехова. Но Анна была без собачки, хотя и с белым зонтом.

Петр видел ее все больше мельком и каждый раз жадно пытался запомнить любую деталь ее тела. На ней были пальто или плащи, иногда – новомодный пиджак делового фасона. И все это ей шло. Но в платье, в котором Анна была на картине, она была особенно прелестна.

Сколько раз он стоял с нею рядом в трамвае? Он видел кольцо на руке. Оно не смущало его, а лишь отдаляло знакомство. Он читал ее линии тела под этой одеждой, и в воображении его она представала совсем по другому – как женщина.

Аллея раскисла совсем. В ботинках вода просто хлюпала. Петр спешил и успел: Анна стояла, похоже, не долго. Трамвай был еще вдалеке – на другой остановке. Народ подходил и подходил, и под навесом теперь не вмещался.

Зонт, как Петр подметил, у Анны был сегодня с каким-то дефектом, и Анна боялась, что с ним еще что-то случится, и посматривала на него вверх.

– У меня зонтик больше… – Петр встал совсем рядом. – Давно его нет? – спросил Петр о трамвае.

– Минут десять, не меньше, – ответила Анна, окинув заговорившего с ней сверху вниз и снизу вверх своим взглядом.

Петр тоже глянул вниз своих брюк – концы брючин промокли.

– А вы сверните зонтик, – предложил он. – Пусть стечет.