– Поищите ещё! Очень надо! – Я ему, чуть не в слезах: всё обыскала…

Через много лет я встретил этого человека, Володьку Скаргина, и спросил его в лоб, зачем он это сделал?! А он, ничуть не смущаясь:

– Да, понимаешь, по консу слух пошёл, что ты на чердаке у какого-то старика клад нашёл: скрипки и виолончели Страдивари, Гварнери… Ну так что же – тебе одному, что ли, должно было всё это достаться?!

…Продать тирольца удалось только через полгода. Родители с двух сторон разделили между собой недостающие 300 рублей. Так сумма и сложилась. Весной, кажется, в конце февраля – начале марта 68-го я стал владельцем итальянской виолончели 17-го века.

Толя Кочергин объяснил мне:

– Это не виолончель. Первоначально – старинный «бас». Его впоследствии переделали (урезали) под размер и форму виолончели. В результате – мощный, «пробивной» звук прекрасного тембра.

Быстро приспособившись, я уже на «Гранчино» играл отборочное прослушивание для участия в международном конкурсе 68-го года в Мюнхене.

…Это отдельная, конечно, история… На дипломном экзамене в Малом зале московской консерватории отец записывал на магнитофон всю мою программу. Пётр Анатольевич тоже пришёл послушать. Когда я закончил играть он, вместо слов, просто заплакал и ушёл. Не ожидал он от своей «старушки» ни И. С. Баха, ни Р. Шумана…

Федя взялся (в который раз!) за строительство. Дом с участком купил. У дома были только стены да крыша. Фёдор закрыл окна, поставил двери. Внутри что-то успел до зимы (в смысле планировки). В феврале рабочие вернутся из отпуска и продолжат отделку.

Семён растёт. Здоров, оптимистично смотрит на мир, осваивает его. Быстро научился управляться с машиной, которую мы ему привезли. Папа – (Ф.) старается воспитывать смену.

Уже два года исполнилось его доченьке – Полинушке! Растёт, радует родителей. Теперь и Сёма – воспитатель. Помогает. Учит сестрёнку уму-разуму…

Света работает, а Фёдор при детях, при доме. Пока. Закончил Вуз по интернету.

Когда он родился я, помню, сидел на улице Алабяна (рядом с роддомом) на бордюрном камне. Мимо неслись машины. А я думу думал.

Несколько в отупении от нахлынувших событий, пошёл наниматься на работу во вневедомственную охрану – в сторожа.

В «консе» учиться надо было? Это раз. Дома помогать с ребёнком надо? Это два. Деньги нужны были, а стипендия 27 рублей. А повышенную (35 рэ) ещё получить надо. Это три.

А в сторожа студентов брали и платили аж 60 руб. в месяц (потом дошло и до 70!). Определили меня сначала на завод ЖБК. Но скоро перевели ночным сторожем на строительстве Института связи на ул. Народного ополчения (рядом с домом).

Там оттачивал я мастерство… метания ножа и топора. И, естественно, занимался на виолончели. Выгонял строителей после рабочего дня.

Там и спал в короткие ночные часы. Сначала – на столе бригадира. Потом устроился поуютнее. 4+4+1 (для головы) +1 (в ногах). Это стулья. На них – телогрейки.

Вначале обходил стройку (для собственного спокойствия). Утром, перед сменой, ещё раз. Украсть, кроме стен и подъёмных кранов, было нечего.

Была удивительная берёзка молодая – под окном строительного вагончика. Ночью она всегда была освещена прожектором с крыши. И – чудо! Листья на ней осенью желтели, но не опадали всю зиму…

…Как-то, поздно вечером, подъехали на мотоцикле ребята, служащие в нашей же конторе объездчиками. 90 «точек» – магазинов, лавочек, складов и т. д. Проверяли замки – целы ли. Два часа – один круг. Так они сначала круг делали. Потом ко мне ночевать. А утром (около шести) ехали проверять – не украли ли чего за ночь. Потому, что первыми доложить о краже – была их обязанность.

В моём распоряжении всегда была главная комната. Они спали в проходной…

…Однажды ночью, около полпервого, треск мотоциклов разбудил спящее сторожевое «воинство». Я спросонья ничего не понял. Вдруг громкие крики, матерщина – в проходной. Резкий ослепительный свет ударил по глазам. Крики:

– Спите!..! …! – И т. п. Вошли милиционеры. Патруль!

Злой спросонья, я оделся и ушёл в обход. Вернулся – и опять ничего не понял. Возле сторожки стоят два мотоцикла. Рация шипит, трещит и «разговаривает»… А в сторожке светится только моё окно?! Вхожу и вижу: милиция лежит на пригретом охраной месте! Спит! Я разозлился жутко – разбудили! А для чего?! Чтобы самим лечь на нагретое место?! Лёг я на свою «постель» и слышу: кто-то там встал. На цыпочках подошёл к моей комнате. И выключил у меня свет… Утром «затрещали» и уехали… С тех пор меня по ночам «сторожила» милиция (личная охрана, так сказать).

В начале 68-го (3 курс «конса») решил я готовиться к мюнхенскому конкурсу. Вот в тот период в сторожке полтора месяца виолончель звучала по 11-12 часов ежедневно и еженощно. В остальное время готовился план на следующий день. Поминутно. Главное – разнообразие. Перемена нагрузок то на левую, то на правую руку. Ни в коем случае руки не «переиграть». Иначе… Страшней болезни для музыканта нет!

Дело было почти проигрышное. Ростропович дал своим девчонкам программу конкурса за год! А у нас с Сашкой З. было только полтора месяца сумасшедшей гонки. Моя новая виолончель давала новые возможности. Но после 50 лет молчания (вполне вероятно – 100 лет!) её надо было долго разыгрывать. Года два. Часа по четыре в день. Режим подготовки к конкурсу позволял сильно сократить этот срок…

Чтобы успеть к Прослушиванию я должен был каждую неделю на экзамене исполнять новое сочинение (как когда-то, в 1940 году, мой отец, будучи экстерном, сдавал в высшем военно-инженерном училище каждую неделю новый предмет!). График этот поломать нельзя было ни в коем случае! Так я-таки заболел через месяц! И вынужден был с температурой играть на очередном экзамене… Руку переиграл… Выступал на Прослушивании к мюнхенскому конкурсу с больной рукой. А что было делать?! Весь оркестровый отдел был в ожидании… Ну как же! Две девушки из класса Ростроповича против двух отчаянных парней из класса Асламазяна осмелившихся вступить в это неравное соревнование! Был сильный ажиотаж. И полный зал (21 класс) – человек 150. В комиссии сидел весь цвет виолончельной профессуры. Во главе её сам Ростропович!

Я вышел играть вторым. В начале моей программы – Прелюдия из сюиты для виолончели соло И.С.Баха. Одно из самых сложных сочинений для нашего инструмента. Из пяти обязательных пьес я только её не успел «обыграть» на экзамене. Но я придумал такой способ исполнения Прелюдии, такую интерпретацию, в которой виолончель «разговаривает» в два голоса. Жалоба слабого человека и грозный ответ судьбы!..

Вся аудитория замерла. Я это слышал! Абсолютную тишину через мою музыку! Эта музыкальная история лилась волнами… Вдруг! На четвёртой строчке – сбой! Там очень запутанная мелодия. А мне не хватило времени на подготовку… Но я не остановился! И через несколько звуков плавно вписался в нужный мотив. Но «сбой» почувствовал весь зал. Задышал, зашептал… Ну, думаю – полный провал!.. Собрался. Удачно доиграл оставшуюся программу… Остальных слушал, как в тумане…

Итоги подвёл Ростропович. И, неожиданно похвалил только меня:

– Миша сделал большие успехи… – До меня эти слова дошли сквозь шум в ушах. А потом:

– Девочки едут на конкурс в Мюнхен. Мальчики остаются. – Был 68-й год (Чехословакия!!). Никто никуда так и не поехал!

Но день этот я запомнил, как, пожалуй, самый большой успех в моей виолончельной жизни! Ведь тогда все слушатели в зале были профессионалами…

В той же сторожке подцепил я редкую болезнь – инфекционный мононуклеоз…

…Был май. Я, вдруг, почувствовал резкий подъём температуры. Становилось всё хуже. Но – сторожка?! По телефону вызвал отца. Ночью. Чтобы он отсидел за меня вахту…

Болезнь эта, надо признать, поломала мне судьбу. Точнее свернула её с прямого пути. Именно в это время дед Яша (супер тромбонист, пенсионер Бостонского симфонического оркестра) последний раз приехал в Москву. На месяц. Весь этот месяц я был прикован к постели. Пальцем нельзя было пошевелить – сердце отзывалось бешеным стуком.