Последнее время все чаще доводилось чувствовать себя незначительной фигурой и ему порядком надоело данное ощущение. Задержавшись у дверей палаты, он попытался унять внутреннюю дрожь, грозившую пробиться наружу. И конечно же, ему это не удалось. Медлить дальше было просто недопустимо и бесполезно.

– Что сообщишь?

– Требуется подождать неделю.

– Что так?

– Доступ к базе данных по лотам и покупателям в аукционном доме, сбывавшем ваши вещи, будет возможен только через данный период времени.

– И почему?

– Сотрудник дома находится в отпуске, – в голосе Гриэна звучала усталость, которую он и не пытался скрыть. Его порядком утомила слишком странная клиентка.

– Кроме этого отдыхающего никто не способен предоставить сведения о покупателе? – миссис Хоннор не удивлялась возникновению препятствий на своем пути по вине посторонних людей, ибо ожидала от них исключительно такого поведения.

– Я сам немало удивлен, но таковы правила в данной организации.

– Моя дочь, как я полагаю, ничем не поможет?

– Боюсь, что нет.

– Не бойтесь, она никогда не могла ни в чем мне помочь. Что же подождем неделю. И прошу вас, не являйтесь ко мне без толку, – миссис Хоннор заметно приуныла, но при этом не позволила себе грубить адвокату.

– Прошу меня извинить, я буду рад сообщить то, что вы желаете.

– Гриэн, не лгите. Вы не рады нашему с вами сотрудничеству.

Он предпочел кивнуть головой на прощание пожилой женщине, приятно удивившей его контролируемой эмоциональностью.

Уже, будучи на улице, он задумался о старости. Во что она превращала людей? Гриэн ужасался внешнему отпечатку старости на облике человека, но не меньшее возмущение вызывали изменения личности под давлением лет. Он не задумывался о том, каким ему придется стать на склоне лет. Не верилось в то, что настанет собственная старость. И он знал, что так хитрила психика, защищая себя от неприглядности бытия. Старость выглядела бессмысленной. А возможно она была необходима лишь для того, чтобы окончание жизненного пути не сопровождалось чрезмерной болью.

Лабиринт, без видимых преград, скрывал выход. Неизвестно сколько времени он потратил на эти поиски. Он утратил связь с реальностью, со временем и с пространством. Последнее баловало взор пейзажами, но они угнетали. Горы и высоченные деревья уничижительно возвышались над ним – мечущимся по просторам мира, совершенно ему незнакомого. И когда он выбирался на просторные луга и степи, ощущение оторванности от мира не исчезало. Оно становилось все сильнее. Ему приходилось прокладывать маршрут, не имея ни единого ориентира.

Предательски тихо было всюду, куда он ступал. Казалось, что никого живого не имелось во всем огромном и одновременно суженном до пустоты мире. Пространство поглощало его, и он не имел сил сопротивляться.

Спасало движение вперед. Оно сохраняло надежду. А та ассоциировалась с жизнью.

Рутина так и не смогла всецело заполучить её внимания. Она не реагировала на неё. Окружающий мир приобретал новые оттенки, и даже ароматы, ранее ускользавшие от неё. А вот работа превращалась в полезное занятие. Она ощущала это на каком-то интуитивном уровне, не понимая, в чем именно та помогла бы и, самое главное, какова была причина поиска этой самой помощи. Интуиция готовила к чему-то значимому и неведомому. К неизвестности она относилась неоднозначно.

Вероника решила пойти на поводу собственного предчувствия и отправилась в книгохранилище. В книгах она и прежде отмечала присутствие особой энергетики, сопряженной с информационной составляющей и мыслеформами авторов произведений. На зрительном уровне присутствие данных компонентов не воспринималось, но зато они вполне ощущались разумом.

Расхаживая между стеллажами, она не концентрировалась на поиске книги, а позволила себе расслабиться, чтобы не упустить малейшие вибрации, исходившие от обложек и страниц книг, соприкоснувшихся со временем.

Они обязаны были с ней заговорить. Подать знак. По крайне мере, так она себе представляла сотрудничество с интуицией.

Книги молчали.

В детстве они не игнорировали маленькую девочку, засыпавшую в комнате, выделенную под библиотеку бабушки. Когда домочадцы не могли отыскать Веронику, отправлялись в библиотеку. В какой-то момент бабушка распорядилась устроить комнату внучки в помещении, занятом книгами, и с тех пор туда никто не заходил, кроме Вероники. Для девочки это место стало спасением после того, как мать с очередным воздыхателем сочла правильным покинуть отчий дом и уехать. Вероника помнила редкие звонки матери на дни рождения, но только до тех пор, пока та не обзавелась другим ребенком. Бабушка запретила Веронике общаться с непутевой матерью и своими силами воспитала внучку.

Тогда-то с ней стали говорить книги. Не словами. И по сей день она не сумела обозначить каким-то одним словом способ взаимодействия с бумажными собеседниками.

– Я не могу больше.

– Что случилось?

– Я же сказала, что больше не могу. Мне сколько раз повторить?

– Извините, я некорректно спросила, что вас беспокоит?

– Душа.

– Дать успокоительное? – молодая женщина сохраняла удивительную выдержку, как казалось со стороны, а на самом деле, она отменно усвоила уроки безразличия. Ни один пациент не вызывал в ней мощного отклика. Она им сочувствовала, но без боли в собственном сердце.

– Не поможет, – пожилая женщина прикрыла глаза и отвернулась от медсестры.

– И все же давайте попробуем хорошенько выспаться, а для этого я вам уколю снотворное.

– Коли уже.

Медсестра достаточно быстро наполнила шприц содержимым ампулы, спрятанной в кармане халата. Она старалась предусмотреть такие инциденты и заранее брала нужные препараты, отправляясь к пациентам.

– Скоро вам полегчает, и вы погрузитесь в сон.

– Заснуть я смогу, спасибо тебе, а легче мне не будет, – миссис Хоннор нуждалась в беседе, но не могла попросить об этом. Она никогда ничего не просила, а привычки на старости лет не меняют.

– Почему?

– Он его не найдет.

– Кто и кого?

– Фридрих не найдет дорогу. Я его убила.

– Миссис Хоннор, каждый из нас кого-то убивает. В переносном смысле.

– Ты ничего об этом не знаешь.

Веки пожилой женщины прикрылись, и медсестра выскользнула из палаты, чтобы не мешать сну овладевать чужим сознанием.

– День ото дня становитесь все более хмурым.

– Данность возраста.

– Что-то вы не договариваете.

Профессор пристально посмотрел на сиделку, поражаясь тому уровню проницательности, коим она владела, но не осознавала этого. При этом ей точно были неведомы причины его душевных терзаний. Впрочем, даже если бы и знала, все равно не смогла бы понять их сути.

– Не берите дурного в голову. Мало ли о чем тревожится старик.

– Хоть дожили до таких лет, – сиделка не наигранно вздохнула.

– Это да, – профессор протяжно произнес слова, а на его лице заиграла красноречивая улыбка.

– Хотя я не завидую вам.

– И не нужно: у каждого своя судьба.

– Безрадостная она у вас.

– С чего такие выводы, барышня? – Аристарх Эммануилович засмеялся. Он давно перестал обижаться на бестактность людей, не умевших видеть глубинную суть человека и событий.

– Детишек и внуков-то не нажили, – сиделка покачала головой, не пытаясь скрыть осуждения, с каким она относилась к бездетным людям.

– Нажитое мной, куда более значимей, чем некоторые детишки, барышня.

– Что вы такое говорите?

– Я давно живу на свете и немало повидал. И вам-то стоит не упреками в чужой адрес кидаться, а прекращать таскать из моего серванта серебряные ложки. Знаю я, зачем они вам: сынок-то в свои тридцать лет на работу уж должен был устроиться.