— Она специально сожгла свою сумку.

— Она хотела подстроить всё таким образом, чтобы её сочли мертвой. Так её пытались бы найти где-то поблизости. Да и мне кажется, что она не хотела брать с собой ничего из прежней жизни: всё, что её окружало и создавало её образ. Даже удостоверение личности — ничего. — Он опускает глаза. — Я даже не думал, что может случиться со мной, если у меня найдут машину, пока не протрезвел.

Я складываю руки на груди.

— Она не потрудилась сказать тебе, куда направляется? Как собиралась добираться?

Кеньон медленно качает головой.

— Она пообещала написать мне, но так и не написала. — Он встречается со мной взглядом. Я вижу перед собой парня, которому вырвали сердце. — Даже не знаю, всё ли с ней в порядке.

Я пытаюсь сдержаться, правда. Кажется, что целую минуту я сижу, задержав дыхание.

— Что ж, просто прекрасно. Она ничего тебе не сказала, чтобы ты не смог разрушить её грандиозно тупой план, и теперь ты под колпаком. Причем ты её продолжаешь любить. Господи, Кеньон, ей нужно вернуться и врезать тебе по яйцам, чтобы ты, наконец, осознал, что ей было пофиг на тебя? Ты ей никогда не нравился, она тебя использовала. А теперь ты сядешь из-за неё за решётку.

Он замирает на месте — его взгляд неподвижен, а рот перекошен.

— Ты никому не расскажешь.

— Почему? Я для неё была собачьим дерьмом. А теперь мне ещё и её секретики хранить?

— Она была права. Ты будешь вечно обижаться. — Я впиваюсь в него взглядом. — Она рассказала мне о том, что ты вытворяла с тем парнем на парковке. Как он лишил тебя девственности, — его губы подёргиваются, — а потом ты обвинила во всём её.

— Потому что она была виновата. Это была её идея. Только потом она стала распускать слухи, что я шлюха. Об этом она тебе рассказала?

— Да. — Я не сразу осознаю, что он мне ответил. — Она поняла, что не была готова, поэтому и остановилась. А ты бы хотела, чтобы она всё равно накинулась на него?

— Нет. — Я сутулюсь под всплывающими в голове тёмными и мерзкими воспоминания и осознанием, какой же ужасной они меня делают. — Если бы она не трепалась... — хрипло продолжаю я, — она могла бы и не поступать так. И мы бы остались друзьями.

— Она стала поливать тебя грязью до того, как ты бы смогла сделать то же самое. Типичные десятиклассницы. Она считала себя виноватой в том, что ты пожертвовала что-то особенное. Типа, если бы она не устроила тот вечер, то может ты... — он пережёвывает слова, — не спала бы так часто с парнями.

Я готова сказать всего лишь два слова ему и Рианоне, и это не «Счастливого Рождества».

— Так она пыталась всё исправить, выставив меня посмешищем?

— Она не говорила, что это был разумный ход.

Я опускаю голову на руки, запускаю ногти в волосы, впиваюсь в кожу головы, пока не становится больно.

— Ты же знаешь где она, да? Она тебе сказала.

Он качает головой.

— Она только упомянула друга, который за ней приедет. Уже после вечеринки. Не знаю кто. — Он выдыхает. — Но тем летом она говорила о суициде.

Кажется, что у меня выбили почву из-под ног. Наступает тишина. В этом нет никакого смысла. Хитро улыбающаяся Рианона которая знает, как одеться, выйдя за рамки, со своей сумкой-почтальонкой и кедами, а также зависнуть с наркошами, куря травку и предлагая потрахаться под трибунами. Даже не могу себе это представить. Но опять же, я её плохо знала.

— Тебе нужно сообщить в полицию. — Он застывает на месте, не отвечая мне. — Не глупи, Кеньон. Копы думают, что именно ты что-то с ней сделал.

Он подходит к двери и выглядывает в коридор, наблюдая за пылинками, летающими в солнечном свете.

— Дарси, нужно её отпустить.

Половицы лестницы скрипят, когда он спускается вниз.

Когда утром я открываю глаза, на моей кровати покоится солнечный свет, приняв вид четырёх квадратов оконной рамы. Я прислушиваюсь к маме и Либби, передвигающимся по первому этажу и звуку смывания туалета.

Фестиваль начнётся в половину одиннадцатого утра, а добираться нам придётся целый час. На ярмарочной площади разожгут грили, в местах, где разместят домашний скот, повесят мотивационные плакаты, призывающие молодёжь работать на благо сельского хозяйства, пересчитают деньги в кассах. Осталось всего девять часов до того, как мы с Нелл войдём в шатёр на сегодняшнюю коронацию.

Я делаю глубокий вдох, натягиваю на голову простынь и соскальзываю вниз по матрацу, как будто проваливаясь в воды карьера.

Из кухни доносится пение Нелл.

— Поверить не могу, что она пойдёт в таком виде.

Несколько часов спустя голос Либби врывается в мою комнату сквозь открытую дверь. Я подворачиваю колготки телесного цвета и натягиваю их на ноги.

— Я-то даже не удивлена, что ты ей позволишь. Если она решит уйти голышом, то ты и тут не возразишь, — шипит она. — Боже, она выглядит так, будто её избил сутенёр. — Мама фыркает и что-то ворчит в ответ.

— По-твоему, это смешно?

— Ты смешная.

— Подожди, вот увидишь — все будут говорить то же самое. Сара, она будет на сцене перед целым городом. Люди о таком не забывают. И репутация будет идти впереди неё. Разве ты этого хочешь?

Я застегиваю лифчик без бретелек. Нелл накрасила меня час назад и пошла собираться. Из зеркала на меня смотрит слегка непропорциональное лицо. В этот момент лестница Ханта ударяется о фасад дома, и он начинает красить кистью новый участок на обшивочных досках.

— Вот, что я ещё хочу сказать. — Мне приходится напрячь слух. — Вчера я видела, как из дома выходил парень. Ты тогда была на работе.

Я чувствую мамино сомнение.

— Джесси Бушар?

— Я не знаю. У Нелл нет таких друзей. — Так она называет его отбросом.

Я натягиваю через голову платье цвета морской пены с вкраплениями серебра. Я представляю, как мама приняла услышанное, оставив разговор со мной на потом.

— Они могут приводить друзей. На мальчиков ограничений нет.

— А может, стоило бы?

Я распыляю лак на волосы и накручиваю локон на плойку, которая едва не обжигает мне голову. Либби недовольно фырчит.

— Пойду гляну, что там у Нелли.

Нашей двери повезёт, если она не слетит с петель после всех испытаний, которым подвергла её Либби этим летом.

Я спускаюсь на первый этаж в невысоких серебристых туфлях Нелл. Мэгс стоит, облокотившись об кухонную дверь, и ест яблоко — всем своим видом она пытается доказать, что нисколько меня не ждала. Она пробегает по мне взглядом с головы до ног.

— Неплохо.

Я пожимаю плечами, осматривая платье. Моё сердце бешено бьётся, будто ненормальный ребёнок, бьющий изо всех сил по цимбалам.

— Не слишком вычурно с кудрями?

— Не-а. Стой. — Она подходит ко мне и поправляет локон — я была уверена, что она это сделает. — Вот. Вот теперь хорошо выглядишь, дурында.

— Подожди.

Мама выходит из кухни, держа в руках маленькую белую коробку. Моё сердцебиение вмиг подскакивает, ведь мама никогда не была такой невозмутимой: спокойная улыбка, а вокруг глаз возникли морщинки.

В коробке лежит букетик на руку от Вивера, составленный из розы и качима. Я не могу подобрать ни одного подходящего слова, пока мама надевает его на моё запястье.

— Мы купили вам с Нелл белые корсажи, потому что она так и не призналась в цвете платья. — Мама, отступает и вздыхает, глядя на меня. — Знай, что мы будем рядом. — Она поднимает мой подбородок большим и указательным пальцами — прямо как в детстве — и легко целует мой лоб. — Люблю тебя.

Я ненадолго закрываю глаза, мама уходит за камерой, а Мэгс придерживает мне заднюю дверь, чтобы я могла выйти и встретить Нелл.

Мы ждём во дворе: я ёрзаю под накидкой, поворачиваясь из стороны в сторону, пока мои каблуки впиваются в торфяную землю. Наконец, из трейлера выходит Либби. Она слегка всхлипывает.

Нелл выступает из-за её спины, и мы теряем дар речи. Корсаж идеально подходит к её платью из девственно белой органзы с одной воздушной лямкой. Лиф платья плотно облегает тело, а юбка представляет собой объёмное облако из рюша, которое закрывает её туфли с открытым мыском. Я никогда не видела, чтобы Нелл делала такую прическу: волосы убраны на одну сторону и удерживаются гребешком с фианитами, который сочетается с серёжками. Макияж Нелл очень яркий: смоки-айс и тёмно-красная блестящая помада. Она напоминает актрису из старых голливудских фильмов. И я никогда не встречала эту женщину — она определённо не похожа на мою сестру Нелл.