В первую же ночь, когда Ади уснул, я тихонько вышел и поднялся на третий этаж, а затем, вышел и на чердак. На чердачной двери висел огромный замок, но его внутренности давно сгнили, и я легко взобрался на крышу. Уже стемнело, когда я был на верху. Доски и черепица скрипели под ногами. Чтоб не перебудить соседей, я не стал разгуливать, а только осмотрелся. И увиденным остался доволен — бежать можно было и по крышам, или даже лучше — с крыши и в небо. Но только один раз…
Я вернулся, надежно закрыл дверь, улегся спать. Сон был глубоким и быстрым без сновидений. Я проснулся резко, так же, как и заснул, но совершенно бодрым, хотя и проспал — я готов дать слово, — никак не больше часа.
Когда я открыл глаза, за столом кто-то сидел.
— Ади?..
— Ади здесь нет, — был мне ответ.
— А с кем я разговариваю?
Человек взмахнул рукой, огонь взметнулся вверх, осветив человека напротив.
Все же это был Ади. И не он… Но что-то с ним стало. Изменилось лицо — оно стало серьезней, мудрей. Немного поменялась осанка — плечи стали уже, сжались. Так обычно, делают люди стареющие, кои мерзнут и в солнечный полдень.
Но об этом я подумал только утром.
Я на мгновение решил, что передо мною тень отца Ади. Но я решительно отмел эту мысль: говорили, что мужчины в роду Реннеров долго сохраняли молодость, а затем старились мгновенно. Ферд Ше Реннер до такого дожить не смог.
Тогда я спросил:
— Если ты не Ади, то кто?
— Я тот, кто умер в крепости Хастен.
— Если ты умер, как я могу с тобой разговаривать? Я что, тоже умер?
Сидящий передо мной покачал головой.
— Просто я умер, чтоб ожить. Я умирал до этого пять раз и пять раз воскресал. Твой друг несет меня На Ту Сторону, чтоб я смог воскреснуть снова…
— Мы встречались раньше?
— Не думаю, молодой человек, не думаю…
Даже голос и слова были какими-то иными. Дело было, разумеется, не в том, что Ади никогда бы не назвал меня «молодым человеком» — я никогда не уточнял, кто и насколько из нас старше.
Слова были те же, звуки были похожи. И в то же время — другие. Человек берег дыхание, говорил тихо и весомо. Тело было Ади Реннера, но не он им уже владел.
— Ади знает, что несет вас?
Мой собеседник кивнул. Я промолчал в ответ, и ему пришлось продолжать:
— Я есть причина его путешествия.
— И что с ним будет в конце дороги?
— Ничего. Меня изымут из его тела, я воскресну, и мы, возможно, встретимся втроем и в трех телах.
— Вы причина его спешки?
Одними глазами он ответил «да».
— Дух несомого спит в носителе, но только, если принимать эликсиры. Позавчера твой друг потерял их, и я пробуждаюсь. Если я проснусь, мы уничтожим друг друга. Если я пробуду в нем дольше положенного срока — мы тоже погубим друг друга. Не потому, что мы враги, а потому что материя разума тонка.
Да это бред, — подумал я. — Это бред и это сон, я сейчас проснусь, и все будет идти своим чередом. Я подумал, не ущипнуть ли себя. Но что толку с щипка — мое тело помнило боль и во снах услужливо мне о ней напоминало. Будто прочитав мои мысли, собеседник подвинул ко мне исписанный лист:
— Пока ты спал, я приготовил список лекарств для Ади. Это остановит некоторые процессы в его теле. Они должны быть в любой аптеке и в них нет ни капли магии… Но всего этого недостаточно — вам действительно надо скорей покинуть этот город…
-
Итак, нас было трое.
Три души, два тела, в совокупности получается пять. Но чего пять? Тел или душ? Что первично — не будь души, что бы двигало тело, не будь тела, где селилась бы душа. Думаю, мне следовало спросить того, кто сидел передо мной в ту ночь. Но я не подумал, ночь прошла. Да и не долго мы говорил. Мой собеседник потушил лучину, сообщив, что телу все равно надо отдыхать — вот вам еще один довод в пользу первичности тела.
Когда я проснулся, Ади уже одетым сидел за столом и читал лист, который оставил Тот, кто сидел в нем.
— Ты уже в курсе? — спросил он и уточнил. — Тут есть пару слов и о тебе…
Я не стал спрашивал, что за слова то были — просто кивнул. Отрицать было глупо.
Ади поднялся, подошел к окну и одернул штору. За окнами во всю шумело утро, Ади распахнул форточку — холодный утренний воздух тут же влился в комнату.
— Закрой форточку — холодно же… — возмутился я.
— Прости… Ночным письмом мне рекомендован холод. Да и вообще — свежий воздух всем полезней.
Затем Реннер забросил за спину меч, завернутый в ножны, и принялся затягивать ремни:
— Собирайся, пошли, прогуляемся…
Я поднялся с кровати. В наших комнатах было довольно тепло. Вдоль одной стены шла вытяжная труба камина, который располагался в центральном зале первого этажа. На остальных стенах висели ковры, которые глушили звуки и не давали комнате быстро остыть. В окнах стояли двойные рамы, что не запотевали даже холодными ночами.
Да и вообще, наш этаж был довольно теплым — чем выше дом, тем теплей было на верхних этажах. По опыту птицы я знал обратное — чем выше подыматься в поле, тем холодней становилось. В вышине ветер уже не цеплялся за деревья, не натыкался на холмы. Где-то я слышал, что земля круглая — с высоты она именно так и выглядела. Если это так, то все понятно: тепло от земли восходит вверх и чем выше, тем на большую площадь ему приходиться рассеиваться…
Когда я пристегнул саблю, Ади уже стоял у выхода из комнаты и сжимал дверную ручку.
— За лекарством пойдем? — предположил я.
— Нет, за булочками. Не знаю как ты, но я есть хочу.
-
Говориться же — история повторяется дважды. Один раз как трагедия, другой раз как фарс.
Да нет, неправда все это…
История может повторяться и два раза и поболее, может и вовсе не повторятся. Имеет такое право — быть неповторимой.
Меж тем, совсем необязательно, чтоб она повторилась как фарс — а что будем делать, положим, с оперой и другими видами драматургии.
Все может повториться лишь с минимальной вариацией. И не обязательно, чтоб события были такими вот глобальные.
В Тиире я в который раз растер ноги. Я носил эту беду с собой еще из Тебро. За неделю до отъезда оттуда, я купил себе новые ботинки, думая, что потихоньку стану их разнашивать, одевая то старые, то новые. Но в толчее рынка кто-то наступил мне на задник и оторвал подошву на старых ботинках.
Выбор был невелик: или ходить в старых, каждое мгновение думая, что никто не увидит дыры на заднике. Или же не думать ни о чем — просто слушать боль. Идти походкой ожившего памятника — тяжеловесно переставлять ноги, стараясь не сгибать колени.
Думаю, что у русалки, которая поменяла хвост на ножки, а затем каралась болью за каждый шаг, был реальный прототип. Вероятно, у автора просто были тесные ботинки. Ну, или сапоги, или башмаки. Что там он еще носить мог? Не дамские же туфельки? И они терли, и боль была как острие шпаги — через всю ногу и тело, прямо к сердцу.
Я думал, что разношу их в дороге, но большую часть дороги проводил в седле. А стоило мне спуститься на землю и идти своими ногами, как мгновенно в ботинках начинала хлюпать кровь.
Все было бы ничего — еще бы неделю и я бы что-то разносил бы то ли ноги, то ли ботинки.
Но из-за угла уже скалилась зима, и скоро мне надо было покупать сапоги.
А может, все было не так? Может, сюжет здесь побанальней — вышли за булочками, а попал в историю.
Хотя, я думаю, в историю мы бы все равно попали — она просто ждала нас на пороге, как иной пес ждет появления хозяина. Мне достаточно было просто открыть дверь, сойти к ней по лестнице и идти по городу уже вдвоем — я и история.
Думаю, когда мы с Ади вышли из дома, она уже следила за нами, шла тихим, неритмичным шагом — влево, вправо, остановка, перебежка… Но мы не оборачивались — ни я ни Ади в этой провинции особых преступлений не совершали, а потому шли со спокойной совестью.
Но оружие, конечно, мы снимать не стали…
-
Вообще-то ходить в городе с боевым оружием — дурной тон.
