– Да, - кивнула Саманта. - Не сомневаюсь в этом. После твоего письма я наверняка вообще не смогу найти место в Англии. Мне придется уехать за границу.

– Ты не можешь так поступить. - Уильям говорил спокойно и уверенно. - Да и какой в этом смысл? Ты ведь можешь остаться здесь, стать моей женой, и у тебя будет всего гораздо больше, чем смогла бы заработать гувернантка. И даже воровка.

Он не смеет диктовать ей свою волю. Он утратил это право.

– Зато не будет волнующего кровь ощущения кражи. Удовольствия, которое получаешь, разрезав чужой карман или кошелек. Игры, когда изображаешь, что позволила ухаживать за собой. Все это уйдет из моей жизни.

Поставив ногу на стул, Уильям оперся локтем о колено.

– Можешь украсть у меня все, что захочешь, если останешься.

– Если я выйду за тебя, все это и так будет моим. Не могу же я красть у себя самой.

Уильям пристально смотрел на Саманту, проникая взглядом в глубину ее души, но не понимая того, что он там прочитал.

– Верни мне, по крайней мере, портрет моей жены.

Саманта закрыла глаза, прогоняя подступившие слезы.

Нет! Она ни за что не заплачет. Уж лучше гнев, чем слезы.

– Вещи твоей жены - жалкое подобие награды за то, что я помогла вам с леди Фезерстоунбо. - Саманта слышала, как у Уильяма перехватило дыхание при этих словах. Затем он аккуратно, но настойчиво взял ее за руку.

– Это отец научил тебя воровать?

– Да, но пусть тебя это не смущает. У меня отлично получалось, и мне это нравилось. Я испытывала приятное волнение. Иногда мне даже не хватает его. - Она закусила губу. Это было правдой, но лишь еще больше убеждало Уильяма в том, что она похитила портрет его жены. И что было толку терять время, пытаясь убедить его в своей невиновности. Уильям все равно никогда не поверит ей.

– Но тебе нечего было есть, если не удавалось ничего украсть…

– Такое можно сказать о тысячах воров. Не заставляй себя испытывать к ним сочувствие. Тебе будет потом неловко.

Уильям возвышался над ней, словно башня. Саманта чувствовала жар его тела, и он все смотрел и смотрел на нее своими потрясающими глазами.

– Ты нужна моим детям.

– У них все будет хорошо и без меня.

Саманта от души надеялась, что так и будет.

– Ты нужна мне, - он гладил ее пальцем по щеке и произносил слова, за которые она отдала бы все на свете еще несколько дней назад. - Я люблю тебя.

Неужели он верит в это? Да. Разумеется. Чем еще объяснить предложение стать его женой? Уильям думает, что любит ее, - но при этом не доверяет ей.

На этот раз Саманте не удалось сдержать слезы.

– Неужели это и есть любовь? Затмение, которое проходит при первых признаках надвигающихся трудностей? Эмоции без доверия? Пустые мозги и возбужденная плоть?

Уильям пытался говорить что-то, но Саманта зажала ладонью его рот.

– Не говори ничего. Я знаю - это и есть любовь. Я видела ее раньше, теперь я испытала ее сама, и я отвергаю ее. Я не хочу той любви, которую ты способен мне предложить. - Саманта отбросила прочь его руку. - Я достойна большего.

Уильям посмотрел на свои пальцы с таким видом, словно прикосновение Саманты обожгло его.

– Я не могу больше выносить это. Мне очень больно.

– Прекрасно. Но твои мелкие собственнические инстинкты несравнимы с тем, что испытываю я.

Глядя на Саманту сверху вниз, Уильям улыбнулся, и в улыбке этой было столько боли.

– Значит, ты страдаешь так же, как я.

Уильям сидел у себя в кабинете, спрятав лицо в ладони, и все никак не мог понять, почему же все закончилось так быстро и так ужасно. Он влюбился, страстно, безумно. Он пренебрег всеми правилами морали и овладел Самантой прямо на крыльце коттеджа для гостей, когда в его доме горели свечи, играла музыка и сам он должен был в это время развлекать своих гостей. Саманта была женщиной не его круга, низкого происхождения. Но он потерял голову… что ж, хорошо. Это лишь доказывало, что все, чему его учили с детства, было правдой. Ему не следовало поддаваться своим страстям.

Надо было потребовать, чтобы Саманта рассказала, кто ее родители. Навести о ней справки. И тогда ни за что не случилось бы то, что случилось.

Вот только… Уильям снова хотел ее. Прямо здесь, прямо сейчас. На столе, на полу, на диване. Он готов был отказаться от всего, что ценил в жизни. Готов был позволить Саманте отравлять своей преступной моралью жизнь его дочерей, только бы она осталась с ним.

А она отвергла его.

Уильям застонал. Боль казалась невыносимой. Эта маленькая воровка облила его волной презрения и навеки ушла из его жизни.

Конечно, боль его со временем пройдет. Он забудет ее.

Но сейчас Уильям чувствовал себя так, словно пуля только что попала ему живот. Или в сердце. Но главное, он никак не мог избавиться от того, что жгло его больнее всего.

Сомнения.

А что, если Саманта не брала пропавшие вещи? Что, если гордость не позволила ей отрицать обвинения? Что, если под его крышей притаился еще один вор, который знал о прошлом Саманты и хотел по какой-то причине разлучить их? Но все слуги жили в доме уже много лет.

Нет, все его сомнения были лишь желанием утопающего схватиться за соломинку. Это сделала она. Саманта.

Уильям даже не поднял головы, услышав, что открылась дверь. Ему было все равно, кто нарушил его покой. Пусть уходит! Немедленно!

– Я принес тебе вести с побережья, - раздался над ухом голос Дункана.

– Все прошло хорошо? - Уильяму было все равно.

– Смотря что ты считаешь хорошим, - Дункан стоял в дверях, не желая подходить ближе. Никто больше не хотел находиться рядом с Уильямом. - Корабль бросил якорь в заливе. Пашенька поступил именно так, как мы думали. Схватил ридикюль Валды, прыгнул в воду, доплыл до лодки и велел грести к кораблю. Лорд Фезерстоунбо бросился за ним, блея, как баран. Ему почти удалось забраться в лодку.

– Что значит - почти?

– Леди Фезерстоунбо достала пистолет и выстрелила в него.

– О боже! Он мертв?

– Мертвее не бывает. Потрясающе, как ей удалось достать его на таком расстоянии из твоего пугача. Тут в дело вмешались мы. Пришлось перестрелять почти всех, кто был в лодке. Пашенька требовал, чтобы матросы гребли быстрее, спасая его драгоценную жизнь. Да и свои заодно. Мы арестовали леди Фезерстоунбо. Но… Уильям, она абсолютно безумна. Все время разговаривает с какими-то мужчинами и женщинами, которых видит только она сама.

– Может быть, судья пожалеет ее и приговорит к сумасшедшему дому.

– Ты называешь это жалостью? Пожалуй, уж лучше петля.

– Итак, все это наконец закончилось.

Странно было думать, что теперь у него нет больше никакой цели, нет дела, ради которого он живет. Уильям отомстил за смерть Мэри и должен был бы чувствовать себя победителем. Но он не испытывал ничего, кроме боли.

Дункан смотрел на Уильяма почти сочувственно.

– Ты в порядке?

– Я выживу.

– Я знаю это, - вздохнул Дункан. - Но признаешь ли ты когда-нибудь, что совершил ошибку? - Дункан вздохнул. - Не надо, не отвечай. Я уезжаю. И беру с собой Терезу. Мы заглянем по дороге к викарию. Нам еще надо обвенчаться.

Уильям старался изо всех сил порадоваться за своих друзей. И одновременно завидовал им. Встав из-за стола, он подошел к Дункану и протянул ему руку.

– Желаю вам счастья.

Дункан пожал протянутую руку. Они посмотрели друг на друга в упор, вспоминая, сколько было пережито вместе. Оба рассмеялись почти одновременно и обнялись, как и полагается старым друзьям.

– Поздравляю тебя, - сказал Уильям. - Тереза замечательная женщина.

– Я недостоин ее. Только не рассказывай ей об этом.

Он вышел, и Уильям услышал, как Дункан произносит за дверью:

– Привет, малышка. Пришла повидать своего папу?

– Н… нет, - послышался испуганный голосок.

Мара.

Уильям понимал, что это чистой воды эгоизм, но он был рад, что девочка отказалась от мысли зайти к нему. Слишком невыносимо было бы сейчас объяснять детям, почему Саманте пришлось покинуть их дом. Что он мог сказать им, кроме того, что провалил самую важную миссию в своей жизни?