Но что-то не сходилось.
Или ей хотелось, чтобы не сходилось.
Так или иначе, теория о гомосексуализме главы компании прожила недолго и разрушилась о то, что Мария до сих пор отказывалась понимать и принимать.
В тот вечер она впервые столкнулась с безумием.
Его безумием.
С безумием, которое, при всем своем ужасе и болезненной абсурдности, так и не смогло стать достаточно веской причиной для того, чтобы его разлюбить.
— Сергей, здравствуй, — она вошла в его кабинет и первое, на что она обратила внимание, были два бокала с вином, стоявшие на журнальном столике, — Вызывал?
— Да, проходи, — оторвавшись от компьютера, Разумовский босиком прошлепал по полу и сел на диван, кивнув девушке на противоположный его край, — Выпьешь?
— Да, почему нет, — Мария потянулась было ко второму бокалу, но так и не дотронулась до него, отдернув пальцы, когда мужчина ни с того ни с сего повысил не нее голос.
— Это Олега! Не трогай, — Сергей вскочил и нервно поправил халат, который носил поверх футболки и джинсов, — Я сейчас тебе налью.
Он развернулся, как ей показалось, слишком резко, и в несколько шагов преодолел комнату, открыв дверцу шкафа так, что та, распахнувшись, ударилась о стену.
— О чем ты хотел поговорить? — чувствуя себя не в своей тарелке и не понимая, из-за чего так дергается Разумовский, Мария попыталась хоть как-то наладить разговор.
И тут же об этом пожалела.
— Олег считает, что ты не совсем… корректно общаешься с журналистами, — он говорил, параллельно доставая третий бокал и возвращаясь на диван, — Ты не различаешь федералов и частников, но по мне так ни те, ни другие не заслуживают той чрезмерной вежливости, о которой постоянно твердит сам Волков.
— Хоть бы раз показал, как надо, вместо того, чтобы упрекать, — она сказала это не подумав. Поспешно сделав глоток красного сухого, Воронцова поспешила было исправиться, — Я не хотела его обидеть, просто…
— Сомневаюсь, что его можно обидеть таким образом, — Сергей усмехнулся и фыркнул, прогоняя с носа упавшие на лицо пряди.
То, что произошло дальше, Мария будет вспоминать как страшный сон. И будь это единичным случаем, она бы наверняка убедила себя в том, что ей послышалось.
Что Разумовский не говорил того, что он на самом деле тогда сказал:
— Знаешь, он не говорит с тобой, потому что считает, что ты слишком много на себя берешь, — залпом осушив бокал, Сергей кивнул куда-то в сторону Венеры, — Он и меня за трудоголизм периодически ругает. Сам-то только и делает, что советует другим, как себя нужно вести, да рассматривает им же привезенный подарок.
Мария, молчи.
— Скажи, — она начинает, но делает паузу, не зная, как продолжить. И стоит ли. Но раскрепостившийся от алкоголя парень и его смеющиеся глаза слишком сильно затуманили ей голову, — Олег часто здесь бывает?
Бровь Разумовского дернулась и вопросительно изогнулась. Он отпил вино из второго, нетронутого бокала, и обернулся через плечо.
Мария вздрогнула, кожей почувствовав, что именно он сейчас скажет.
Ей внезапно захотелось повернуть время вспять и никогда больше не задавать никаких вопросов.
Лицо Разумовского скривилось:
— Он и сейчас здесь. Вон, — он махнул рукой с бокалом в сторону картины. На пол тут же упало несколько алых капель, выплеснувшихся от чересчур неаккуратного движения и теперь переливавшихся, как деготь на свету. Сергей это проигнорировал, — Стоит, все Венеру свою рассматривает, а теперь вот еще и негодует, что вино оказалось чересчур терпким.
Мотнув головой, он допил остатки вина, и, пошатываясь, подошел к своему столу. Несколько секунд всматриваясь в идеально отполированную поверхность, он вдруг резко наклонился и с размаху поставил жалобно зазвеневший бокал на столешницу. От раздавшегося в комнате пронзительного дребезжания девушка вздрогнула, ожидая, что муранское стекло не выдержит такого обращения. Но она ошиблась, а Разумовский лишь злобно хмыкнул, подтолкнув невредимый бокал дальше по столу и выпрямившись в полный рост.
— Что же ты замолчала? — он неотрывно, по-птичьи цепко, сверлил ее голубыми, почти прозрачными сейчас глазами. Свет ламп отражался и дробился в них, создавая нездоровые золотистые всполохи по краям радужки. Тонкие губы дрожали в кривящей черты усмешке.
Воронцова замешкалась.
— Я… кажется, у меня еще есть незаконченные дела в лаборатории, — язык совершенно не слушался, но мозг отчаянно требовал неотлагательного отступления. Она медленно встала, не сводя глаз с напряженной фигуры мужчины, который продолжал безумно ухмыляться, все еще пристально глядя на нее, но больше не произнося ни слова.
Может, в вино что-то было подмешано?
Но это происходило бы и без вина, не будь наивной.
— Я буду учтивее с журналистами, я… — она семенила в сторону выхода из комнаты, дрожа, словно бы от ледяного сквозняка, — Я тебя поняла.
— Хорошо, — теперь его лицо превратилось в бесстрастную маску. Больше не было ни ни злобы, ни усмешки, ни того самого ехидства, тысячами огоньков сверкавшего в голубых глазах.
Его словно переключили.
Воронцова на ходу поправила одежду и направилась к лифту, то и дело оборачиваясь, беспокойно оглядывая замершую в одной позе фигуру Разумовского. Впрочем, тот, кажется, уже забыл об ее присутствии, обратившись лицом к стене с картиной, возле которой с недовольным видом стоял Олег.
ОН И СЕЙЧАС ЗДЕСЬ
Это… это ведь болезнь, да?
Он болен.
Наверняка еще можно все исправить, стоит только найти специалиста или…
Он ведь это не контролирует.
Не контролирует же?
Мария на автопилоте вышла из лифта на двадцатом этаже и прошла в свой кабинет, в который на тот момент еще только переехала и еще не успела «обжиться». Как она позже осознает, она полтора часа просидела в кресле перед монитором, не видя при этом ничего, кроме той самой усмешки, до невозможности искажавшей лицо мужчины и делавшей его похожим на какую-то хищную птицу. Глаза, мгновенно обернувшиеся двумя острыми льдинками, этот по-настоящему жуткий образ только дополняли.
Девушка раз за разом прокручивала в голове только что произошедшие на ее глазах события, силясь отыскать ответ на один-единственный вопрос:
Какой он — настоящий Сергей Разумовский?
Какой из этих двоих?
***
С тех пор она не раз замечала, как Сергей говорил с Волковым, оставаясь, как он полагал, в полном одиночестве. Другие сотрудники компании этого упорно не видели, а если их что-то и смущало в поведении начальника, то они успешно списывали это на образ этакого «сумасшедшего гения». Ни у кого не было ни времени, ни особого желания присматриваться к поведению молодой петербургской знаменитости; люди, работавшие во «Вместе» ставили хорошо оплачиваемую работу выше интереса к различного рода сплетням, а Мария их и не собиралась подначивать.
Ее лишь удивляло, что никто из девушек в штаб-квартире не пытался каким-нибудь образом «склеить» богатенького холостяка. То ли тому причиной был все тот же строгий устав компании, то ли его образ отшельника-программиста действительно отталкивал посторонних людей.
В любом случае, самой Воронцовой это было только на руку.
Шли дни, месяца и годы, а она все также наблюдала за скачками настроения мужчины, иногда искренне пугаясь внезапно охватывающей его ярости, в другой же раз — удивляясь его спокойствию и инфантильности. Порой девушке начинало казаться, что у нее самой не все в порядке с головой — ее сердце предательски рвалось к нему, как бы сильно разум не боялся этой его болезни и ее возможных последствий.
Она ничего не могла поделать с тем, что любила этого проклятого рыжего сумасшедшего каждой клеточкой своего непослушного тела.
А сейчас я бросила его одного, с осколками стекла в руке и несколькими промилле в крови.
— Что, не спится? — в углу комнаты поражённые артритом пальцы нажали на кнопку и включили потрепанный тканевый торшер, — Ты не хочешь рассказывать мне все, я понимаю. Но тебя ведь это мучает, да, Машуль?