— Говорил же, что она уйдет в самый ответственный момент, — прокомментировал ситуацию Волков, на что Разумовский только отмахнулся от него.
Она действительно уехала. Собрала чемодан и на следующее же утро после «происшествия» ринулась на вокзал и купила ближайшие билеты, по дороге успев сообщить о своем внеплановом путешествии матери и любимой бабушке. На поезде ей предстояло ехать около суток, но она не помнила ничего из того, что происходило после покупки билетов и вплоть до того момента, пока она не вышла из вагона на старенькой платформе небольшого городка в глубинке России.
Все ее мысли крутились вокруг того самого предчувствия, которое, как она теперь поняла, было неразрывно связано со странным поведением Разумовского.
А оно, в свою очередь, было вызвано произошедшим с той девочкой трагическим инцидентом.
Но неужели смерть ребенка могла довести всегда отрешенного и уравновешенного гения до того, чтобы напиваться в середине дня и устраивать истерики, идущие во вред не только его репутации, но и делу всей его жизни?
— Что, доконал тебя твой Сережка? — скрипучий старческий голос вывел Марию из состояния транса. Резко обернувшись, она выпустила из рук чемодан и рухнула в объятия вырастившей ее женщины, — Ну-ну, полно тебе, Машуля, — заметив, что внучка беззвучно плачет, женщина сильнее прижала ее к груди, — Чую, дело совсем плохо, а ну, поедем-ка домой, я заварю тебе чай с мелиссой, а ты мне обо всем расскажешь.
Мария не рассказала и половины.
Все ее слезные причитания, которые она вывалила на бабушку в первый же вечер, сводились, по большей части, к тому, что она ужасно устала. Устала от работы, от бесконечных отладок того или иного процесса, общения с журналистами, ответственности, которую взвалил на нее Сергей, сделав фактически своим заместителем. Сам он, будучи убежденным социопатом, использовал все возможности, чтобы лишний раз побыть в своем кабинете в одиночестве, и все, что можно было свалить на Воронцову, он сваливал без зазрения совести. При этом сама девушка, оказавшаяся в социальном вакууме из-за недостатка времени на поддержание с кем-либо дружеских отношений, готова была выть от того, насколько сильно ей не хватает простого человеческого общения.
На работе все были заняты работой.
За четыре с половиной года тот же Разумовский поговорил с ней на отвлеченные темы от силы раз пять. Да и то говорить он искренне не любил, поэтому все их диалоги рано или поздно сводились к монологам Марии, а это было вовсе не то, чего она хотела.
Впрочем, если быть до конца честными, на их взаимоотношения с Сергеем она никогда не жаловалась. Ее изголодавшееся по человеческому теплу сердце не требовало многого, поэтому даже несколько лишних секунд, проведенных на семьдесят третьем этаже небоскреба, грели ей душу. Что уж говорить о моментах, когда молодой человек о чём-то с ней заговаривал.
Бабушка слушала ее с пониманием и искренним сочувствием. Она никогда не пыталась переубедить Марию, не пыталась сказать, что та не права и что многое в своей жизни она делает не так, как следовало бы. Этим обычно занималась ее мать, к которой они поехали на третий день отпуска девушки.
— И как только он тебя отпустил? — ехидничала женщина, никогда не питавшая к дочери излишне-теплых чувств и с младенчества скинувшая ее на плечи своей матери, — Кто ж перед ним на задних лапках-то скакать будет, пока ты в отъезде?
Мария проглатывала подобные комментарии молча. «Навестить маму» для нее было не больше, чем формальностью, как будто бы это было одним из тех дел, рядом с которым нужно было поставить галочку, а затем выбросить из головы. «Выполнено», же.
Так или иначе, наслаждаясь обществом (а еще стряпней, что не менее важно) бабушки днем, ночами девушка беспокойно металась по постели, то будучи не в силах заснуть из-за мрачных мыслей и предчувствий, то мучаясь от одних и тех же повторявшихся кошмаров.
Ее душила собственная ложь.
Тот факт, что она врала себе, отрицая наличие у нее чувств к Разумовскому, Мария приняла уже давно. Приняла, смирилась, решив, что так будет проще жить эту чёртову жизнь, и затолкала всю свою любовь в самый дальний уголок своего сердца и своей головы.
Да, периодически спрятанные ото всех чувства устраивали «бунт» и отчаянно требовали выпустить их наружу. Но до сих пор эти бунты ей удавалось подавлять, как бы больно не щемило за грудиной.
Но было и еще кое-что.
Еще одна мысль, которую Воронцова отгоняла от себя, на этот раз испытывая искренний животный страх перед тем, чтобы признаться самой себе в том, что это действительно происходит. Пока эта мысль не была четко сформулирована и озвучена, девушка находила в себе силы если не отрицать это, то, хотя бы, просто откладывать неприятные размышления на абстрактное «потом».
Но, кажется, «потом» настало.
Лежа на диване в гостиной, в которой она провела все свое детство и подростковые годы, Мария Воронцова внезапно поняла, что так сильно пугавшая ее мысль наконец-то стала четкой и ясной. Она словно бы получила физическое воплощение, стала реальной, как будто бы злосчастные пять слов кто-то вдруг взял и написал на потолке, на который девушка все это время задумчиво смотрела. И вот эти слова горят, сверкают огненно-рыжими искрами, того и гляди грозясь раздавить и вконец уничтожить привычный уклад ее жизни.
«Как мне жить дальше?» — билась в голове шатенки одна-единственная отчаянная мысль.
Как жить дальше, работать на этой работе, общаться с людьми, с Сергеем, вечно приплетающим к разговору Волкова, если…
ЕСЛИ ОЛЕГА ВОЛКОВА НЕ СУЩЕСТВУЕТ
========== Часть 2 ==========
Волкова не существует.
И Мария знала об этом уже очень и очень давно.
Начав работать на Разумовского, первые несколько месяцев девушка видела своего начальника крайне редко, да и то мельком. Все ее время занимало обучение, непосредственно работа и взаимодействие с коллегами. Сергей был для всей их команды чем-то вроде божества, способного за ночь создать то, что мировые компании не могут разработать годами, но при этом никому никогда не объяснявшего детали этого почти что мистического процесса. Он следил за их работой удаленно, практически не появляясь ни в одном из отделов, и предпочитал живому разговору краткие, но информативные инструкции, которые еженедельно рассылал сотрудникам на электронную почту.
Гений-мизантроп. Тогда девушка списывала это на высокомерность юного миллиардера. Что-то вроде «зазвездился парень, но при его деньгах это и не удивительно».
Спустя полгода после устройства на работу, Мария услышала об Олеге Волкове в первый раз. Это была фраза, брошенная Разумовским впопыхах, когда его, торопливо сбегавшего по лестнице, внезапно окликнула хостес, которую интересовала какая-то неважная чепуха.
— Мы с Олегом уезжаем на встречу, буду к шести, если он подкинет меня на своей машине.
Тогда все пропустили это мимо ушей. Никто не обратил внимания на то, что Сергей, уезжая, сам сел за руль, и сам же вернулся несколько часов спустя. В полном одиночестве. Практически беззвучно разговаривая сам с собой.
Спустя еще месяц произошла ситуация с обновлением гардероба. И уже в середине апреля Воронцову повысили до ведущего специалиста. Когда подошёл к концу ее первый год работы над «Вместе», девушка уже была директором своего отдела, и помимо основных своих обязанностей постепенно начинала работать с личными делами Разумовского.
Тогда-то она и заподозрила неладное.
«Олег считает», «По мнению Волкова», «Мы с Волковым», «Олег сказал/посоветовал/помог…» — все это она слышала все чаще, но самого Олега так ни разу и не увидела.
Первой ее догадкой стала мысль о том, что Волков — это не желающий афишировать свое лицо любовник Разумовского. Это оправдало бы постоянные отъезды Сергея «на встречу с Волковым» и «по делам с Олегом», да и бесконечное сетование на точку зрения близкого и, судя по всему, авторитетного, человека, было бы проще понять. К тому же желание вести обособленный образ жизни в таком случае выглядело более логичным — подобного рода отношения до сих пор не всеми воспринимались адекватно, и, учитывая круги, в которых Разумовский вращался, такая скрытность была бы вполне объяснима.
