Она сама — преступница, разница только в том, что не пойманная.

Оставалось только жить дальше. Скрываться, шугаться каждого звука и тени, и наблюдать, как снятые с карты наличные деньги с каждым днем все больше превращаются в ничто и пустоту в кармане.

Так прошел еще месяц.

А затем она увидела снятый каким-то отбитым на голову журналистом репортаж о том, как справедливо «пытают» Чумного Доктора, едва не превратившего жизнь всех петербуржцев в Ад. Молодой человек сумел как-то договориться с администрацией лечебницы, и ему позволили снимать во внутреннем дворе и немного — в «переговорной», куда его пустили явно за нехилое такое спонсорство нашей прекрасной государственной и бесплатной медицины.

— У пациента диагностировано крайне интересное заболевание, — умиротворенным тоном говорил некий профессор Рубинштейн, главный там, видимо, по различного рода экзекуциям, — … Наше лечение уже дает плоды.

Потом следовал нерадивый монтаж, и вот уже по одному из главных федеральных каналов показывали снятый исподтишка разговор лечащего врача и его «любимого» пациента. Точнее того, что от него осталось. Мария с трудом поборола желание выключить телевизор, к горлу подступила тошнота. Ей не верилось, что это существо на экране — действительно тот самый Сергей Разумовский.

Ее Разумовский.

От него не осталось даже красивой оболочки. Отросшие волосы были грязными, пряди путались в колтуны, которые бросались в глаза, даже несмотря на плохое качество видео. Всегда бледная кожа сейчас приобрела нездоровый землистый оттенок. Черты лица заострились, на этот раз не из-за «проявления» Птицы, а, скорее, из-за критического недобора веса. Тонкие губы были покрыты корками засохшей крови, а глаза…

Боже, что это были за глаза.

Стеклянные, настолько светлые, что казались почти прозрачными.

Пустые. Мёртвые.

Глаза забитого зверя, не понимавшего, за что его мучают и почему так больно.

— Я… у меня голова кружится, — сиплый шепот и попытка сощуриться и сфокусироваться хоть на чем-то. Марии показалось, что это сказал не он. Она не узнала его голоса. Или не захотела узнать.

— Это побочное действие назначенных вам препаратов, — Рубинштейн смотрел на пациента, но видел лишь подопытную крысу — отношение к пациентам чувствовалось по одному лишь тону, — Вы отказываетесь от еды, хотя это могло бы значительно облегчить адаптацию к серьёзным лекарствам, которые вы должны принимать.

— Если я буду есть… — его голова тряслась, а бездушные глаза беспрестанно бегали, — Мне перестанут делать больно? — боль была адская, незаслуженная, такая по-детски привычная, словно он вернулся в свой детдом, где вокруг только боль, боль, и еще раз боль. Боль и ничего больше.

Боль и отсутствие возможности сбежать.

— Никто не причиняет вам вреда нарочно, — врач встал со стула и закрыл собой снимавшую разговор камеру, — Весь медперсонал нашей клиники желает вам только добра. И скорейшего выздоровления.

Он сделал жест рукой и поспешно подошел к двери, негромко окликнув санитаров. Камеру убрали. Последним кадром жутчайшего видеорепортажа стал взгляд Сергея, направленный прямо на оператора и словно бы обращенный к зрителям этого гребанного зоопарка.

Воронцова выключила телевизор, швырнув пульт на постель и упав на колени прямо в центре комнаты.

Слезы беззвучным потоком полились по ее щекам, но хуже всего было устойчивое ощущение полнейшего бессилия.

Что она может?

И что будет с Разумовским дальше? Останется ли в этом замученном теле вообще хоть что-то от Разумовского?

А от Птицы?

Марии вспомнилась та ночь, когда его схватили. Тогда она видела его в последний раз.

И он ее тоже.

Она пряталась за мусорными баками в самом дальнем углу двора. На счастье, Сергей всегда был озабочен вопросами экологии, поэтому мусор, производимый в офисе, тщательно разделялся и сортировался. Баков было много, а вот фонарей в этой стороне катастрофически не хватало. Чем девушка и воспользовалась.

— Постойте-ка здесь, господин Разумовский, — долетел до нее голос с издевкой, принадлежавший одному из молодых парней-полицейских.

Несколько человек стояли возле машины, что-то негромко обсуждая. Один из них держал преступника за наручники, сковывающие его руки за спиной. Сергей не вырывался и молчал, и поэтому никто не обратил внимания на то, куда он смотрит и о чем думает. Никто, кроме находящейся в здании Юлии Пчелкиной, но и она не сразу поняла, что именно привлекло внимание Разумовского.

Мария же смотрела на него во все глаза, отчетливо осознавая, что он ее заметил.

В желтых глазах читался укор и раздражение. Ослушалась, пришла в самый центр событий, увидела его побежденным.

Но не сломленным.

Птицу им сломать так и не удалось.

Мария попятилась глубже в темноту, боясь выдать себя малейшим звуком или движением. Привстав, она посмотрела на Разумовского в упор, беззвучно прошептав «Я спасу тебя» в какой-то абсурдной надежде на то, что он услышит или прочтет это в ее мыслях.

Сев за самый дальний бак и убрав с лица прилипшие ко лбу волосы, девушка посмотрела на него вновь.

Тревожный взгляд изумрудных глаз столкнулся с испуганным взглядом светло-голубых.

Птица ушел.

А Сергея сломать им не стоило больших усилий. Он и так давно уже был разломан, растоптан, выжжен изнутри.

— Я пообещала ему то, чего не смогу выполнить, — тихо сказала Воронцова креслу в дешевом номере затхлого отеля. Вытерев слезы тыльной стороной ладони, она мотнула головой, отгоняя и без того мучившие ее во снах воспоминания, и медленно поднялась на ноги, — Я пообещала ему спасение, одной ногой стоя в той же тюремной камере.

Лучше бы схватили меня, а не его.

Я бы умерла, если б это тебя спасло.

***

Прошло еще несколько дней.

Поначалу Мария их считала, но позже едва ли стала замечать, что закончилась очередная ничего не изменившая неделя.

В один из по-весеннему промозглых вечеров погруженный в тишину и тоску номер отеля пронзила истошная телефонная трель.

По собственной глупости девушка сняла, ни на секунду не замешкавшись и даже не предположив, что это могла быть полиция:

— Алло?

— Мария Воронцова?

— Кто это?

— Если хотите спасти Сергея, приезжайте через два часа по адресу…

Искаженный голос напоминал робота. Такие же нотки проскальзывали в интонациях Марго, правда, в случае с голосовым помощником «Вместе», Разумовскому удалось очеловечить ее почти полностью. В случае же со звонившим ей сейчас анонимом, сильно утруждать себя человек явно не планировал. Или просто-напросто не успел. В любом случае, когда Мария об этом задумалась, трубку тот уже повесил.

Первым делом она прогуглила продиктованный ей по телефону адрес — какая-то промзона, то ли действующие, то ли нет плавильные фабрики где-то на задворках Обводного канала.

Не сказать, что очень обнадеживающе.

Но терять было нечего.

На место ей удалось приехать чуть раньше назначенного времени. Дождавшись, когда такси уедет подальше, Воронцова медленно двинулась по направлению ко входу в здание, не открывая зонт и бездумно шлепая по лужам светло-серыми кроссовками. Дверь внутрь оказалась не заперта.

— Не сомневался, что вы приедете.

Мужской, на этот раз обычный низкий, но без каких-либо помех, голос, раздался откуда-то из темноты.

— Кто вы такой?

Вопрос повис в воздухе. Дверь за девушкой захлопнулась, погрузив их в кромешную темноту. По какой-то неведомой причине страха она не испытывала вовсе. Мелькнула мысль, что страх в ней уже просто атрофировался за ненадобностью. Осталось только любопытство и какая-то безумная, сумасшедшая надежду, всколыхнувшаяся где-то в глубине того, что осталось от ее некогда горящего сердца.

Послышался короткий щелчок, и спустя несколько секунд в помещении загорелся тусклый желтоватый свет.

— Мне кажется, я могу не утруждать себя представлением.

Мария вздрогнула, повернувшись на голос, и попятилась, едва не упав прямо на бетонный пол.