Тебе пожизненное светит.

Она чувствовала, что что-то произошло. Что-то нехорошее. С Сергеем, с Птицей. С ними двумя. Они же всегда вместе. Как бы сильно Разумовский не желал избавиться от своего альтер-эго, и как бы яростно это альтер-эго не пыталось заглушить Разумовского. Этот внутренний конфликт Птицу только подпитывал, раззадоривал, злил. Двигал. А самого Сергея он изводил и медленно губил. Но если бы Мария сказала, что Птица ей не по душе, что она ненавидит его и всеми фибрами души желает видеть только «настоящего» Разумовского — она бы соврала.

В этом желтоглазом чудовище что-то было.

Какой-то огонь, нездорово откликающейся в ее проданной рыжеволосому дьяволу душе.

— Что за… — замерев во внутреннем дворе ставшего родным здания, Воронцова в искреннем недоумении уставилась на крошку стекла, внезапно захрустевшую под ногами.

А потом она увидела мотоцикл.

Запрокинула голову.

И почувствовала, как сердце рухнуло куда-то в пятки.

— Не может быть, — вой полицейских сирен раздался где-то совсем неподалеку, но она все никак не могла оторвать взгляд от пентхауса, на месте одного из панорамных окон которого сейчас зияла черная дыра с тусклым светом, по всей видимости исходящим от внутреннего освещения самой комнаты.

Попался? Проиграл? Птица? Невозможно.

Попятившись, Мария заметалась. Полиция явно ехала сюда, и, что бы не произошло между Разумовским и Громом, если они схватят еще и ее — лучше от этого никому не станет. Хуже, впрочем, наверное, тоже, но об этом девушка в тот момент предпочла не думать. Она искала, куда можно было бы спрятаться.

И, кажется, нашла.

— Ну и чего ты добился, а?

Гром покачал головой, проигнорировав отчаянно трепыхавшегося в руках Дубина миллиардера. Пчелкина вздохнула, и этой реакции хватило, чтобы тот продолжил плеваться ядом с удвоенной силой:

— Вернул все на круги своя? — лицо Разумовского дергалось, словно он был марионеткой в руках кукловода с эпилепсией. Слова Игоря он пропускал мимо ушей, — Цепной пес режима, что уж тут…

— Да я каждый день все это вижу, — развернувшись, майор все-таки взглянул на трясущегося в бессильной ярости психопата, — Только на улице, а не с высокой башни. Несправедливость, безнаказанность… Гниль эту всю.

Желтые глаза скользнули по его лицу и опустились, вперившись в пол. Его била дрожь. Агония, состояние аффекта. Эмоции от битвы все еще не отпустили.

А, может, причина была вовсе и не в этом.

— Ты думаешь, ты один людям помочь хочешь? — Гром усмехнулся, и Сергей мотнул головой. С мокрых прядей сорвалось несколько ледяных капель, — Достоевского читал? Нельзя людей убивать.

Можно.

Птица выдохнул сквозь сжатые зубы. Порезы саднили.

Некоторых нужно убивать.

— …А иначе весь мир с катушек слетит, — закончил свою проповедь Игорь и для убедительности своих слов ткнул Разумовского в грудь, — Как ты.

Зря.

— Я был единственной надеждой этого города! — рванувшись вперед, Сергей едва ли не вжался в Грома, зашипев ему в ухо, почти касаясь искромсанными губами коротко стриженных волос, — Я…

Дима сумел-таки справиться с неуправляемым подопечным и с силой вжал того в стенку лифта, оторвав от Игоря. Юля не упустила возможности заснять эту сцену на телефон. Гром же только поморщился, тяжело вздохнув:

— Наш город справится без тебя.

Лифт остановился на первом этаже, открывшись и на этот раз не издав ни звука. Все здание словно в одночасье вымерло одновременно с тем, как повязали его хозяина. Даже Марго молчала, но никто, кроме Грома на эту зловещую тишину внимания не обратил.

Наверное.

— Не прошло и часа, — Юля сверилась с наручными часами и приветственно помахала «вовремя» подоспевшему подкреплению.

Дубин подтолкнул Разумовского к искренне удивленным коллегам. Известие о настоящей личности орудовавшего в городе маньяка потрясла всех в отделении. Их счастье, что журналисты сюда еще не слетелись. Гром, не веря своим глазам, медленно двинулся навстречу к живому и невредимому Прокопенко. Юля продолжала все фотографировать и снимать на видео.

Наступил прям-таки хэппи энд.

— Ну здравствуй, дружок, — Федор Иванович подошел к Чумному Доктору, но свой шутливый настрой растерял в тот же момент, как посмотрел преступнику в глаза.

В них не было ни раскаяния, ни сожаления, ни горечи от собственного проигрыша.

Только ненависть и уверенность в собственных силах.

Его увели.

Вытолкали на улицу, но в машину посадили не сразу — Дима отвлекся на Грома и Прокопенко, а парень, которому он передал задачу «конвоировать» Сергея, зацепился языком со своим другом из московского отделения. Тема для обсуждений теперь у всех была одна.

Перемену в Сергее заметила, опять-таки, Пчелкина. Ей вообще удивительно везло наблюдать сцены с Разумовским, которые никто кроме нее не увидит, но которые играют во всей этой вакханалии далеко не последнюю роль.

Вот и сейчас.

Она увидела, как он сначала пристально всматривался куда-то в темноту, а затем вдруг улыбнулся. И боли в этой улыбке было больше, чем во всех его криках, угрозах, и желчных язвительных выпадах в сторону всех и вся. Пчелкина догадывалась, что, нет, кого он заметил. Но Юля ничего не сделала, и ни разу об этом потом не пожалела. Разумовский же лишь передернул плечами, резко отвернувшись и послушно сев в полицейский УАЗик по первому же приказу.

— Ну что, и тебя справедливость за жопу схватила, а? — один из офицеров загоготал и встряхнул миллиардера за плечо.

— Не трогайте.

— Чего?

— Не трогайте меня, пожалуйста.

Полицейские переглянулись, снова заржав. Машина тронулась с места. Похихикав еще немного, молодые ребята решили все-таки оставить психа-убийцу в покое. Им не было дела до того, что тот почему-то вдруг притих, ни с того ни с сего забившись в самый дальний угол и молча уставившись на собственные ладони.

В свете уличных фонарей, попадавших в салон через окна, глаза Разумовского в тот момент были лазурно-голубыми.

Но никому до этого не было дела.

***

А потом был суд.

Суд, обвинения, и экспертизы, которые должны были доказать вменяемость (или невменяемость) подсудимого, и в зависимости от результатов определить тому законное наказание или принудительное лечение.

От адвоката Сергей отказался.

А спустя несколько дней его пребывания в тюрьме Мария узнала, что «Вместе» отныне будет функционировать в «фоновом» режиме — обновлениями, улучшениями и прочим заниматься без Разумовского никто не смог бы. Поэтому оставалось лишь поддерживать работу приложения и ждать чего-то неопределенного от будущего рынка информационных технологий.

Так или иначе, саму Воронцову собственные должность и рабочее место интересовали почти что в последнюю очередь. Поселившись в небольшом отеле в ничем не примечательном спальном районе Петербурга, девушка вот уже неделю вела абсолютно затворнический образ жизни. Без телефона, банковской карты и смысла в жизни. Матери она отправила письмо почтой России — сделала это она, скорее, на автомате, почти сразу же, как заселилась в свой номер.

Почти сразу же, как уехала с Казначейской в ту проклятую ночь.

Я вернусь. Как только все улажу.

— Самонадеянный, — скрипнув зубами, девушка выключила телевизор, где по новостям только и делали, что показывали «опаснейшего убийцу современности». Сделав несколько кругом по небольшой комнатушке, Мария подошла к окну и уставилась в серое небо, — Птица, какой же ты дурак.

Что теперь мне делать?

Приговор вынесли спустя еще почти две недели. Разумовскому официально диагностировали психическое заболевание и определили его в лечебницу. И теперь у него было два пути — «вылечиться», доказать свою адекватность, и сесть в тюрьму, либо же гнить до конца своих дней в этом чертовом Алькатрасе — больнице где-то посреди Финского Залива с правилами хуже, чем в колонии строгого режима.

Ни на какие встречи, передачки, какую-либо связь рассчитывать не приходилось.