– А как же, конечно.

– Стало быть, вы с ним договорились.

– Э… мм…

– Вот, значит, для чего ты отпросился. Чтобы решить проблему с нашим полом.

– Да?

– Это вопрос? Ты спрашиваешь или подтверждаешь?

– Такер охотно поможет.

Эми уже не знает, можно ли мне верить. Она закручивает кран и вытирает руки о фартук. С полуулыбкой поднимает стопу и вдруг громко топает.

– Муравьи, – сообщает Эми. – Так и тянутся к нам в дом.

– Хоть кому-то мы полюбились.

– Как остроумно, Гилберт.

– Если бы Эллен сразу мыла посуду…

Мытье посуды – обязанность Эллен, я отвечаю за стирку, а Эми – за все остальное.

– Да, чуть не забыла: до чего же умно ты поступил сегодня утром. С папиным шезлонгом, если ты еще не понял.

– Я понял.

– Это был папин любимый шезлонг.

– Ну…

– И Эллен все утро сходила с ума.

– Не сомневаюсь.

– Очень прошу. Пожалуйста, прекрати свои провокационные выпады. – Эми у нас любит трескучие фразы из серии «я ж педагог». – Ей сказано, что я ожидаю разрешения этого конфликта сегодня, и ни днем позже. В семье должно быть нормальное взаимодействие. Мы не обязаны друг друга любить, но обязаны находить общий язык. Ты меня слушаешь?

– Да.

– Так прояви добрую волю. Как старший по возрасту…

Завершив сегодняшнюю нотацию, Эми указывает пальцем в сторону холодильника: к дверце скотчем приклеен розовый конверт. На нем красуется огромная лиловая буква «Г». Уношу его с собой вниз, иду в туалет, сажусь на толчок и читаю послание.

Дорогой брат.

Приношу свои извинения.

Делаю это из-под палки, я же на самом деле ни в чем не виновата. Со мной кое-что происходит, но объяснить не могу. Парню этого не понять.

Твоя сестра.

Внизу листка – расплывшееся пятно. Эллен обвела его бирюзовым фломастером и приписала: «Одна из многих слез, до которых меня довел ты». Не спеша комкаю листок, бросаю в унитаз и спускаю воду.

Первую запеканку Эми разломила надвое. Половину дала Арни, половину мне. Вторую запеканку целиком перенесла на мамину тарелку, но съестное там долго не залеживается. Мама съедает первый кусок и, пощелкав по каналам, отправляет в рот следующий.

– А ты не будешь, Эми?

– Нет. Я сажусь на диету, – шепчет она. – Прямо сегодня.

– Вот оно что. Но перекусить-то надо.

– Ты посмотри на меня, Гилберт.

Лучше не смотреть.

Если Эми так озабочена проседанием пола, зачем она приготовила для мамы целую запеканку? Спрашивать бессмысленно. Вместо этого лезу в ящик за вилкой – и что я вижу: к одному из зубцов присохла какая-то крошка. Выбираю другую вилку: на ней полоса то ли жира, то ли масла. Проверяю одну за другой: все либо жирные, либо со следами пищи – хоть не прикасайся. Так что запеканку ем пальцами, как животное. По крайней мере, рассуждаю сам с собой, я знаю, к чему прикасался этими руками; тут в кухне появляется Эми.

– Что за дела, Эми, ты посмотри на эти вилки. – У меня полон рот мяса. – Как тебе такое?

Эми не разобрала ни слова:

– Сперва прожуй, потом говори.

– Эти вилки… любовно вымытые в предменструальный период моей сестрицей, которую я люблю и обожаю, холю и лелею… – Делаю паузу, чтобы вытолкнуть языком застрявший в зубах комок мяса. – Эти вилки доказывают…

Эми улыбается. Ей приятно видеть меня в расстроенных чувствах. Полагаю, в этом ей мерещится подтверждение, что у ее брата есть хоть какие-то чувства.

– Эти вилки доказывают…

– Что они доказывают?

– СУЩЕСТВОВАНИЕ ДЬЯВОЛА!

Мама роняет свой столовый прибор:

– Эми?

– Да, мама?

– Скажи ему, что это мой дом. Скажи ему, что кричать за ужином здесь никому не позволено. Так ему и скажи.

– Гилберт сам знает, мама. Он нечаянно повысил голос.

Черта с два нечаянно.

– Пусть сгоняет маме за сигаретами.

Эми идет в столовую и на ходу говорит:

– У тебя еще целая пачка есть, неначатая.

– А на потом? ПОТОМ ЧТО Я БУДУ КУРИТЬ?

Из стоящей на холодильнике банки от кофе «Фольджерс» Эми достает десятку и протягивает мне:

– Купи ей сигарет. И умоляю: переговори с Такером. Чтобы впредь меня не обманывать, ладно? А в девять забери Эллен с работы. Она любит, когда ты за ней заезжаешь. Это послужит добрым знаком.

– Конечно, Эми. Все будет сделано.

– Вот и славно. Я знала, что на тебя можно положиться.

В такие вечера мне просто необходимо вырваться из дому. Поколесить по городу, помечтать о путешествиях. Припомнить семьи, которые в детстве видел по телику. Помечтать о красивых лицах и гоночных автомобилях, вообразить, что я – это я и есть, но родственники у меня совсем другие. Воображаю, что я – это я и есть.

Такер спрашивает:

– Ты слышал? Нет, ты это слышал?

– Что я должен был слышать?

– У нас наконец-то строят… – Он вынужденно умолкает: ему в рот залетела мошка.

– Что у нас наконец-то строят?

– «Бургер-барн». – И смотрит на меня так, будто я должен теперь пуститься в пляс.

– Ну, – говорю, – и что дальше?

– Неужели до тебя не доходит? Неужели непонятно, какие будут… э-э-э… мм…

– Последствия?

– Во, точно, забыл слово. «Бургер-барн» – это только начало. А там, глядишь, появится у нас и «Пицца хат», и «Кей-Эф-Си». А может, даже «Тако белл». Я на работу устроюсь. Мне форму выдадут.

– Круто, – говорю.

– Гилберт, я тебя ненавижу. Весь день собирался тебе это сказать. Ну что ты тут вытянулся, как телеграфный столб?

– У тебя пиво есть?

– Есть ли у Такера пиво? У Такера есть канадское пиво.

– Ну и какой в нем кайф?

– Для канадского пива используется особая вода.

– Надо же, какая важность.

– Очень даже большая важность, Гилберт. Не каждый сорт пива производится на особой канадской воде.

Он кидает мне две банки, я ловлю и начинаю дегустацию.

Такер живет в переоборудованном гараже позади родительского дома. Там у него есть маленький холодильник и электроплитка, но больше для виду – он все равно харчуется у родителей. Гараж он перестроил своими руками, на пару с отцом; получилось, может, и неказисто, зато вполне функционально: этакая квартирка со спальным местом. В двери прорезано отверстие и поставлено витражное окно с изображением лошади. Но в целом жилище пыльное, темное, под стать самому Такеру. Сделали там подсветку для его коллекции пивных банок численностью более девятисот штук. Заходишь – и в нос шибает запах, как в пивном баре. В баре без женщин: Такер с женщинами не знается.

Допиваю первую банку; он говорит:

– Вся фишка – в этой канадской воде.

– Да брось ты.

– Признай: вода – это главное.

Лучше я кругом облажаюсь, чем признаю правоту Такера. И ни в одной игре не дам ему одержать верх: если увижу, что к тому идет, придется изменить правила.

– Короче, насчет «Бургер-барна». Прикинь: сюда вызвали бригаду мастеров, и они не позднее чем за месяц сдадут работу под ключ. Я сегодня ездил посмотреть что да как. Это рядом с «Фудлендом». Уже площадку разровняли, откроются… к середине июля.

Такер нынче в ударе. Чтобы к себе подобреть, ему обычно требуется две банки пива, но сегодня хватило одной, да и то неполной.

– Я что хочу сказать, – продолжает он, – как раз сегодня утром просыпаюсь, смотрю вокруг и замечаю подвижки. Замечаю, что жизнь моя налаживается. У многих даже угла своего нет, верно? А у меня отдельное жилье. И руки растут откуда надо, согласен?

Я киваю, но мысли блуждают где-то далеко.

– В общем, я даже с постели не сразу встал. Пошевелиться не мог! У тебя такое бывает? Не свисти! Так вот, выбрался я наконец-то из койки, пошел к своему грузовичку…

Пикап у Такера появился на неделю позже, чем у меня. Только новый. Причем его папаша кредит взял, чтобы расплатиться, а сам он не потратил ни цента. Грузовичок у него и сейчас как новенький: на ночь Такер укрывает его черным брезентом.