Солнце уплыло далеко к горизонту. Провожу рукой по лицу – кожа горяченная. Надо же было так сглупить: задрыхнуть прямо на солнцепеке, даже не смазав физиономию защитным кремом. Теперь вот сгорел, как головешка, к вечеру светиться начну. Подхожу к могильщикам, спрашиваю:

– Время не подскажете?

– Да уж пятый час, наверно.

– Спасибо.

Уже чувствую ожог и начинаю искать, чем бы себя отвлечь.

– Вот, значит, как теперь могилы копают? Я-то думал, вы лопатами махать будете.

– Нет, парень, лопатами уж сто лет никто не машет.

Меня вдруг охватывает неподдельный интерес к их работе.

– Много нынче могил требуется?

– Да, немало. Мы с напарником все три местных кладбища обслуживаем.

– А не знаете, случайно, в эту свежую могилу кто ляжет?

– Как не знать, знаем. У нас же вот – списочек имеется.

Список сейчас изучает его напарник – тот, что помалкивает.

– Я не зря спрашиваю, – говорю им, – у меня вчера знакомая умерла.

– Сочувствую, парень.

– Да, бывают такие дни.

– Ага, бывают такие дни, когда смертушка приходит.

– Во-во, надо же когда-нибудь и помирать.

– Именно так, – поддакиваю им.

– Вот, нашел: Брейдер ее фамилия.

– Брейнер – точно, это она.

– Так мы, выходит, для твоей знакомой могилу копаем?

– Ну да.

Напускаю на себя печальный, сиротливый вид.

– Не больно-то ты горюешь.

– Это как посмотреть: я скорблю в уединении.

– А, ну-ну.

Углубились они где-то на метр; тогда я говорю:

– Поглубже бы надо.

– А, чего?

– Да так, ничего. Бывайте.

Отхожу, а молчаливый что-то бормочет главному.

– Эй, парень, погоди-ка!

– Да?

– У моего напарника вопросец есть.

– Ну? – Это я уже отошел могил на десять.

– Он стесняется спросить: ты сам не из Грейпов ли будешь? Мы-то родом из Мотли. Но у нас об этом семействе много чего болтают…

Со второй попытки захлопываю дверцу пикапа. Обдавая могильщиков пылью, оставляю их в недоумении. Разворачиваюсь к дому. И еле сдерживаюсь, чтобы не выкрикнуть: «Естественно, из Грейпов! Я – Гилберт Грейп».

По пути в Эндору миную городскую водонапорную башню: серебристая, с черной надписью, смахивает не то на старый свисток, не то на низкобюджетную ракету. Будь она ракетой, я б тут же забрался внутрь и усвистал куда подальше.

Опять еду мимо Чипа Майлза. Он машет, а я в этот раз даже не сигналю.

Беглый взгляд в зеркало заднего вида – и опасения подтверждаются. Кожа уже сделалась ярко-малиновой. К ночи станет багровой.

В нескольких домах от нашего посреди проезжей части валяется нечто. Сбрасываю скорость, несколько раз сигналю. Бревно не двигается.

Затормозив, паркуюсь и подхожу вплотную. Шепчу: «Проооооочь». Шамкаю, как будто сейчас плюну. Бревно ни разу не шелохнулось. Тогда я ору во все горло:

– ОЙ, БЕДА! АРНИ УМЕР!

Он улыбается – как бы одобряет мою смекалку.

– Я заметил, – говорю.

– Что ты заметил?

– Улыбочку.

– Но я же умер, Гилберт. Беда.

– Ничего подобного.

– Умер, умер!

Я начинаю завывать, стонать и всхлипывать. Бью себя в грудь. Напоказ, конечно: Арни-то покуда живехонек. Соседи наши, случись им увидеть такое зрелище, сочли бы мое лицедейство полной фальшью. Я никогда не плачу. Не плачу – и точка. От меня этого и не ждут. А сейчас так и тянет заорать. Пусть хоть что-нибудь тут произойдет! Пусть хоть братское действо! Открыли глаза, выглянули в окно – а там какая-никакая Жизнь течет! Я и впрямь заорал, но только молча, внутри, а сам поднимаю Арни: одну руку просунул ему под плечи, другую под коленки. У него запрокидывается голова: опять Арни умер. Укладываю его в кузов пикапа и сворачиваю к нам на подъездную дорожку.

Арни выскакивает и несется в дом, не потрудившись придержать дверь с сеткой. Просто чудо, что он дожил до этого возраста. Скоро ему восемнадцать стукнет, шестнадцатого июля, меньше месяца осталось. Кто бы мог подумать? Сейчас мы планируем такую вечеринку, что всем вечеринкам вечеринка будет. Для нашей семьи, особенно для моей матери, восемнадцатилетие Арни станет знаменательным днем. Дороже, чем День благодарения, богаче на подарки, чем Рождество, день рождения Арни вместе с тем соберет, к сожалению, за одним столом всех блудных Грейпов.

Моя мать – женщина немногословная. Слова у нее отфильтрованы, и разговоры ведутся только на три темы.

Первая, наиболее частотная: «Где моя еда?» Или: «Что на ужин?» Или: «Не чую запаха стряпни, а ты?» Короче, еда.

Вторая начинается примерно так: «Сигареты не забудь купить». «Кто взял мои сигареты?» «Спички! Даст мне кто-нибудь спички, в конце-то концов?!» Курение.

Третья, и последняя, вариантов не допускает. Мама поднимает эту тему как минимум раз в день. Тут проявляется все материнское красноречие. Звучит это так: «Я прошу о сущей малости. Мне бы только дожить до восемнадцатилетия моего мальчика. Неужели я прошу слишком многого?» На похоронах отца, как я заметил, мама что-то записывала на бумажной салфетке. Утверждать не могу, но, сдается мне, там были аккурат эти слова.

Отворяю дверь, вхожу в дом. Вижу: Арни прячется под столом у мамы, обхватив руками ее щиколотки. Она говорит:

– …до восемнадцатилетия моего мальчика. Неужели я прошу слишком многого?

– Привет, – говорю, – мама.

Она закуривает сигарету. Синюшные губы делают длинную затяжку. Мама улыбается, но не столько мне, сколько мальчику, прильнувшему к ее ногам, и сигаретке у себя во рту.

– Гилберт, кушать хочешь?

И вдруг у меня на глазах мама куда-то исчезает вместе с Арни. Я подскакиваю к образовавшейся под ними дыре в полу, и мне видится, как они летят без остановки, поднимая ветер, минуют центр Земли, чтобы выпасть с другой стороны, не иначе как во Вьетнаме или где-то рядом, но не останавливаются, а летят еще дальше – естественно, к Солнцу, и, когда мама с Арни врезаются в Солнце, оно вспыхивает немыслимо ярким светом, полыхает жаром и дотла испепеляет Землю. К счастью, это происходит лишь в моем воображении.

Разглядываю просевший под мамой пол. Углубление стало заметнее, чем было утром. Иду в кухню, где Эми на двух сковородах готовит мясную запеканку.

– Вкусно пахнет, – говорю.

– Ты так считаешь?

– Угу.

Эми мечтает, чтобы я, приходя с работы, каждый раз ее обнимал. Но Гилберт Грейп не снисходит до телячьих нежностей.

– Я тебе звонила – хотела попросить, чтобы ты к ужину картошки принес. Мистер Лэмсон сказал, что ты… – Эми осеклась, заметив, какого цвета у меня кожа. – Боже мой, Гилберт.

– Ну да, ну да, смотреть страшно, это ты хочешь сказать? Солнце сегодня, как…

Повернувшись спиной к плите, Эми качает головой.

– Мистер Лэмсон дал мне выходной.

– Нам деньги нужны. Где это видано: взять выходной, чтобы отправиться позагорать… – Она берет зубочистку и проверяет, готова ли запеканка.

– День сегодня не задался…

Протыкая вторую запеканку, она обжигает два пальца:

– Ай! Черт! Черт!

Чертыхаться – не в ее привычках. Эми подставляет руку под струю холодной воды. Я беру прихватки и вытряхиваю вторую запеканку из сковороды.

– Полегчало?

– Конечно.

Приготовившись солгать, говорю:

– До чего аппетитно выглядит.

– Кстати, звонила Мелани. Насколько я поняла, ты пропустил какую-то встречу с мистером Карвером…

– Тьфу, зараза. – Совсем из головы вылетела эта встреча.

– Она была недовольна…

– Я повторно к нему запишусь…

– Она сказала, что у мистера Карвера вряд ли найдется для тебя время.

В столовой мама передала пульт Арни, и тот неистово давит на кнопки.

– Я, кажется, догадываюсь, зачем ты отпросился с работы. Но по крайней мере, хочу верить, что у тебя все же была веская причина. Он возьмется нам помочь? Скажи, что он согласен.

– Кто «он»?

– Такер.