Бегу быстро, даже для меня. Свернув на нашу подъездную дорожку, начинаю прыгать, как чемпион. Оглядываюсь – и что я вижу: Арни сошел с дистанции, развернулся и бредет к церкви.

С Арни всегда так: если даже кто его обогнал, тот все равно лузер.

Я только в дом вошел, а Эми уже кричит из кухни:

– Где Арни?

Это, заметьте, единственный вариант, в таких случаях никогда не говорится: «Как дела, Гилберт? Отлично выглядишь, Гилберт. Причесался, да, Гилберт?» Меня всегда встречает один и тот же вопрос, причем на протяжении многих лет. Рассказываю, что мы чудно провели время и что для меня отъезд парка аттракционов – почти такая же радость, как и прибытие.

– Арни, – добавляю, – сегодня выучил новое слово, но сердцем прикипел к церковной территории, туда и рванул, а я уже здесь и, хоть ты тресни, за ним не побегу.

Она протестует.

– Эми, кто четыре дня без продыху пас этого поскребыша?

– Никакой он не поскребыш! – Она глубоко вздыхает. – Но я понимаю, что ты хочешь сказать. И ценю. Ты здорово нас выручил. Эллен, – кричит она. – Эллен!

На верхней площадке появляется наша крошка и, глядя на Эми, изрекает:

– Имей в виду. Я смотрю бесподобный фильм, только не спрашивай, как называется, потому что я не знаю, но фильм черно-белый и очень хороший. Естественно, я выполню твое поручение. Но просто имей в виду: фильм бесподобный. Не забывай, на какие жертвы мне приходится идти.

– Ладно, забудь, – отвечает Эми. – Я сама.

Испепеляю Эллен взглядом. Но ей невдомек, поскольку она уже сто лет не смотрит в мою сторону.

– Я же не отказываюсь… что ты там собиралась мне поручить…

Жестом показываю, что готов свернуть ей шею. Ноль внимания.

– Просто учитывай мои страдания.

Знать, что другой человек – в особенности наша крошка – страдает, для Эми невыносимо. Она идет на кухню и, переобувшись из шлепанцев в кроссовки, устремляется к дверям.

Половозрелая особь верещит:

– Да схожу я, схожу!

Эми останавливается и предостерегает:

– Мама спит. – (Тоже мне новость.) – Иди смотри свой фильм. Торопись, а то самое интересное пропустишь.

– Фильм, вообще говоря, не фонтан, хотя главная героиня похожа на меня, прямо копия. Если честно, моя жертва не так уж велика.

Она расплывается в улыбке, будто и не создала никакой проблемы, будто все тип-топ, будто Эллен Грейп – сама гуманность. Эми даже рта раскрыть не успела, а Эллен мигом сбежала по лестнице и пулей вылетела за дверь. Через минуту возвращается. Шествует мимо меня в кухню, где Эми сверяется с рецептом.

– Эми?

– Да?

– Мм…

– Ну говори, Эллен.

– Что ты хотела мне поручить?

Мама храпит в своем кресле, Эми убирает со стола после завтрака. Я щедро поливаю хлопья молоком и размешиваю наименее грязной ложкой из тех, что удалось откопать. Подношу эту ложку ко рту – и вижу, что к нам сворачивает грузовик Такера. Эми с облегчением поднимает глаза.

– Это пока только стройматериалы, – говорю я. – Еще не один день уйдет на сборку всей конструкции.

– Я понимаю.

– Вряд ли ты понимаешь. – Встаю из-за стола и шагаю по коридору.

Эми бежит за мной:

– Я понимаю, на это требуется время. Но дело хотя бы сдвинулось с мертвой точки. Мы хотя бы пытаемся скрасить маме жизнь.

Способны ли опорные балки и доски скрасить маме жизнь – это спорный вопрос. Возможно, установка этой конструкции продлит мамино существование. Но с каких пор «продлить» означает «скрасить»?

Со своим красным ящиком для инструментов Такер буквально на цыпочках крадется к дому. Я кричу через затянутую противомоскитной сеткой дверь:

– Такер, ты по-любому ее не потревожишь!

– Как знать, – шепчет он в ответ.

– Она не проснется! После завтрака ее не добудишься!

Проход через наш участок растягивается на целую вечность. Наконец и Такер, и его инструменты благополучно оказываются в доме.

Оценку состояния пола Такер произвел в минувшую среду. В четверг заказал необходимые материалы, которые мы выкупили в пятницу. В субботу были произведены тщательные замеры и – в мастерской Такерова отца – распиловка. Вчера Такер просверлил в досках отверстия, так что сегодня остается только стянуть всю конструкцию шурупами и болтами. Следовательно, в подвале не придется стучать молотком и вообще шуметь. А мама, следовательно, ни о чем не догадается.

Без промедления взявшись за работу, мы сделали три ходки в подвал; половина материалов уже сложена штабелями на полу. Мы стоим рядом, едва переводя дух и утирая пот. Такер окликает:

– Гилберт?

– Я тут.

Впервые за четыре дня он улыбается:

– Все будет в лучшем виде.

Сдается мне, он никогда еще не был настолько горд. У него даже вырабатывается новый имидж: имидж компетентного специалиста.

– Супер, – отвечаю.

В благословенном молчании он напряженно придумывает очередную тему для разговора. Проверяет одну из досок:

– Деформированная.

– Без разницы.

– Для меня разница есть.

– Сюда никто не будет спускаться. Мы же не показухой занимаемся. Это сугубо функциональный проект.

– Я догадываюсь. Тебе не кажется, что я догадываюсь?

Тыльной стороной ладони чешу нос: от разговоров этого парня невыносимо свербит в ноздрях.

– У меня девиз: лучшим людям – все лучшее. Твоя мать – из числа лучших.

На языке вертится, что моя мать – моржиха. Но вместе этого говорю:

– Давай закругляться: мне к двенадцати на работу.

– Так-так. По больному бьешь?

– В каком смысле?

– Ну как же: у тебя есть работа – у меня нет.

– Еще не хватало. Не имею такой привычки. Просто говорю, что мне сегодня на работу. Поэтому давай поторапливаться.

– У меня в планах – получить нормальную работу.

– Я в курсе.

– Для «Бургер-барна» такой человек, как я, был бы находкой. Хорошо бы туда устроиться помощником управляющего. Должность, авторитет.

Говорю ему:

– Все, завязываем.

В подвале уже мигает свет: наверху Эми щелкает выключателем.

Такер начинает заедаться:

– Что там происходит? Наверху кому-то делать нечего?

В подвале мрак сменяется светом.

– Она проснулась.

– Кто?

– Моржиха.

– Гилберт.

– Перекур.

Ложусь, закрываю глаза.

– Надеюсь, мама не надумает смотреть в окно, иначе она увидит твой грузовик с оставшимися деревяшками.

Такер нервно расхаживает туда-сюда:

– Ты должен был ее предупредить… сказать честно…

– Нет.

– Но честность – лучшая…

– Извиняй, Такер.

– Но…

– Все идет своим чередом.

Сверху доносятся только звуки переключения каналов да приглушенный голос Эми.

– Ой, Гилберт, совсем из головы вон. У меня же новость есть, слышь? Даже собирался тебе звонить.

– Ну?

Опускается рядом со мной на колени:

– С утреца заезжал на стройплощадку «Бургер-барна», представляешь?

– Только не говори, что там уже ведутся работы.

– Да! Но я-то еще кое-что увидал…

Говорю Такеру, что «Бургер-барн» меня ни с какой стороны не интересует.

– Мне там, – говорю, – кусок в горло не полезет.

– Да обожди ты, я ж не о том…

– Такер, от одной мысли об этой тошниловке мне помереть охота. Умолкни, пожалуйста!

Тут раздается треск со скрипом, который вроде как движется в нашу сторону. Такер мигом вскочил, задергался:

– Господи. Боже мой. Что там происходит?

Объясняю: это мама направляется в туалет.

– Не может быть. – Задирает голову, с трудом дышит.

Мы оба смотрим на потолок. С каждым маминым шагом в штукатурке появляются новые трещины. Как будто там чертят схему проезда.

– Караул. – Такер поднимает руки, защищая голову от сыплющейся побелки.

До туалета мама добирается не скоро. Скрип прекратился: надо понимать, она уселась. Эми включает в комнате Эллен проигрыватель, ставит альбом Элвиса «Aloha from Hawaii»; звучит его версия «Suspicious Minds»[1].