— Но если он привез тебя сюда и хочет помириться, выпросить прощение, то может стоит подумать? Плохой мир — лучше, чем хорошая война. Исходи из того, как будет удобнее и комфортнее жить в дальнейшем. — Высказала свое мнение, не зная на самом деле, чем можно было ее еще успокоить.

— Да. Привез. А вчера вечером рычал в лицо, что если буду закатывать подобные сцены — вышвырнет на улицу. И что сделал большую ошибку, решив взять меня с собой.

Я реально вздрагивала, слушая эту несчастную девушку. Как же мерзко. Подло. Отвратительно.

— Аурика, давай обменяемся телефонами. Если тебе понадобится помощь — ты можешь позвонить мне. Я обещаю поддержать в меру сил… Да, мы живем в разных странах, но мало ли…

— Спасибо, Нелли. Но ты — последний человек на этой планете к кому я смогу обратиться. За твоей спиной Кирилл. Он никогда не станет вмешиваться. И тебе не позволит. — Ответила с печальной улыбкой. Откинулась назад на шезлонг, и, глядя в небо вынесла вердикт: — Связываясь с таким как мой Алпаров, или твой Дубов нужно понимать, на что подписываешься.

Час от часу не легче! Мне и без того уже еле дышалось. И вот что прикажете делать? Как любит отвечать один мой хороший знакомый: «Плевать и ловить!»

— То есть… ситуация безвыходная? — спросила сдавленно.

— У меня — да. Или лишиться сына или заново научиться улыбаться Эмилю.

К чему я рассказала обо всем этом? К тому, что страх перед Кириллом Геннадьевичем увеличивался день ото дня в геометрической прогрессии. А история с Любой Масловой имела интересное продолжение, коснувшееся меня лично.

По поводу самого отпуска. Если сложилось впечатление, что мы только то и делали, что валялись у бассейна — смею разубедить. Почти каждый божий день вырисовывалась какая-то ерунда. Честно скажу, для меня отдых — это лежать, читать, спать. Все остальные телодвижения воспринимаю как посягательство на покой и умиротворение. Но, во-первых — меня ставили перед фактом, а во-вторых — экзотики вокруг было столько, что пропустить интересное попросту не хотела. Обзорная экскурсия, плаванье на каяках, сноркелинг, спа-процедуры — как оказалось, ради всего вышеперечисленного можно и подвинуться со своими предпочтениями.

Ну и несколько слов о клубничке наших многоходовках с Удавом.

Я не удивлюсь, если окажусь единственной женщиной, которую отвезли на Сейшелы и не вые… переспали с ней при этом. Так и надо записать где-нибудь в манускриптах для потомков: «Арапова Нелли Аркадиевна не отдалась несмотря на».

Как так у меня вышло — сама диву даюсь. Очень сильную роль сыграл банальный страх. Приукрашивать себя и рассказывать басни о собственной стойкости и принципиальности не буду. Если бы поездка состоялась до разговора с Сашей — итог был бы совсем другим.

Дубов подкрадывался, особо не скрываясь, но и не переходил черту, словно предоставляя выбор. С одной стороны — соблюдал дистанцию, когда оставались наедине, как бы давая понять, что придерживается изначального соглашения, а с другой — выжимал мое терпение со сноровкой прачки выкручивающей стираное белье. Видимо он ждал ответной реакции, отклика на свои поползновения, но я лишь путалась в собственных желаниях и ощущениях.

К примеру, на второй день, сидя на берегу, умостился сзади, вытянув по бокам свои длинные ноги, и огорошил тихим вопросом на ухо:

— А у тебя твои женские дела, когда закончатся?

Размер моих глаз в ответ представляете? Шок. Испуг. Сердце мгновенно сбилось с привычного ритма, а кровь устремилась к щекам. Какое счастье, что располагалась спиной к нему! Иначе умерла бы со стыда!

— Вам-то это зачем, Кирилл Геннадиевич? — простонала, не сдерживая смущение и досаду.

Не ответил. Прижался плотнее и накрыл мои руки своими, переплетая пальцы. На попытку освободиться, сказал негроомко:

— Подожди. Я хочу поговорить.

Молчал минут пятнадцать, не меньше. Чем дольше вот так сидели — тем больше неловкости ощущала. Но Дубов не был бы собой, если бы не доказал, что может усугубить обстановку доведя до предела возможного.

— Нелли, я сейчас задам тебе вопрос, а ты мне честно на него ответишь. Хорошо? — Тон голоса не предлагал выбора. Давил. Заставлял. А потом контузил: — Твой отчим… он тебя… трогал?

В глазах потемнело. Эффект неожиданности сделал свое черное дело. Сжалась непроизвольно, а Кирилл это почувствовал.

— Т-ш-ш-ш. — Прошелестело над ухом. — Не бойся.

— Нет. — Замотала головой и опять попыталась встать. Удержал. — Все не так, как вы думаете.

— А как? Скажи мне. — Перехватывая рукой за живот, спросил вкрадчиво.

— Пустите! — дернулась снова.

— Нелли. — Остановил изменившимся голосом.

Я затихла, и, собравшись с мыслями, вынуждена была ответить:

— Он бил меня. — Призналась и тут же испугалась. Никогда и никому не рассказывала. Даже Леша не знал. А Удав — вовсе не тот человек, с которым следовало делиться.

— За что и как он тебя бил? — уточнил обманчиво спокойно.

— Не важно. — Ответила, ежась от страха. — Я… заслуживала. Павел Игнатьевич просто вспыльчивый… очень, а мне не хватало собранности и дисциплины…

— Я не об этом тебя спрашивал. За что и как. — Повторил напряженно, после чего взял за подбородок и повернул к себе, видимо желая смотреть в лицо.

— П-по разному… не помню уже.

— Помнишь. И никогда не забудешь. А матери не можешь простить за то, что не защищала.

— Откуда вы… как вы..?! — уставилась на него, нервно сглотнув.

— Логика, Нелли. Найдется не так много причин, которые могли бы отвернуть ребенка от родной мамы. Мелкие шрамы на руках — это он, да? Чем бил?

— Ремнем. С пряжкой. — Ответила еле слышно. На меня смотрели глаза из ада — темные, прожигающие, беспощадные — гипнотизируя и лишая силы воли. Волосы на голове зашевелились от ужаса.

— На спине под лопаткой — он?

— Эт-то из-за Пашки… брата… ему лет шесть было… упал и содрал кожу на ладони… а я не уследила.

Кирилл Геннадиевич резко прижал меня к себе:

— Хватит. Можешь не продолжать. — Минут десять после этого тяжело дышал. — А где все эти годы была Алевтина Васильевна?

— Аля долгое время не знала. Мама пугала, чтобы я никому ничего не говорила, а то спецслужба заберет в детдом. Когда мне исполнилось восемнадцать, бабушка приехала неожиданно, не предупредив. И увидела меня… в рубашке с длинным рукавом. А на улице — плюс тридцать. Мы в парке гуляли. Когда провожала ее к машине, она молча расстегнула манжет… и с того момента я больше ни разу не переступила порог маминой квартиры. Вы… вы же ничего ему не сделаете? — спросила отстраняясь. Все эти прижимания были вовсе ни к чему.

Дубов молчал.

— Пожалуйста, не надо…

Тишина.

— Не заставляйте меня жалеть о том, что открылась вам сейчас… пожалуйста…

— Твой муж знал?

— Нет. Никто не знает. Вы теперь… — Ответила, поднимаясь на ноги.

— Неужели никто? Такого не может быть.

— Родственники… соседи… догадывались, наверное. Разве это важно сейчас? Все в прошлом, Кирилл Геннадиевич. Я давно перевернула страницу и живу дальше. И очень надеюсь, что не буду каяться из-за собственной откровенности.

Если открываешь кому-то свои тайны, ждешь ответного тепла и близости. Наверное, именно поэтому, когда Удав на следующий день высказал политику партии просьбу не сбрасывать его звонки, да еще таким тоном — мне стало настолько обидно и больно, что поначалу даже разговаривать с ним толком не могла. Словно обожглась. С той лишь разницей, что невидимые волдыри выскочили где-то в груди.

Зато встряска очень хорошо отрезвила и очистила от непотребных помыслов.

Кирюшеньку же шатало и раскачивало. Осторожные намеки и нежность сменялись приступами напряжения и едва контролируемой злости. Он вел какую-то личную борьбу, периодически уставая, после чего начинался мастер-класс по прокачке моего терпения и самоконтроля.