- Говорите так, словно вы сам – прожженный революционер, - сказал Ритемус, услышав слово, которое употребляли только противники короля.

- Нет, но пребывание в ваших рядах и отсутствие рядом стен дома господня делают свое дело, как и безумная ненависть, охватившая оба лагеря.

- Недолго осталось, пастор. Мы знаем, что война понемногу близится к своему завершению, и вы скоро сможете вернуться в свою обитель…

- … Если ее не сожгли дотла минатанцы в мое отсутствие, - вздохнул пастор. – И последнее: если вы захватите форт, они не отдадут его повстанцам просто так.

- Это я знаю, - ответил Ритемус, - Поэтому вы не должны идти в форт после его захвата. Самое позднее через день мы перестреляем друг друга, и на этом наша эпопея будет закончена. Если я не вернусь, вы поведете этих людей через фронт, потому что вам не останется ничего другого, ибо даже для продолжения борьбы у вас не будет ни людей, ни сил. Легионис снова пытался склонить меня на свою сторону, как всегда, неумело, и если это побоище окончится не в нашу пользу, то у вас будет больше шансов противостоять ему.

- Зачем забирать с собой всех командиров отрядов? Оставьте хотя бы Тумасшата.

- Попробуйте поговорить с ним, мы ведь с ним с первых дней создания нашего отряда воюем, и он не останется в лагере. Фалькенарцев я тоже не смогу оставить – им подчиняются лишь постольку, поскольку они подчиняются мне. А вы должны вести свою паству к свету - так ведите их к свету и не бойтесь никого.

- Я не боюсь главенства. Многие повстанцы не слишком любят духовенство, и второй раз Господь может не уберечь меня от происков дьявола. Я не боялся смерти от язычников-минатанцев, однако не буду столь равнодушен к своей жизни, если ее отнимут люди моей веры.

- Уповайте на то, что Господь услышит голоса спасенных вами и убережет от недостойной смерти.

- Как говорится издревле: «Надейся на Бога, но и сам не совершай оплошностей». Это правило относится и к нам, священнослужителям, не только к простым мирянам, пусть им кажется, что это далеко не так. Хотите узнать, в чем исповедовался мне Иттерим?

- Я не стал бы выдавать подобных секретов, и не питаю никаких надежд на этот счет.

- И правильно делаете. Если послушать его, так он почти святой, если не считать одну супружескую измену и неуплату долга еще в юношестве. Нет, еще обречение на гибель гражданских во время войны.

- Да, он мне об этом рассказывал, - сказал Ритемус. – Пожалуй, это единственное, что заставляет его совесть подавать признаки жизни.

Повисла тишина, нарушаемая лишь шагами ступающих. Холод переносился достаточно легко, о низких температурах напоминали лишь слизистая носа, превращающаяся в ледяной тоннель да до боли резкий хруст снега, застывшей пенной волной расплывшегося по всем холмам и пригоркам до самого горизонта, у которого он встречался с угольным полотном, словно продырявленного иглою, которую держит трясущаяся от болезни рука. Далеко, очень далеко слышался волчий вой, выводивший примитивную растянутую мелодию, и под конец такта вступал едва уловимый гул выстрелов.

- Как думаете, отряд все-таки добрался… господин лейтенант? – спросил пастор.

- Все может быть. Очень хочу верить, как верю в то, что все это, - обвел он рукой пространство вокруг себя, - когда-нибудь кончится, - Но ставлю на их место себя и понимаю, что шансы даже просто добраться до линии фронта незамеченными стремятся к нулю…

Произнеся эту набившую оскомину фразу, повторенную вслух и про себя десятки раз, он краем глаза уловил движение сбоку. Он повалил пастора, открывшего рот для нравоучений, наземь и вгляделся во тьму. Это была группа людей, шедшая, сгрудившись в один живой комок, и явно растерянная – оттуда часто долетали непонятные выкрики и столь же часто группа меняла направление, и шла сначала то в сторону, откуда они пришли, то левее, то правее, а то и вовсе останавливаясь на месте. Ритемус мог бы поклясться чем угодно, что это не военные ни одной из противоборствующих сторон, - столько шума могли позволить себе лишь заблудившиеся путники.

Он встал в полный рост и пошел к этому мельтешащему пятну, что увеличивалось в размере, и, увидев приближающиеся из леса тени, испустило короткий вскрик ужаса и застыло.

- Кто такие? – спросил он, и эти слова эхом повисли в воздухе без ответа. Затем кто-то выдавил женским голосом:

- Партизаны? Вы партизаны? – спросила женщина, и хотя Ритемус даже не раскрыл рта, она бросилась ему в колени:

- Пожалуйста, подскажите нам, где найти господина Ритемуса? Мы с самых северных границ идем, у нас нет ни воды, ни питья. Все драгоценности забрали у нас минатанцы, а теперь мы потерялись…

- Зачем вам Ритемус? – спросил он хмуро, будто не слышал длинного перечня всхлипов и бед.

- Нам один добрый человек подсказал, что господин Ритемус собирает людей, чтобы бороться против минатанцев. Если нас накормят там, мы согласны делать все, что потребуется.

- Что за человек?

- Не знаю, - не переставала она утирать слезы о полу его шинели, - Мы шли уже вторую неделю, когда нам по дороге попался такой же оборванец, как и мы, только шел он на север, и сказал, что мы должны идти к господину Ритемусу, который собирает армию против интервентов, и принимает абсолютно всех, кто готов бороться против врага. Еще он сказал, что там нам точно дадут все необходимое, чтобы выжить.

- Он не назвался?

- Нет, - помотала она головой. - Только указал, в каком направлении нужно идти. Мы шли очень долго, все, кого вы видите, - это только половина, остальных убили минатанцы или голод, - она всхлипнула, приготовившись сказать что-то еще, но Ритемус остановил ее, приказав молча двинуться за ним.

Эта встреча была очень некстати, и все же оставить эту компанию здесь он не мог – почти все здесь были мужчинами. Правда, можно ли их вообще назвать мужчинами, если за них говорила женщина? Или даже руководила?

От такой мысли его невольно передернуло, и он решил взглянуть на их лица. Да, они действительно долго не ели – такие натянутые на кости черты лица ни с чем не перепутаешь. На ногах они стояли нетвердо и все норовили споткнуться – и тогда упавшего поднимали всем скопом с трудом, потому сами едва не проваливались под перину снега, и все равно шли, окрыленные подаренной надеждой. «Сколько раз это слово было уже повторено только за этот день?» - подумал Ритемус. – Только лишь слово, а сколько силы имеет…»

Вернулись они на два часа позже запланированного, сами выбившиеся из сил, как загнанные волы. Не доходя до лагеря, его встретил Северан на лыжах и в полном зимнем обмундировании, арлакерийском и вражеском одновременно. Он едва не врезался в своего командира, тяжело пыхая, что-то принялся бормотать, и заметив, что помимо охраны за Ритемусом идут еще люди, он оборвал свой несвязный рассказ на полуслове, будто ему заткнули глотку кляпом, вытаращил глаза и едва не вскрикнул, истерическим шепотом сказал:

- Еще и эти? Этих-то ты зачем привел? – и что-то вновь забормотал, закатив глаза.

- Что случилось, Северан? – затряс его за куртку Ритемус, переводя ошалевший от непонимания взгляд то на фалькенарца, то на заблудших.

- Насколько я себя помню, я никогда не терял дар речи, но сейчас… Пошли, сам все увидишь.

Чем ближе они подходили к лагерю, тем сильнее раздавался шум, и это не был привычный приглушенный гомон, какой царил здесь всегда, это был шум переполоха, словно все курицы в курятнике испугались внезапного удара грома – стена беспорядочных взволнованных криков, молений и стонов, в которые тонкими нитями вплелись крики и вой боли. Они взошли наверх, и Северан показал вперед. Весь круг, очерченный палатками, был заполнен толпой, как если бы все высыпали на улицы из палаток. «Быть может, кого-нибудь убили?» - подумал он, не став задавать вопросов Северану. Никаких новых подозрений у него не возникло, но вдруг перед ним промелькнуло одно незнакомое лицо, за ним второе, затем еще несколько. Он не был лично знаком с каждым из двух сотен вставших на путь партизанской борьбы, но все полсотни боеспособных мужчин он знал по именам, и только что виденные лица он видел впервые. Вдруг пола одной из палаток поднялась, оттуда испуганно выглянула голова и быстро убралась обратно.