Кто-то поднял вой, заметив отсутствие восьмерых бойцов – пришедшие с поля боя молчали о них, и только теперь объяснили, что произошло.
- Лучше бы вы взяли их тела, а этих зверей сожгли там! – пронесся многоголосый разъяренный крик, и в минатанцев полетели снежки и сосульки; пленных пытались лягнуть, плюнуть в них или хотя бы достать носком сапога, вкладывая в это прикосновение все свое презрение, но несколько солдат легко сдерживали это порыв; зато самим минатанцам было до смерти страшно – один из них, скрючившись почти что колесом и содрогаясь от ударов в спину, уткнулся головой в снег и что-то неслышно кричал.
- Хватит! – ворвался в толпу Ритемус, и все замерли. – Оставьте их! Разойдитесь по палаткам! Они этого не достойны! Они и так получили свою долю унижения, - спокойно произнес он последнюю фразу, разглядывая трех всхлипывающих от боли и холода пленных, те же вперили в него полные надежды взгляды, будто увидевши сошедшего наземь самого бога. – Этих троих ко мне в палатку, дать по шинели. Что касается павших в бою… - он рассказал о своем замысле, и недоумение постепенно рассеялось на лицах слушателей, хоть это и не утешило тех, которые потеряли своих близких – из десяти семьи здесь оставили только трое, поэтому вселенского вой и посыпание голов пеплом длилось недолго.
Ритемус не спешил заходить в палатку – все разошлись по палаткам и расселись у костров, а он остался на краю лагеря, терзаемый виной за этих десять погибших. Это был не тот бой, в котором можно было потерять столько людей. Все этот чертов Иттерим – пусть убили бы его, но не этих людей! Разве сложно было снайперу выбрать одиночную цель и устранить ее? А ведь он даже не рассказал, отчего погибли несколько из них! И из-за чего Ритемус не смог спасти их! Да, им стоит узнать, что произошло – если держать все втайне, его авторитет потускнеет. Пожалуй, обсуждение этой бурной ночи стоит продолжить утром, на свежую голову…
Двоих минатанцев вывели, остался один наедине с Ауматом – в минатанской шинели для пущего эффекта – и Ритемусом. Сначала в дело вступил Аумат, который начал разговор с невинных фраз вроде вопросов о самочувствии, и постепенно перешел к предложению перейти на их сторону. Здесь минатанец забрызгал слюной и облил Аумата самыми грязными словами, высказав все, что он думает о предателе. Ритемус предложил ему свободу в обмен на информацию, но тот отказался и, привязанный к стулу, тщетно попытался достать до складного стола Ритемуса, и рухнул на пол. Весь оставшийся допрос он провел, имея за спиной двух солдат, стоявших до того снаружи. Интересовало допрашивающего немного – куда направлялся конвой, каковы обстоятельства на фронте и информация о патрулях. Как и следовало ожидать, минатанец сначала отмалчивался, но пара выбитых зубов и помятые бока быстро разговорили его, не открыв, впрочем, Ритемусу ничего нового – все это он давно знал от информаторов. Единственное, что представляло ценность, так это то, что конвой и вправду направлялся в форт, и здесь было узнано многое – во время нападений партизан защита форта была действительно усилена, как и гарнизон солдат – почти триста человек. В стенах есть небольшие бреши, которые должны были в скором времени застроить. В настоящее время форт служит перевалочной базой между Лимунаром и фронтом, и соваться сейчас совсем не опрометчиво – подкрепления придут в короткое время.
- Хорошо, с этим закончим, - сказал, наконец, Ритемус. – Этого обратно под ель, ведите второго.
Второй рассказал все то же самое, и третий не внес разнообразия в рассказ. Ритемус знал, что ничего нового ждать не придется, и все же почему-то надеялся, что кто-нибудь из них скажет, что обстановка на фронте совсем не в пользу Империи.
- Что с ними теперь делать? – спросил Тумасшат.
- Убить, - холодно, словно сама стоящая за пологом ночь, ответил Ритемус.
- А нужно ли? Они ведь простые солдаты, и…
- Я знаю. Но я ведь рассказал о своем плане. Они не запомнят дороги, но разве мы можем положиться на их честное слово, что они будут молчать? Нет, как верные солдаты своего Отечества, они доложат, что в лесах скрывается добрые две или три сотни повстанцев, которые представляют собой немалую силу и к тому же, позарились на форт. Я бы и сам рад оставить их в живых, но сейчас для нас это смерти подобно.
…Еще долго слышалось доносящееся через кляпы мычание минатанцев, разбивающее хрустальное молчание предрассветной февральской ночи, заглушенное шумом где-то далеко внизу. Скоро все кончилось, и внутрь вошел Северан, деловито вытирая уже чистый клинок.
- Мы их в низине в яме зарыли. Скоро пойдет снег, и еще месяц их никто не найдет, пока не начнется оттепель или их не найдет зверье.
- Хорошо, - кивнул Ритемус. Это не по чести - убивать безоружных и пленных. Слишком много пролилось крови за эту ночь, и он добавил в этот чан еще несколько литров ее. Ему казалось, будто под шинелью на гимнастерке расползается пятно – пятно, марающее его честь и имя, и когда Северан вышел, он невольно посмотрел на грудь, и к своему облегчению не обнаружил там ничего. Он вышел на улицу и сказал дежурящим бойцам, что завтра с ними идет к Иттериму в лагерь, и, пожелав доброй ночи, ушел спать. Сон долго не шел – в голову лезли мысли об отправленном отряде. Прошло меньше суток, а кажется, что целая вечность. Особенно заботил его Валерус – уж мальчишка из этого путешествия не вернется прежним. Он даже не удивится, если тот поседеет. Удивления будет достоин лишь тот факт, если юноша вообще выживет, остальное неважно.
А ведь странно - никто не сказал ни слова о Валерусе, никто не осудил этот шаг, никто не удивился. А ведь осуждение было бы справедливым – Ритемус поставил перед ушедшими задачу, которую едва ли сам мог бы выполнить с достоинством. Он уже почти забыл, что такое ползти десятки километров во вражеском тылу, и осознавать самое страшное – что помощь не придет и повсюду враги, а достигши линии фронта, сдерживать многократно усиливающийся страх – нужно проползти через пустынную, почти голую полосу земли и умудриться остаться в живых. Сколько раз это с ним было? Пожалуй, единожды.
Но не стоит об этом думать. Думать нужно о завтрашнем дне – даст ли легионис воспользоваться радиоприемником или нет, и от этого зависит, станет ли наступающим день самым главным в его жизни.
Осторожно ступая по пенному снегу, Энерис вел гостей через расставленные ловушки к лагерю. Неопытному глазу вряд ли могло показаться, что к тому пню привязана растяжка, а лапа ели при сильном наклоне обрушивала смертоносный град сосулек сверху, и что под ничем не выделяющимся белым бугорком находится яма, оскалившаяся челюстями из ржавых штырей, ждущих своб жертву .
Реналур был прав – деревню они увидели, только выбравшись из этого непролазного бора. На первый взгляд она казалась жутковатой – срубные стены заброшенных десятки лет назад изб покосились, крыша тоже кое-где просела; местами чернели пятна, проделанные сыростью и термитами, в забитых окнах было не видно никаких признаков жизни, однако не отставало ощущение, что из ближайшей двери вот-вот выскочит какое-нибудь лесное чудище из местных преданий и сожрет идущих людей без промедления. Все дышало мертвенной пустотой и затхлостью, и все больше становилось ясно, почему минатанцы предпочитают не посещать эти места.
Энерис громко зацокал языком, и под стеной ближайшего дома отверзлись дверцы подвала, заставив гостей вздрогнуть. Из угольной черноты провала показалась половина человеческого тела с винтовкой на изготовку, и увидев идущих, помахал рукой и исчез с глаз. Вдруг сверху послышался легкий свист – с платформы на сосне выглядывала голова с кровоподтеками на лице – это был тот самый офицер, которому Ритемус расквасил нос. Подумав, что на его месте он бы сбросил на голову обидчику что-нибудь тяжелое, он опустил голову и поспешным шагом покинул предполагаемую зону поражения. Уже при ближайшем рассмотрении оказалось, что поселение совсем не пусто – в домах звучали голоса, а из-под земли через спрятавшиеся под всякой рухлядью, словно грибы под листвой, трубы курился легкий дымок, тут же развеивающийся в воздухе. Энерис остановился около дома; с тяжелым скрипом, царапая доску, открылась дверь, из которой шагнул солдат, и, осмотрев пристальным немигающим взглядом прибывших и не сказав ни слова, шагнул обратно и захлопнул дверь. Все его движения были настолько отточенными и вместе с тем размеренными, что невольно казалось, что перед ними стоял механизм в людской оболочке, но никак не человек. Ритемус связал это с тем, что отвык от такого зрелища – в своем отряде он никогда не практиковал муштру для церемониальных действий, и наверняка даже пограничники разучились ходить строем – хотя какой от него толк сейчас?
