Но настроение Ритемуса внезапно изменилось:
- Люминас, прекратите немедленно. Вам не удастся переманить меня на вашу сторону, сколько не пытайтесь. Я, конечно, благодарен вам за спасение, но будет лучше, если мы расстанемся в скором времени. Более того, я не принадлежу ни к одному из лагерей.
- Так не бывает, - помотал головой тот, - Вы не сможете уйти от войны, потому что она сама вторгнется в вашу жизнь, и вам придется выбрать сторону.
- И куда же вы идете?
- Мы? Скоро поедем в Элимас! – торжественно сказал Люминас. – В колыбель революции! Может, и вы с нами?
У Ритемуса едва не подкосились ноги. Элимас, третий самый крупный город в стране, далеко на юге, где были организованы первые революционные ячейки. Еще до войны там происходили брожения среди народных масс, а нынешнее положение дел было не сложно себе представить. К тому же, между столицей и Элимасом было большое расстояние, и если до войны преодолеть его было непросто, то в сложившихся условиях это почти невозможно.
- А если там бои? – осторожно спросил Ритемус. Никуда ехать он не собирался.
- Если там бои, - строго повторил Люминас. – Мы узнаем об этом задолго до того, как приедем туда. Но, надеюсь, все правительственные войска уже выбиты оттуда, либо перешли на нашу сторону.
У Ритемуса осталось еще много вопросов этому напыщенному индюку, вздумавшему, что он может в одиночку помочь бунтарям одержать победу. «Нашелся герой, - подумал он, - не пройдем мы и пятидесяти километров, как его снова арестуют». Он уже вынашивал в голове план: как только он выйдут на первую попавшуюся дорогу, он немедленно побежит прочь от этого сторонника утопизма туда, где есть королевские войска. Нет, не потому что он симпатизировал королю, потому лишь, что, когда он придет с арестантом к бунтарям, тот немедленно выдаст его, и тем самым откроет свой список заслуг перед своими собратьями первым «благим» делом. Но нетерпение было сильнее. Взор его что-то манило посмотреть назад, пока еще было время; иногда он даже замедлял шаг, и тут же ускорялся, когда ему казалось, что Люминас замечает его бегство, однако скоро он вспомнил, что обратная дорога будет много опаснее: даже если он проберется через болото или обойдет его, то окажется среди шаек сбежавших арестантов, которые быстро пустят ему кровь. К тому же позади еще отзывался слабым эхом грохот снарядов – путь назад был определенно отрезан.
Впереди, все громче и громче с каждым шагом, ревели моторы и отчетливо отбивали дробь лошадиные копыта, скрипели несмазанные колеса телег и перекрикивались неразборчивыми голосами водители и извозчики.
- Пришли, наконец, - устало сказал Люминас, вытирая ладонью пот со лба. Его дорогой костюм совсем пришел в негодность – покрытый пылью и выпачканный в грязи, он еще и порвался во многих местах, превратившись в ворох лохмотьев. Его «слуга» тщетно стряхивал с него пыль, но Люминас отмахивался, мол, бесполезно.
Неподалеку, из-за кустов можжевельника, донеслись знакомые голоса. Ритемус сделал несколько шагов в ту сторону, но обернулся назад – странная пара арестантов исчезла, напоминая о себе удаляющимся в сторону шоссе шелестом ветвей. Сам он остолбенело смотрел им вслед, удивленный странным поведением этих странных людей.
- Да и черт с вами, - махнул он рукой и пошел на звук голосов. Из неприметного доселе проема, похожего на погреб, выходили люди в оборванной и грязной форме тюремной охраны. Появление Ритемуса они встретили дружным удивленным возгласом. Выбраться удалось далеко не всем, и когда последний человек вышел из люка, а двустворчатая дверь захлопнулась, Ритемус с сожалением понял, что Таремира здесь нет. Помянув добрым словом погибших, тюремщики направились к дороге – ровно той же тропой, которой ушли двое спасителей Ритемуса.
***
Он вернулся к себе домой. На изуродованных бунтом улицах, чьи шрамы усердно залечивали их жители, вставляя новые оконные рамы, которые затем заклеивали крест-накрест лентами клейкой бумаги, и закрашивая выщерблины в стенах краской, столкновений между сторонниками короля и мятежниками почти не было; нечто громыхало на юго-востоке столицы, откуда до тюрьмы было рукой подать. Поднявшись на свой этаж, он нашел ключи от дома в заднем кармане брюк, и даже впервые улыбнулся за эти дни.
Его дом судьба уберегла от разрушений, и, открыв дверь, он вошел в свою прилежно убранное, но запыленное за несколько дней его отсутствия жилище, представлявшее собой небольшую однокомнатную квартирку, которой ему было вполне достаточно. Убедившись, что ничто не исчезло, он заперся изнутри на все замки и принялся упаковывать все, что ему было дорого и все самое необходимое, что пригодилось бы в бегстве из этого покинутого богом места. Таких дорогих ему вещей было совсем немного – несколько семейных фотографий, которые он взял из дому почти семь лет назад на войну; они дарили ему душевное спокойствие, когда он коротал время в блиндажах во время вражеских артиллерийских обстрелов, и во время боя – одну из них он почти суеверно носил в нагрудном кармане в самодельном тонком жестяном футляре, а когда бои приняли ожесточенный характер, он оставлял их с личными вещами, чтобы ненароком их не пробило пулей и в случае его смерти их можно отправить родным. Как раз в одном из боев без медальона его тяжело ранили, и долго он связывал эти вещи, но фотографий с собой он больше не носил – ему они были намного дороже собственной жизни.
До войны Ритемус жил в приграничном городе, в Севелласе, и ее пришествие лишило его всего, что он создавал многие годы. В первые же дни сражений его забрали на фронт, и почти через два года, после тяжелого ранения в ногу, из-за которого ту едва не ампутировали, его перевели в тыл на охрану лагерей военнопленных. К тому времени он знал, что в ходе боев от его родного города ничего не осталось, и часто писал письма семье, которую должны были эвакуировать вглубь страны, но ни разу не получил ответа. Лишь к концу этой долгой и изматывающей войны, для победы в которой страна положила все свои силы, он узнал, что никто из его домочадцев не выжил – одна из вражеских армий прорвала оборону и обстреляла окраины города, разгромив жилые районы, пункт эвакуации с беженцами и военную часть рядом, а также убив многие сотни солдат и гражданских. Где-то там, под завалами, остались его жена и два ребенка, которых затем перезахоронили на городском кладбище.
Таремир, друг еще со школьной скамьи, взял его под свое крыло и перебрался со своей семьей в столицу, Реселлан, где можно было прокормиться. Но лишь через несколько месяцев поисков ему удалось найти место… в тюрьме. Так Ритемус, памятуя свой опыт последних годов войны, занялся прежним делом - презираемой, но нужной в нынешние темные времена профессии тюремного надзирателя.
Но все это в прошлом.
Подолгу рассматривая каждую из фотографий, он сложил их в футляр, который обернул в шелковый платок, еще одно, последнее напоминание о семье, и подумал, что ни в чем больше не нуждается, однако все же сложил в армейский ранец чистое белье и консервы.
- Остальное может лететь к черту, - громко сказал он сам себе вслух, проходя мимо небольшого шкафа с книгами, которые ему удалось наскрести за свою небольшую зарплату и граммофона с несколькими пластинками с произведениями классиков, который скрашивал его одиночество, и открыл окно. Он не закрывал его следующие два дня, чтобы лучше слышать, что происходит на улице. Сначала он твердо решил не выходить на улицу ни при каких обстоятельствах, и весь день провел в совершенной апатии к окружающему. Его совершенно не страшило то, что за ним может прийти полиция, наверняка считавшая, что его нет в живых, и до вечера слушал граммофон и читал. Электричество часто отключалось, а когда оно было, напряжение в сети было очень слабым, и Ритемус сидел у подоконника так, чтобы на книгу падало достаточно света, одновременно, чтобы случайно не посмотреть наружу. Почему-то этого он боялся больше всего, словно внизу бушевало море лавы, которое может учуять его нечаянный взгляд и затянуть под свой огнедышащий покров. Так он и сидел, слушая, как где-то вдалеке редко стреляют. Другие звуки словно боялись появляться – только иногда слух улавливал, как внизу по дороге цокают копыта, звенят уздечки и бьют по брусчатке железные обручи колес телеги, или еще реже – стремительно жужжит майским жуком автомобиль, в считанные секунды пробегая улицу до перекрестка. Еще были шаги – короткими перебежками они стучали от одного дома к другому, иногда замирая, словно в испуге, но не было голосов. Не было привычного гомона десятков и сотен голосов, и это было заметнее всего.
