Слова о покойных возмутили людей. Поднялся крик, мол, как можно незнакомцам оставить тела своих родных, и не оставят ли они их гнить под открытым небом. Ритемус вновь гаркнул во все горло на собравшихся, и в зале восстановилось мертвое молчание.

- Братья и сестры, не тревожьтесь, я останусь здесь и позабочусь об убиенных, - напомнил о себе священник.

- Пастор!.. – чуть не вскрикнул Ритемус.

- Я остаюсь, ибо это суть мой долг перед Богом, - повторил он неожиданно властным голосом. - Я дал клятву служить ему верой и правдой многие годы, так как же я могу отступить от Него? Посему идите с миром.

По залу прошел ропот, и люди вышли на улицу, остались только деревенские мужчины, перешептывающиеся и поглядывающие искоса на Ритемуса. От кучки отделился человек, служивший переводчиком, которого звали валаймским именем Тумасшат, взял Ритемуса за рукав, и, отведя в дальний угол, обжег ухо шепотом:

- Ритемус, так ведь вас зовут? Нам эти повстанческие идеи о демократии и республике чужды, и мы им не верим, да и когда мы придем, нас тотчас отправят на передовую в мясорубку… Но и сидеть без дела мы не хотим. Мы хотим идти с вами.

Ритемус кивнул. Северана он бросать не собирался, поэтому создание партизанского отряда было делом решенным. И он прекрасно знал, что отряд примет сторону повстанцев, хочет ли кто-нибудь этого или нет, и пока хранил молчание, решив, что раскроет истину чуть позже, когда поймет, какова цена этим людям.

- Но наши дети и жены… - заволновался мужчина. - Мы ведь не можем отпустить их одних…

- Мы будем ждать здесь до заката, - с непреклонностью в голосе ответил Ритемус. – Если не явитесь к сроку, пеняйте на себя.

***

Они вернулись за час до заката. До их прихода Ритемус и фалькенарцы запасались у пастора тем немногим, что можно было употребить в пищу, пусть немало еды им оставили и сами крестьяне, видавшие Ритемуса в гневе. После погребения трупов пастор вдруг вновь пробрался на колокольню и зазвонил еще более траурную мелодию. Ритемус едва не отправил его вслед за послушником на тот свет, но простил ему эту выходку, которая могла стоить всем им жизни, если бы поблизости были минатанцы – те словно забыли о существовании деревни, и ближайшая бойня по-прежнему временами разгоралась и затухала за многие километры, на передовой.

Ритемус последний раз предложил идти пастору с ними, и тот снова отказался – в самой что ни есть стереотипной позе священника, он сложил на груди ладони и возвел к небу глаза так, чтобы видеть и собеседника. В его взгляде ясно читалось, что он тоже хочет уйти с ними, потому что скоро его, так или иначе, настигнет смерть, но тогда ему пришлось бы нарушить данную клятву и вновь и вновь переживать то, что он пережил сегодня утром.

Отряд направился на северо-восток, отдаляясь от дороги к горам, потому что отныне все были врагами – и минатанцы, и повстанцы, которые могли заподозрить неладное. Отговорка, что они заплутали или шли к дороге, не помогла бы при виде трех фалькенарцев и местных жителей, которые десятки квадратных километров лесов знали, как стены родного дома.

До самого вечера они шли к угрюмым синим пикам, режущим облака, пропустив мимо пару вражеских патрулей и еще сожженную деревню. Не уцелело ни единого дома и ни одного жителя – Тумасшат со своими людьми бродили меж горелых останках и узнавали в изувеченных трупах своих знакомых, и когда, оплакивая их, пытались поднять тела, то те разваливались на комья пепла, и убитых было гораздо больше – трупы лежали везде, с топорами, вилами и ружьями в руках, беззащитные, застреленные в спину, с разбитыми напрочь головами – всех возрастов и полов. Ритемус не позволил никого захоронить, но единогласное желание отомстить одобрил. Устроив засаду глубокой ночью, они расстреляли вражеский патруль, не оставив ни одного в живых. Набрав трофеев и опьяненные эйфорией легкой первой победы, они стали искать ночлег. Эта ночь выдалась холоднее вчерашней, и шинели будто нарочно впускали адский холод в себя, а конечности быстро немели, заставляя их хозяев жалеть, что не забрали у убитых одежду. После долгих блужданий Тумасшат привел их в древний перекошенный сарай, в котором было также холодно, пусть его стены и не пропускали ветер. Все сгрудились в кучу, чтобы согреться общим теплом, и, выставив часовых, быстро заснули.

Утром выдалось довольно веселым, настолько, что при виде незваного гостя всех едва не хватил инфаркт. Часовым должен был стоять деревенский, и, разумеется, он с непривычки заснул, и в это время мальчишка пробрался внутрь. Ритемус долго всматривался в его знакомое лицо, и вспомнил, что это тот юноша из Доламина, сын Видерима, который усердно рвался на фронт. Едва не переходя на крик, он отчитал его за побег из дома, и спросил, как он добрался сюда. Ответ был очевиден: так же, как и сам Ритемус – в одном из эшелонов. Наравне с другими солдатами он строил укрепления, а потом он попросил, чтобы и ему дали оружие, но получил отказ, и, обидевшись, убежал в лес. Ритемус отчитал нерадивого сторожа, а юношу назначил хранителем очага, вручив трофейную винтовку без патронов.

- И что же мы теперь делать с тобой будем? – спросил, вздыхая от бессилья, Ритемус. Валерус, весь грязный, в накинутой на плечи минатанской шинели поверх одежды, в которой он сбежал из дома и уже успевшей превратиться в тряпье, с остервенением грыз ледяную солонину с черствым хлебом.

- Вы же меня не прогоните, господин Ритемус? – в голосе и глазах плескался целый океан раскаяния и невинности.

- Куда мы тебя прогоним? – мечту в голосе было почти не скрыть. - Но договоримся – мы оставляем тебя здесь, и ты должен исполнять все приказы беспрекословно. Не выполнишь – накажем, сбежишь – за тобой бегать не будем. У нас всех здесь равные права, и ты – один из нас. Поэтому тебе придется наравне со всеми таскать тяжести, а иногда и стрелять. Уяснил?

- Всегда готов, господин Ритемус! – с непритворным восторгом взвился в воздух юнец. – Что прикажете?

- Ничего, ничего скоро узнаешь, что к чему, и всю бодрость как рукой снимет, - ехидно процедил где-то за спиной Вомеш на родном языке. Блеск в глазах эта реплика не погасила, пусть и едкий смысл ее был понятен и без знания языка.

В тот же день они решились на новую вылазку, и обследовали все близлежащие дороги, а к вечеру вышли на шоссе – все было занято минатанскими войскам, целыми колоннами бронетехники и солдат, устремившихся на юг, к городу, и в той стороне грохотало еще сильнее, чем позавчера… «Подумать только, прошло несколько суток, а все настолько изменилось», - неустанно преследовала его мысль по пятам. Замерзая, приникши к холодной земле, ему нестерпимо, до скрежета в зубах хотелось метнуть последнюю гранату в самую гущу марширующего строя, мгновенно обратить в анархию кажущийся непоколебимым порядок войска, и только понимание, что сим он увлечет на тот свет своих людей, сдерживало его. И он смотрел, как идут стройные пешие колонны, за ними гужевые транспорта, за ними - броневики, идут по его земле, по его Родине, слабой и беззащитной, истерзанной, как вожак собачьей стаи, который попытался еще раз доказать право на первенство, но был искусан до полусмерти более молодыми особями. На обратном пути они сделали большой крюк, чтобы зайти в еще одну деревню в надежде попросить съестного. По дороге Ритемус оглядывался на юношу, которому решил устроить боевое крещение – его навьючили вещмешками партизан, и сами двигались налегке, а он пыхтел, как загнанный вол, но упорно тащил поклажу следом без нытья и возражений и покорно делал все, что приказывали, хотя приказы в основном были бессмысленными и издевательскими – пока все отдыхали, юноше, еле волокущему заплетающиеся ноги, Ритемус велел отнести снаряжение в одно место, а затем в другое, по кругу. Очередная деревня, лежавшая на равнине, была цела, и все-таки настораживала своей мертвенностью – на улицах не было ни единого человека, не звучало ни голоса, не шел дым из труб, а некоторые двери были открыты и раскачивались, чуть скрипя, и на снегу темнели брошенные вещи.