Ритемус шагнул наружу и зажмурил отвыкшие от света глаза. Его было слишком много – одно солнце на небе, большое и тусклое, как затертое медное блюдце, и тысячи маленьких зеркалец на земле, весело переливающихся и мечущих иглы во все стороны. Стволы деревьев стояли, обуянные полупрозрачной золотистой мишурой, и почему-то вдруг напомнили Ритемусу прутья решеток в тюремной камере. Он давно не вспоминал про тюрьму, и сейчас она казалась ему райским угодьем. Это был его маленький мирок, отгороженный от остального мира огромной стеной, со своими историями, печалями, и как ни странно, радостями, своей жизнью, которая пусть отличалась от житейской, но была насыщена не меньше, и которой до поры до времени было наплевать на потрясения во внешнем мире. И даже былая невыносимая рутина работы не затемняла отрады воспоминаний. Он мечтал вновь одеть форму и взять в руки жезл – символ власти над арестантами, символ могущества, которого он лишался лишь на ночь, на короткую ночь, после которой он снова будет повелевать десятками жизней в своем блоке. Внутрь прокралась сладкая и прекрасная мысль, что, если того мятежа не было бы, он до сих пор смотрел бы наружу из окна кабинета на внешний мир, распадающийся по кускам, уверенный, что его это не настигнет… Глупо. Война бы тронула тюрьму рано или поздно, и арестанты все равно стали бы надзирателями, а палачи – заключенными, и в этом маленьком мире была бы своя революция, которая вскоре соприкоснется с революцией той, внешней, а затем все застынет до следующего потрясения.

Он переставлял непослушные ноги по оглушительно скрипящему снегу, стараясь не ступать средь поваленных кривых лап ветвей, и ему казалось, что его слышно за километры – настолько было тихо, – только изредка со стороны передовой раздавались сухие одиночные выстрелы, молнией разряжаясь в воздухе. Ощущение тепла от сияющего солнца было обманчивым, холод пробирал шинель до костей, и Ритемус проклинал себя за торопливость. Ночью, видимо, шел сильный снег – ноги увязали в толстом зефирном насте, и проклиная все и вся. Скоро он остановился на краю обрыва. Далеко внизу застыла в русле остекленевшая река, гладким ледяным языком стелящаяся далеко на юг, исчезая за поворотами и деревьями. Над ней навис водопад, обросший толстыми сосульками, гроздьями свисающих с каждого выступа, словно челюсти огромного чудовища, заточенного в ледяной толще. Они то и дело играли ожерельями блесток на восходящем солнце, что придавало им еще более хищный вид. Иногда на них падали комья снега, и они звонко скрежетали о поверхность под собой, да так, что мороз шел по коже от такого скрежета. Вдалеке в воздух поднималась легкая дымка тепла – это была деревня, и он невольно вздохнул с облегчением. Она как раз лежала на его пути, и заодно можно попросить помощи. Периферийное зрение оказалось занято черной полосой, двигавшейся во всех направлениях сразу. На востоке огромный столб антрацитового дыма нехотя тянулся вверх, а затем расплывался по горизонтали под тяжестью масс холодного воздуха. Краем уха угадывался непонятные приглушенные щелчки, в которых Ритемус сначала услышал треск костра, а затем – стрельбу, сначала отдельные выстрелы, и после – целые залпы. Он пару секунд постоял в нерешительности, выбирая направление – там, на юге, были повстанцы, мирная деревня, дорога в город... и к Таремиру, и мало что ему могло угрожать. На востоке полыхала уже наверняка выгоревшая деревня, и минатанцы расстреливали мирных жителей либо вступили в схватку с отступившими в лес бойцами повстанческой армии.

Сжав до боли челюсти, он спустился вниз и, перегнувшись пополам, чтобы не свалиться на гладком льду, перешел через реку, и уже бегом, нисколько не заботясь, что он демаскирует себя шумом, ринулся вперед. Из-за гигантских клубящихся грибов над лесом расстояние казалось обманчиво маленьким, и Ритемус взбирался на последний холм уже ползком, жадно заглатывая обжигающий воздух, слыша, как трещит и лопается горящее дерево, и стреляют винтовки. Наверху его обдало облако чада, покрыв лицо и шинель блестящим пластом копоти; он смог рассмотреть лишь множество очагов огня, бьющих сквозь дым многометровыми танцующими языками, лишь в центре гордо съежилась в мареве часовня, окруженная низенькой оградой из кованых железных прутьев с нехитрым орнаментом из завитушек. Ритемус прополз деревню по кругу, к источнику выстрелов, и увидел с десяток синеватых низкорослых шинелей, увлеченно палящих по окнам часовни, огрызающимся одним-двумя выстрелами на залп. Ритемус осторожно снял с пояса гранату, резко встал, бросил и откатился вниз. Раздался хлопок, послышались крики, и арлакериец навскидку выстрелил по уцелевшим минатанцам, бросившимся к телам. Двоих он снял за считанные секунды, последнего минатанца ранил в ногу, и тот покатился вниз, к пожару.

- Лежать! – во всю глотку прокричал Ритемус, держа на мушке противника. Тот оттолкнул в сторону винтовку и поднял руки вверх. От часовни отделились несколько фигур.

- Ритемус, это ты? – неуверенно спросила одна из них, в которых узнавались фалькенарцы.

- Северан! – ответил он, не сводя глаз с поверженного врага. Вомеш и Неральд взвалили раненого на плечи и потащили в часовню. Основная часть строений уже выгорела – нетронутыми остались только несколько домов на отшибе. Повсюду лежали убитые тела – женщин, мужчин, детей. Кто-то убит выстрелом, кто-то обгорел до цвета свежего расплавленного асфальта. Вдоль линии пепла, недавно бывшего плетневым забором, лежали расстрелянные тела и рядом – два убитых минатанских солдата. Царил нестерпимый жар. С колокольни, перегнувшись через перила, свисал человек в черной сутане, по капле роняя кровь на паперть.

За массивными дверьми было темно – лишь подсвечники вокруг алтаря озаряли пятачок маленькими лепестками света. Перед алтарем молился на коленях священник, а в зале между скамьями, меж колонн и под стенами прятались люди. Слышался тихий шепот и плач – кто-то оплакивал бездыханные тела своих близких. Пол застлала крошка выщербленного мрамора и камня, хрустевшего под ногами, изображения святых на противоположной стене, выложенные мозаикой, покрылись большими черными пятнами, будто бы они заболели оспой или чумой.

Из-за пожара внутри было тепло, и Ритемус расстегнул шинель и устало свалился на ближайшую скамью. На него никто не обращал внимания – все подбадривали друг друга и обещали, что скоро все закончится.

- Пастор, мы их убили, - зычным голосом, разнесшимся эхом, сказал Северан и жестом приказал занести пленного. Все разом обернулись и посмотрели на вошедших пустыми взглядами – Ритемус поймал на себе один такой – смотрящий сквозь него взор девочки, сжавшейся в комок около матери, и только верхняя половина лица выглядывала над огромной шалью, опутавшей все ее тело. Завидев пленного, люди вскочили, требуя посадить на кол убийцу, но их осадил Северан. Ритемус торопливо перевел глаза на пастора, и понял, что все эти люди ничего подобного не переживали никогда. Пастор приоткрыл рот и молчал, сдерживая ураган разрывающих его чувств, а потом сказал тихим сдавленным голосом:

- Спасибо вам. Благослови вас небо. Кто будет наш избавитель?

Он сказал это, не меняя тона, и Ритемус даже сначала не понял, что обращаются к нему.

- Я… из арлакерийской армии, - ответил он. – Увидел, что над лесом стоит дым и поспешил сюда.

- А где остальные? – спросила женщина, обнимавшая сверлящую взглядом пришельца девочку.

- Я… не знаю. Наверное, отступили.

Никто не стал спрашивать, почему он не знает. Воцарилось молчание.

- Почему они сожгли деревню? – спросил Ритемус у пастора после недолгой паузы.

- Из-за нас, - ответил Северан убитым голосом. – Нас, похоже, заметили неподалеку, когда мы уходили, а потом решили, что нас спрятали в деревне. Поэтому… лучше тебе с ними поговорить, а не мне, - он сел на скамью рядом со скулящим минатанцем, валяющимся на полу.