Да, это подло, говорил он себе. Но мертвыми ни он, ни эти люди ничего сделать не сможем. Толк будет только от них живых. И он будет беречь своих людей. Потому что почти уверен, что эту битву они проиграют. Они – он, Гальгатус, - могут доносить до остальных мысль, что потеря Вождя и столицы не означает автоматическое поражение в войне, но это будет тщетно и несогласные с ними будут правы. Кроме них двоих, для остальных Республика связана с Вождем, а он - с ней, и потеря одного из элементов сразу влечет ничтожность другого.

И вдруг череп пронзила мысль: а отчего бы такой пессимизм? В самом начале Революции дело обстояло куда хуже – тогда все действовали сами по себе, и процесс централизации занял почти полгода, а до того под началом Вождя было около семи тысяч человек, плохо вооруженных и плохо снабженных. Остальные отряды вообще подчинялись своим командирам, которые про Вождя слышали краем уха и действовали почти наобум.

Эта зима долгая, никто не будет предпринимать активных действий до ее конца. Скорее всего. А значит, время есть…

Пастор по-прежнему читал молитвы на обоих языках перед коленопреклоненными солдатами. «Быть может, сказать ему, чтобы изменил обряд, - подумал Ритемус, - мне больные не нужны».

- И отпусти нам грехи наши, и ниспосли свет разума в сердца и умы наши…

«Интересно-таки. Зачем озарять разумом сердце?»

На землю опускалась новая ночь. Со стороны фронта доносились отзвуки редких и нестройных винтовочных залпов.

- Пастор, я смотрю, вы закончили?

- Да, господин минор-легионис - обреченно ответил тот.

- Помните, мы говорили с вами о разделении обязанностей по сохранению души и тела?

- Обряды придумывал не я. Отклонений от них не существует. Ничем не могу помочь, - рублено сказал пастор, прерывая фраза глубокими вздохами.

- Сожалею. Но с точки зрения медицины стояние в глубоком снегу на коленях не способствует укреплению здоровья. Вам придется заняться реформированием обрядов. Временным, по крайней мере.

- Я займусь этим, господин минор-легионис, - он поднял свой мешок и зашагал к костру.

- … Иначе и меня расстреляете?.. – Ритемус мог поклясться, что слышал эту фразу, но решил не реагировать. Снова этот миротворец жалуется на жизнь своему господу – он сел боком к Ритемусу, и в свете костра было видно, как шевелятся губы и дергаются у сутаны четки с подвешенным на них образом.

- За что он мне такой? – риторически спросил он у Тумасшата. Тот лишь загадочно улыбнулся, и тут же ухнул пушечный выстрел совсем недалеко – километров пять. Все попадали со своих сидений и похватались за оружие. Эхо гаубичных выстрелов спугнуло птиц на елях, и звезды над головой закрыл хлопающий крыльями черный рой, сбивая с ветвей снег, который лавиной падал на землю, гася костры. Партизаны разбегались в закоулки резко разросшейся тьмы, громко чертыхаясь.

- Вроде наши, - тихо сказал кто-то, и над кострами развеялся вздох облегчения.

- Так и заикой стать можно, - подал голос Йакалан, меланхолично чистя сапог. Он-то вообще никак не среагировал – как драил снегом обод подошвы, так и сидел, даже головы не поднял.

- Реналур, отправь людей, пусть на километр туда смотаются и вернутся, - на всякий случай.

- Есть, - и тут же растворился в темноте.

Это ожидание выматывало. Солдаты тоже скучали, наверное, стоило дать развлечение в виде рытья окопов здесь. Бесполезно, зато все заняты. К утру, быть может, полсотни метров неглубоких траншей удалось бы выкопать.

С северно-западной стороны донесся шорох. Ритемус встал и всмотрелся в тьму – там едва угадывались силуэты лыжников. Один из них, спотыкаясь и падая, сбросил лыжи и побежал к Ритемусу, с той поспешностью, которая не оставляет сомнений.

- Выдвигаемся! – крикнул Ритемус, на ходу принимая планшет с документами.

***

Когда отряд вернулся на место, их ждал деревенский староста.

- Господин Ритемус, за вами приехал самоходный экипаж, ждет вас, - поздоровался и поклонился он. – Хотят отвезти вас в город.

Ритемус молча кивнул, развернулся и отдал приказания. Реналура и Тумасшата оставил за главных, несмотря на протест последнего, - он хотел навестить Аумата, - Йакалана он взял с собой в деревню. Там его и вправду ждали двое солдат, очень утомленных с виду.

- Господин легионис, генерал Гальгатус прислал нас за вами. Он сказал, что вы все знаете, поэтому прошу, садитесь в машину.

- Дорога чиста? – только сейчас он заметил в дверном крыле несколько отверстий. – Все ясно. Как прикажете добираться?

- Окружным путем. Северо-западной дорогой.

Ритемус кивнул и вчетвером они влезли в тесную машину.

- Насколько опасно сейчас на шоссе?

- Несколько десятков дезертиров бродят вдоль дороги, судя по всему, направляются в Серметер. Мы гнались за ними, но вчера потеряли из виду. Сегодня мы на свою беду их нашли, - показал он на отверстия.

Да, Гальгатус ему все написал. Кратко, сухо, но этого было достаточно. Слухи о смерти Вождя достигли города давно, а пять или шесть дней назад, в зависимости от точного времени написания письма, произошли столкновения по городу. Почти все они были быстро подавлены, однако оставался один очаг сопротивления на тот момент. Генерал писал только о городе – насчет передовой он лишь упомянул, что там обстановка стабильная. Насколько можно было судить, что-то около нескольких сотен гражданских, с оружием и без, и около трех десятков солдат из нескольких частей – все они пытались прорваться к лесу, то есть на юго-восток. По пути напали на типографию, дом культуры, убили одного легиониса, ранили другого, устроили переполох в расположении одного из полков. Некоторым удалось прорваться из города, большая часть убита в перестрелках или расстреляна, какое-то количество закрепилось в типографии. Не считая этого, порядок восстановлен, однако сам факт совершенного предательства, наложившийся на весть о смерти главнокомандующего, парализовал все и вся. Что самое главное, связь со Ставкой наладить не удалось. К большому облегчению, связь с командованиями других фронтов не нарушалась, но знали они не больше здешнего.

А в конце Гальгатус сильно дрожащей рукой вывел, пытаясь сохранять стройность почерка – буквы то лежали на бумаге почти каллиграфическим почерком, то прыгали в разные стороны, словно написанные непривычной к письму детской рукой: «В тылу противника также происходят волнения. Причина неизвестна». Последние два слова были вдавлены в бумагу – их можно было легко прочитать наощупь.

- А как вы оцениваете обстановку? – спросил он вдруг у сопровождающих.

- Как относительно стабильную, господин легионис. Никто даже сначала и не понял, что произошло. Сначала все думали, что это очередной расстрелов мародеров, и только потом началась серьезная пальба.

Мне кажется, все началось еще неделю с лишним назад. Было несколько митингов – несколько в нашу поддержку, подбадривали наши ребят на передовой и собирали деньги и теплые вещи. А один – антивоенный, там требовали прекратить все это. Сначала они никого не трогали, но потом сверху пришел приказ разогнать. Ну их и разогнали, без выстрелов. Попинали некоторых, нескольких в полицейском участке закрыли. На этом все кончилось. На следующий день, почти ночью, пошли слухи про Вождя. А потом какие-то местные вооружились дубинками и начали нападать на патрули. Говорят, что они хотели уйти из города, чтобы их не забрали на передовую. Ушли бы по-тихому, кто бы им мешал? А утром до того в расположении 312-го полка какие-то солдаты застрелили своего легиониса, поставили на мегафоны запись, мол, нужно сдаваться и сдавать всех валаймов и прочих неарлакерийцев, иначе мы все обречены тут. А гражданские не вместе были – сразу в нескольких местах группами от двадцати до полусотни человек, насколько знаю. Уже к обеду стало все ясно, и нас послали отбивать дом культуры – те уже через двадцать минут поняли, что дело пропащее. С типографией сложнее было – ее три дня назад только отбили. Притащили пушки и вдарили осколочными. Внутри немного живых осталось. Потом все, затишье. Только вот командование что-то молчит, из-за Вождя, похоже, и всем кажется, что мы на пороховой бочке сидим. Чуть что - рванет. Только вот непонятно, правда это или нет. Если молчат, значит, все правда? А конвойные с фронта тоже не больше нашего знают.