В стальной перчатке Император сжимает сердце – багровое, скользкое от крови, больше человеческого. Он вырезал его из груди убитого дремора, разломав чёрные рёбра кинжалом из дэйдрической стали: таково испытание смелых, шептал ему голос данмерской жрицы.

Таково испытание достойных.

Прошло время величественных статуй и белокаменных постаментов; первоцветный ветер с Нибена несёт гарь и превращает снег в чёрно-багровую слякоть, перемешанную с грязью. Небольшой гротескно-уродливый алтарь, выстроенный жрицей за несколько дней из костей и залитого воском пепла, стоит у подножия скал, врытый в кашу из тающего снега.

Идёт война. Даже лордам дэйдра придётся поступиться роскошью.

Жрица предупреждала его, что три месяца как миновал день призыва, что гнев того, к кому он обратится, неминуемо коснётся Империи, и даже необходимая дань – сердце старшего дэйдра – не смягчит волю лорда, но Тит Мид приказал ей молчать. Он не мог позволить себе скакать на другой конец Сиродила к настоящему алтарю, разыскивая его у берегов Камышовой реки.

У него не было времени. Акатош, смотрящий во всевечное слепыми глазами, полными золота, отмерял ему не недели – дни.

Империя истекала кровью, и кровь сочилась из дэйдрического сердца в его руке, стекая по начищенной латной перчатке, капая в грязный снег и на почерневший воск. Костяной алтарь принял подношение, и Тит Мид с невольной горькой иронией подумал: каждый Император, прославившийся в веках, обращался к повелителям Забвения. Даже святой Мартин.

Каждый житель Империи присягает на верность Императору – верность до смерти и в смерти; каждый Император клянется в верности Империи.

Император должен быть готов заплатить любую цену ради неё.

Шёпот Боэтии – тысячеголосый хор; женский голос, вплетающийся в мужской, становящийся единым целым внутри, там, куда не дозволено проникать даже мысли. Дэйдрические лорды отвечают на подношения – особенно на подношения Императора.

— Тит Мид Второй, смертный без крови Дракона, — звенит не то шёпотом, не то громом голос-мысль в его разуме: жарко, жадно, любопытно, всезнающе. Всеобъятность дэйдра и бессилие смертного, могущество Боэтии и упрямство Тита Мида; вначале он различает сущность лорда в бесконечности, рассматривающей его – потом бесконечность становится его частью.

Боэтия впитывает его ярость. Его ненависть.

Его жажду мести.

И замирает там, где месть переплавляется в долг, а долг – в верность; верность сродни клинку, в сердцевине его – вера, и за верой стоит Дракон.

Боэтии нет нужды идти дальше.

— Помоги мне спасти Империю, — говорит Тит Мид, и шёпот-шелест голосов дэйдра стихает, вслушиваясь. – Мне нужна смерть Наарифина. Освобождённые от Доминиона провинции Империи. Но мои люди слабы – духом и телом, и мне одному не создать из них армию, способную на это.

Боэтия хохочет в его голове, бесплотная, но формирующаяся; её голос, всесильно-едкий, обретает пол и тембр, оставляя прочее лишь эхом в бездонной глубине звучания.

— Ты хочешь убить Наарифина, незаконный Император, — шепчет Королева Теней, — ты хочешь увидеть его распятым и четвертованным, хочешь отправить его изуродованный труп в Алинор – или скормить босмерам, что прежде ему служили; о, Император, как же я могу отказать тебе? Империя кричит, клеймённая раскалённым золотом, растоптанная и униженная, ещё немного – и Доминион вырвет ей потроха, а потом доберётся до сердца. Я могу дать тебе то, чего ты жаждешь, смертный. Но потом я приду за платой.

Алтарь сияет лиловым – кажется, свет Забвения сжирает останки своего слуги, забирая его обратно. Дэйдра бессмертны, вспоминает Тит Мид, все дэйдра. Все они возрождаются в Обливионе.

Но у смертных есть только этот мир. Из Этериуса возврата не будет.

— Какой платой?

Та-Кто-Разрушает смеётся – тысячеголосым шелестом, хором шёпотов.

— Разве тебе не всё равно, Император? Ты готов заплатить любую цену, а я готова принять её. Такова судьба достойных моей милости, смертный. Ты сам призвал её. Я стану мечом, что позволит тебе сразить любого противника – и выиграть любую войну. Я стану твоим голосом, и твои воины пойдут за тобой в любое сражение – и победят. Согласен ли ты на такую сделку?

Южный ветер приносит смрад и пепел. Там, чуть дальше на юг, на подступах к Румару, задыхаются в дерьме и ледяной слякоти тысячи, больше десятка тысяч людей; людей, готовых выгрызать себе право на достойную смерть, потому что сейчас они лишены даже его.

Златоглазый Акатош смотрит на него, незаконного Императора, заключающего договор с дэйдрической леди обмана, и глазницы его кровоточат пустотой.

— Да, — говорит Тит Мид, потому что они оба видят истину. Они оба знают, на что он готов пойти.

Он верен своей клятве.

— Тогда встреть Наарифина огнём и золотом, — шепчет Боэтия, и в голосе её прорастает ревущая жажда крови, разгораясь в бурю, в неостановимый шторм, в грохот и рык, в ярость и силу; ладонь Тита Мида смыкается на рукояти меча – и даже сквозь сталь латной перчатки жжётся пламя клинка.

Золотого клинка.

Алтарь рассыпается горсткой костей в холодной мокрой грязи, и голос дэйдра остаётся лишь наваждением – наваждением, которое стирает новый порыв ветра. На тускло-золотистый металл угасшего лезвия падают капли не то снега, не то дождя. Тит Мид смотрит на него – одно невыносимо-долгое мгновение – и криво улыбается, не в силах сдержать растущего внутри торжества.

Эльфийское волшебство Мудрых Алинора, лорд Наарифин?

По зубам ли тебе окажется такая магия?

Он втаптывает в снег остатки рассыпавшегося трухой алтаря, воск смешивается с мокрой вязкой слякотью, уцелевшие кости хрустят и ломаются под сапогами. Когда земля на месте призыва напоминает всего лишь грязную кашу, Тит Мид уходит прочь – обратно, к лагерю, к (всё ещё не-мёртвым) своим солдатам, сжимая в руках Золотой Меч.

Позже наступит время думать о плате.

Сейчас – славься, гордая Империя, в грязи и ничтожестве, славься!

***

Империя собирает силы для последнего удара. Для последней, беспощадной волны, что сметёт армию Доминиона – или встретит смерть в бою.

С разорённых полей Сиродила можно не ждать урожая; зима была долгой, и провианта в Бруме остаётся всё меньше. Обозы из Скайрима идут через горы Джерол, медленно и с потерями, и их недостаточно, чтобы удержать голод в узде.

Солдаты Дециана, кто – после пытки Марша Жажды, кто – только из солнечного запада Хай Рока, выглядят лучше измождённых людей Летилия; скайримские легионы рвутся в сражение, отбивать Сиродил, зубами вцепиться в остатки Империи. Джонна, сумевшая провести армию через горы с минимальными потерями, похожа на оскалившийся сталью клинок; у Дециана сквозь усталость пробивается свирепое упрямство. Летилий бесстрастно разворачивает карты на неустойчивом столе, разбухшем от сырости Руки Дождя.

Выдержим.

Победим.

Утопим разорённый Имперский город в эльфийской крови. Очистим ею осквернённую Башню Белого Золота.

На всех картах, исчерканных набросками и стрелками, выделяется жирно пропитанная чернилами линия, смыкающаяся в круг.

Она проходит по Красной Кольцевой Дороге.

Она станет петлёй, в которой задохнётся Наарифин.

Тит Мид поднимает голову, чтобы в последний раз обвести взглядом трёх генералов, и в его глазах стынет холодная решимость. Дециан чуть усмехается – для него, после мучительного бегства через Алик‘р, после бойни у Скавена, Тит Мид сейчас – не государь, но полководец. И поэтому Дециан говорит: мы выпотрошим их, Император. Все силы Наарифина в столице будут стянуты к западному мосту.

Джонна, сжав губы, кивает: мы не пропустим ни одного ублюдка, Император. Юг будет закрыт.

Летилий щурится, и Титу Миду впервые за невероятно долгое время кажется, что его генерал скрывает кривую улыбку. Маги готовы, коротко говорит Летилий – и этого достаточно. Об остальном позаботится Тит Мид.

Остров Имперского города – идеальный капкан, лучшего не придумать. Если выстоят люди Дециана на западном мосту, если удержит Джонна южные укрепления, Наарифину конец.