Она прошла слишком много, она знает слишком много, и она хочет ещё больше. В десятки, в сотни раз больше.

Она просит бессмертие, и лорд Мора отвечает: я не властен над твоей жизнью, но я могу предложить тебе все знания Мундуса.

Чёрные волны ластятся к ногам, бездна обволакивает её и шепчет: все тайны Нирна.

Дэйдрический лорд называет цену, и Арис невольно вздрагивает. Вересковые ароматы блекнут в соли, тонким сухим налётом оседающей на её одежде.

Но более всего бойтесь ищущих знаний, ибо им никогда не бывает достаточно, - звучит в памяти.

Арис вздрагивает от холода, вместе с морской водой пропитавшего одежду, и заключает сделку.

Последние два года своей жизни она готовится к исполнению своей части договора. Вслушивается в подземные течения. Очищает волшебные источники, поддерживающие Коллегию, спускается в Мидден и искусно перенаправляет магические потоки, проходящие под всем городом. Накладывает карты Тамриэля одну на другую, глядя, где пересекаются линии.

Лорд Мора дал ей необходимое для этого знание – ей осталось лишь использовать его.

Свои вещи Арис оставляет Коллегии. Забирает только посох и тёплую одежду. Остальное пусть достанется тем, кто, может быть, когда-то будет искать те же ответы, что и она.

Арис чертит на снегу пентаграммы – одну выжигает на каменной крыше Коллегии, другие – в городе, вокруг города. Любой прошедший по Винтерхолду, обладающий самым малым магическим даром, различил бы, что город буквально горит магическими рунами. Мидденовские течения устремляются прочь от него, ослабляя вековую защиту. Город хрупок, как яичная скорлупа.

Последнюю пентаграмму, заключительную и на самом деле последнюю, Арис чертит посохом на льду. В линии изредка попадает морская вода, но это неважно.

Закончив, Арис знает – обратно дороги уже нет.

До исполнения сделки не более минуты, пока магия Миддена наполнит плетение её рун. Арис знает, что всевидящий Хермеус наблюдает за ней, и почему-то ей впервые в жизни так страшно. Так страшно, как не было никогда.

А потом Море Призраков обезумело, вздыбилось, раздутое концентрированной необузданной магией – и, рванувшись к небесам, рухнуло на город.

Последнее, что видела Арис – это расколотый Винтерхолд, рушащийся в воду, и неколебимую громаду Коллегии. Коллегия – обитель знаний. Коллегия будет стоять.

Море распахнуло под ней чернильную пасть, и бездна Обливиона проглотила причитающееся ей.

…В Апокрифе нет времени.

В Апокрифе нет старости.

Каждая частичка Апокрифа – это Хермеус Мора. Арис произносит его имя – Херрмммеуссс Мммоооррррааа, и книги любовно шелестят шершавыми страницами в ответ. Лорд всегда отвечает.

Она сама – больше не Арис, имена не имеют значения здесь. Она – лёгкая дымка, проносящаяся по Апокрифу и одновременно находящаяся в любом его месте.

Апокриф – это книга. Ей стоит лишь перевернуть страницу, чтобы оказаться где-то ещё.

Ей больше нет нужды стремиться к знаниям. Апокриф – средоточие всех тайн и загадок Нирна, и ей кажется, что за пределами этого места не будет уже ничего. Ей известно всё.

Но в Апокрифе нет времени и нет старости.

Лорд Мора милосерден – он даёт ей новую цель, цель беречь эти знания силой своей души, силой своей воли. Она считает это милосердным и она благодарна.

Искатель, - называет он её, он называет так многих, подобных ей. Они все едины. Они все – это знания Апокрифа, объединённые в сущность дэйдрического лорда с человеческими душами. Та, которую звали Арис, их часть.

Херрмммеуссс Мммоооррррааа. Книги шепчутся в ответ голосами Всезнающего.

- Ты жаждешь ответа, мой Искатель? – звучит его голос, разносясь по всей главе Апокрифа. Искатель Арис вздрагивает, ветошь бесформенной накидки шевелится на десятках чутких тентаклей.

- В Апокрифе есть все ответы, - говорит вечный страж Хермеуса. – Есть ли что-то неотвеченное за его пределами?

Есть ли что-то, чего даже ты не знаешь, мой лорд?

Страницы шелестят бездонно-бесконечным смехом.

- Бойтесь ищущих, - мягко шепчет внутри той, кто раньше был Арис, лорд Мора.

Ибо им всегда недостаточно.

========== Условие изучения (Нелот, боком Хермеус, Довакин), Skyrim ==========

Всё вокруг мертво и неподвижно, - для глаза, не привычного видеть сквозь, не умеющего находить скрытое.

Это место – воплощение главной идеи его создателей, оно само – будто выпадение из времени. Разрыв в его ткани. Шрам, стянутый неподатливой металлической ниткой.

И всё же зубы Дракона, сомкнувшиеся на золотистых рёбрах уснувших строений, медленно сгрызали их – до полного бездействия, до окончательного ухода из Тамриэля; поскольку создания древних мастеров отрицали существо Тамриэля. Поскольку они более не принадлежали ему.

Это место пропитано магией, - неправильной, неизученной, двемерской; Нелот примечает особо выделяющиеся аномалии, но не пытается как-либо воздействовать на них. Когда Советник опускается на колени, чтобы рассмотреть заинтересовавший его механизм, истёртый солстхеймским песком и временем тёмно-багряный плащ касается двемерита и оставляет на пыльном металле хвостатый росчерк.

Нелот тихо фыркает и едва не чихает сразу же от мелкого песка и пыли: тишина затерянного города подземных эльфов отзывается мелкой вибрацией и глухим предупреждающим рокотом. Чуждая, опасная стихия, так невыразимо далёкая от бесконечной жизни, текущей в сосудах корней грибовидных башен; от пропитанного небесно-земной магией воздуха внутри их. Тельванни умеет обращаться в камень, смерть и слух; и сейчас он готов стать ими всеми одновременно.

Едва слышный лязг касается чутких данмерских ушей, и отвлечённый от своего занятия Нелот раздражённо вскидывает рубиновые глаза в поисках помехи. Босмер не смотрит на него, ловкие пальцы лесного эльфа соскальзывают со сломанной шестерни, брошенной на каменной скамье.

- Я видел множество странных мест, но двемерские руины странны особенно, - говорит охотник, разглядывая выцветшие до неузнаваемости гобелены на стенах. – Когда заходишь в древние гробницы, чувствуешь себя чужаком – вором, потревожившим сокровищницу мертвецов. Когда спускаешься в старинные нордские залы, кажется, будто молишься чужим богам – как гость, пришедший на пир после сражения. Но когда я иду по двемерским руинам, мне кажется, будто я проваливаюсь в нечто настолько чуждое, что даже дэйдрические домены уступают этому. Ты застал двемеров, мастер Нелот?

- Да, - через несколько долгих секунд с оттенком снисхождения отвечает Нелот, и непонятно, правда ли это. – Жизнь эльфов значительно дольше человеческой, ты уже мог бы и узнать это.

- Тогда твоя жизнь длится больше двадцати семи столетий, - говорит Довакин, - ты живёшь две с половиной тысячи лет и проводишь это время в пыли книг и исследований?

- Если тебе больше по душе носиться по всей провинции с посредственно зачарованной деревяшкой, несомненно, я не смогу доказать тебе важность магических экспериментов.

Довакин тихо хмыкает.

- Кажется, эти года не пошли на пользу твоему дружелюбию.

- Дружелюбие? А… разве я нарушил какое-то правило дружелюбия? – удивляется Нелот, но тут же машет рукой: - Вполне вероятно, они поменялись за две тысячи лет. Я никогда не уделял этому много внимания.

Двемерские инструменты не отринули магию, однако подчинили её логике металла: слышно, как поёт этериум, проникая сиянием в глубину мысли. В шорохе пара исчезают пласты эпох с первой эры по четвёртую. Если остановиться, можно узнать, как ощущается бесконечное падение в бездну, где время не существует.

Золотоокий Дракон Времени истекает светом, как ядом; свет отражается в гранях металла и растворяет его в себе.

Нелот думает: может, поэтому его башня стоит рядом с затонувшими руинами Нчардака.