Губы госпожи Мэн шевельнулись, словно она собиралась что-то сказать, но все же с них не слетело ни слова. Она лишь потупила взгляд и благодарно склонила голову.
Лань Цижэнь поднялся и направился к выходу, чувствуя, что свежий воздух ему сейчас нужнее всего. Однако на пороге он замер, а затем, обернувшись, спросил:
— Вы сказали, что прочитали все правила на Стене Послушания?
— Да, разумеется, — подтвердила Мэн Ши. — В первые же дни.
— И вы сказали, — поколебавшись, уточнил Лань Цижэнь, — что запомнили их?
— Да, — вновь ответила госпожа Мэн.
— Все три тысячи?
Мэн Ши с готовностью кивнула и поинтересовалась:
— Вы желаете, чтобы я их перечислила?
— Не стоит, — взяв себя в руки, отказался Лань Цижэнь. — Вам не было нужды их учить…
— Я не учила специально, — Мэн Ши улыбнулась, и Лань Цижэнь ни за что бы не признался, что очаровательные ямочки, пришедшие на смену прежнему отчаянному выражению, стали буквально бальзамом для его сердца. — Но у меня хорошая память, и прочитав правила, я их просто запомнила.
Эта женщина не переставала его удивлять.
В очередном послании от старшего племянника Лань Цижэнь наткнулся на странные строки. Он даже перечитал их несколько раз, прежде чем убедился, что действительно правильно их понял.
Начало было неплохим: Сичэнь просил передать госпоже Мэн, что ее сын жив и здоров. А вот дальнейшее повергало в замешательство. Сичэнь несколько путано, однако весьма пространно размышлял на тему, что подвиги можно совершать не только на поле боя, что некоторые решения и поступки требуют особого мужества, что к великой цели помимо прямых есть и косвенные, но, возможно, куда более важные пути…
А завершался весь этот вдохновенный опус просьбой как-нибудь помягче сообщить госпоже Мэн, что ни писем, ни даже простых весточек о сыне она не получит до самого конца войны.
— Чудесно, — наконец убедившись, что он не ошибся в трактовке написанного, произнес вслух Лань Цижэнь. Письмо он отложил очень аккуратно, ибо на него еще предстояло ответить. — Чудесно. Племянник желает, чтобы я сообщил матери его друга, что тот ввязался в опаснейшую авантюру. Я даже догадываюсь, в какую. И если я догадываюсь правильно, то это почти равносильно самоубийству.
Лань Цижэнь потер пальцами виски, пытаясь отвести подступающую головную боль. Все-таки что-то в воспитании старшего племянника он упустил. Даже если авантюра была не его идеей — Лань Цижэню очень хотелось в это верить, — то даже согласие на нее предполагало излишнее легкомыслие. Глава ордена просто не имел права быть настолько слепым.
Их мальчишки сведут их в могилу.
Лань Цижэнь, замерев, недоуменно сморгнул. В какой момент ему в голову пришла именно такая формулировка: «их мальчишки»? Сам он никогда даже не видел этого Мэн Яо и знал о нем в основном со слов Сичэня и — совсем немного — от госпожи Мэн. Интересно, почти против воли подумал Лань Цижэнь, как хоть выглядит этот молодой человек? Отчего-то очень хотелось верить, что он пошел в мать. Скорее всего, это вполне могло быть именно так — иначе Сичэнь наверняка уловил бы связь с главой Цзинь.
Нет, Мэн Яо почти наверняка не был похож на отца. И орден Ланьлин Цзинь не принял его, в этом не было сомнений. Иначе молодому человеку не было бы нужды ввязываться в опасное предприятие. Напротив, если бы их отношения с Цзинь Гуаншанем сложились, Мэн Яо наверняка нашел бы способ передать матери радостную весть. Прямой связи между орденом Ланьлин Цзинь и Облачными Глубинами в данный момент не имелось, но о таком важном событии можно было бы сообщить через Сичэня.
Тот ведь, даже не передавая ничего конкретного, все равно в каждом письме умудрялся посвятить своему другу хотя бы небольшой фрагмент. Среди важных вопросов, обсуждений, обмена решениями и планами, Сичэнь находил время и место, чтобы похвалить что-нибудь в Мэн Яо. Какие-нибудь его слова или поступки, или же просто наблюдения Сичэня и его рассуждения о друге.
У Лань Цижэня была хорошая память и большой опыт общения с недорослями. Своих племянников он знал отлично, и даже закрывая на что-либо глаза, всегда помнил об их, возможно, даже неосознанных хитростях. За Сичэнем с детства водилась эта несколько наивная, но по-своему милая привычка аккуратно нарабатывать приятное впечатление. Он несколько раз применял эту свою «секретную технику» для пользы брата. Сичэнь редко просил за Ванцзи напрямую, однако не жалел сил, в каждом разговоре упоминая, какой достойный человек его брат, как он старается, как много прикладывает усилий в учебе и послушании…
И в какой-то момент оказывалось, что не уступить просто невозможно. Конечно, дело облегчалось тем, что Ванцзи и правда являлся практически идеальным, и пойти ему на уступки в мелочах было несложно.
Больше никого Сичэнь так старательно не выгораживал. Возможно, оттого, что в его окружении не имелось людей, за которых ему хотелось бы вступиться. Ведь у Лань Сичэня, наследника ордена, умного, доброго, благожелательно настроенного мальчика с лучезарной улыбкой не было ни одного друга. Его любили и уважали, и в тех делах, где требовалась командная работа, он слаженно действовал вместе со всеми — однако в остальное время всегда оставался в стороне. Самым близким человеком для него являлся Ванцзи, но тот уже сам держался от брата на расстоянии.
Лань Цижэнь никогда не видел в этом ничего дурного. Он сам не был общительным человеком: ни сейчас, ни в юности, ни в детстве. У Лань Цижэня было много возможностей наблюдать за приглашенными учениками, и он раз за разом приходил к выводу, что все эти приятели только отвлекают от учебы и подстрекают к нарушению правил. Сам Лань Цижэнь любил лишь своего брата — и считал это совершенно достаточным.
Как считал нормальным и то, что его племянники тоже чуть прохладно держались друг друга. А вот теперь оказалось, что Сичэнь нашел кого-то, кто стал ему не менее дорог, чем брат, — и тем страшнее было, что он, возможно, не понимал, какому риску тот себя подвергает.
Нет, решил в итоге Лань Цижэнь. Он ничего не станет сообщать госпоже Мэн. Разве что упомянет о том, что войска сменили дислокацию, — что являлось совершеннейшей правдой, — и связь между орденами значительно ослабла.
Впрочем, через некоторое время выяснилось, что при всех своих многочисленных способностях конспиратором Сичэнь был никудышным. В его дальнейших посланиях, пусть и не столь явно, как прежде, но все же нет-нет да и проскальзывало восхищение талантами его нового друга. Он не писал напрямую, чем тот занимается, однако благодарность сквозила в каждом иероглифе.
Лань Цижэню оставалось надеяться только на то, что письма главы Лань никогда не будут перехвачены противником.
========== Глава седьмая, в которой Мэн Ши играет и слушает, отвечает и спрашивает ==========
Мэн Ши дала своему сыну неправильный совет.
Один месяц сменял другой, весна уступила место лету, а то — новой осени, и в ошибке уже не приходилось сомневаться. Если бы их с Яо мечта исполнилась, он нашел бы способ сообщить ей об этом. Но писем больше не было, и Мэн Ши приходилось довольствоваться краткими известиями, передаваемые старшим наставником Лань. Утешало ее только то, что такой строгий и честный человек не стал бы лгать, а значит, ее сын действительно жив, здоров и продолжает сражаться.
Быть может, думала Мэн Ши, когда все закончится, Лани и правда позволят ее А-Яо приехать сюда. Ей было немного стыдно за то, что Лань Цижэнь, судя по всему, не совсем правильно понял про ее прошлое. Он явно счел ее любовницей главы Цзинь и не подозревал о том, что за ее любовь платили многие и многие мужчины. Однако… Она сама ведь не обманывала его, не так ли? Достаточно того, что он знает, что она — падшая женщина, а подробности здесь не нужны. Уж точно не ему: такой человек как господин Лань наверняка никогда в своей жизни не был ни в одном ивовом доме.
Большую часть времени Мэн Ши пыталась гнать посторонние мысли взашей. Прошлое не изменить, а будущее не угадать. Она старалась сосредоточиться на том, что делала изо дня в день, и этим успокаивала свое тревожно колотящееся сердце. Библиотека ордена Гусу Лань стала для нее самым настоящим спасением.
