========== Глава первая, в которой Мэн Яо меняет взгляды и мечтает о несбыточном ==========
— Я считаю своим долгом отблагодарить вас…
Гость склонился в поклоне — попытался склониться, но Мэн Яо поспешно перехватил его руки, одновременно улыбаясь мягкой, ни к чему не обязывающей улыбкой. Такие люди не должны кланяться, и уж тем более не ему. Такого и касаться-то не следовало, но, выбирая из двух зол, Мэн Яо остановился на меньшем. Слишком уж хорошо он знал, как унизительно для благородных господ выказывать излишнее уважение к низшим.
А оставаться в долгу — еще унизительнее. Никогда подобные «долги» не приводили ни к чему хорошему. Когда Мэн Яо был маленьким и глупым, он верил, что преподнесенные господам одолжения однажды вернутся сторицей, но жизнь равнодушно расставила все по своим местам. Самой лучшей наградой за оказанную помощь становилась небрежная забывчивость, худшей — дополнительные шишки и синяки. Люди разные, и «благодарности» у них тоже отличались, но ничего по-настоящему хорошего Мэн Яо не видел ни от кого.
Эту горькую науку к шестнадцати годам он заучил наизусть. В своей нынешней жизни Мэн Яо оставался бедным и одиноким, но хотя бы свободным и независимым. Больше никаких одолжений и услуг, решил он еще несколько лет назад, только исключительно товарно-денежные отношения. Ему платят — и он выполняет работу. Хорошо, качественно, добросовестно — о, Мэн Яо почти все умел делать на высоком уровне, а если и что-то и не умел, то легко и быстро учился. Он окончательно расстался с туманными надеждами в тот миг, когда летел со ступеней Башни Золотого Карпа, и после этого, как он считал, больше никто и никогда не дождется от него не оплаченного заранее поступка.
Потеряв последние иллюзии, Мэн Яо сосредоточился на том, что у него получалось лучше всего: на крайне продуктивной работе. Он научился находить тех, кому требовались его услуги, и научился выбивать полноценную оплату за свой труд. Денег, конечно, все равно было удручающе мало, особенно после затрат на жилье, еду и мелкие бытовые нужды, но зато это были его собственные деньги, не одолженные, не выпрошенные и не брошенные из милости.
Руководствуясь своими принципами, Мэн Яо худо-бедно прожил уже больше года. Он все сильнее и крепче уверялся, что так пройдет и вся его жизнь. Правде следовало смотреть в глаза: полноценного заклинателя из него не получится. Его мать жестоко обманывали, подсовывая ей бесполезные руководства и никчемных «учителей», и она, гоняясь за мечтой, упустила свой собственный шанс на достойную жизнь. Мэн Яо очень не хотелось повторить ее путь и, твердил он себе день за днем, сам он будет совершать только логичные, практичные и материально обеспеченные поступки.
Он свято верил в это ровно до тех пор, пока насмешливая судьба не столкнула его с человеком, один лишь взгляд на которого заставил поступить не так, как велел холодный разум, а как захотело бестолковое и взбалмошное сердце. Мэн Яо только посмотрел в глаза загнанного оленя — и его тело, не подчиняясь голове, само бросилось на спасение. Впрочем, следовало признать, что голова в тот момент тоже бессовестно промолчала, а потому не имела права упрекать сейчас все остальное, поступившее столь неразумно.
Это уже после, когда ум, которым Мэн Яо втайне гордился гораздо сильнее, нежели гипотетическими способностями заклинателя, изволив пробудиться от спячки, вспомнил, что олени, в общем-то, весят ничуть не меньше коров, а мощные копыта и крепкие рога делают их не такой уж простой и легкой добычей. И человек, которому Мэн Яо так неосмотрительно помог, по сути своей едва ли являлся совсем уж беззащитным. Уже много позже он имел возможность хорошо рассмотреть и высокий рост, и сильные плечи, и крепкий, пусть и стройный торс… Однако в тот самый первый момент Яо увидел — и на всю жизнь запомнил — только оленьи глаза, и это определило их совместное будущее на ближайшее время.
К счастью, в конечном итоге все оказалось не так плохо, как вещал весь предыдущий опыт, но тревожности это не убавляло. Мэн Яо предпочитал смотреть на жизнь с практической точки зрения, и для этого считал необходимым учитывать все полученные знания. Человек, которого он спас, в накопленные горьким опытом знания не вписывался. Он был молодым и сильным заклинателем из хорошей семьи, и любого из этих качеств хватило бы на то, чтобы сделать сосуществование на одном небольшом пространстве невыносимым, но…
Лань Сичэнь опровергал все то, что Мэн Яо потом и кровью вписал в свои каноны. Он ничего не требовал, более того, даже ничего не просил, равно опасаясь стеснить и навлечь беду. Он не выказывал ни брезгливости, ни превосходства, на которое — это следовало признать, наступив на горло собственной гордости — все-таки имел полное право. Он светло улыбался и не скупился на слова благодарности. В какой-то момент Мэн Яо даже поймал себя на малодушной мысли, что он просто сошел с ума и выдумал себе таинственного и безупречно прекрасного друга.
Горькую улыбку ему пришлось спрятать: его гость, который оказался вполне ожидаемо неприспособлен ко многим бытовым делам, как человек проявлял недюжинную проницательность. По крайней мере, он, стоило ему немного прийти в себя после нанесенных его телу ран и ожогов, с легкостью распознавал, когда Яо предлагал что-то от души, а что-то только из вежливости, или когда тот и правда был полон сил, а когда лишь притворялся. Вот и в улыбках Мэн Яо Лань Сичэнь научился разбираться, интуитивно отличая искреннюю от вежливой — и, несомненно, угадал бы и горькую. А затем наверняка спросил бы о причине, и Яо не знал бы, что ему ответить. Разве что пошутить над самим собой: мол, впервые, став взрослым, умудрился на целое мгновение поверить, что у него появился искренний друг, пусть даже и выдуманный.
Время шло, и они притерлись друг к другу. Гость все еще смущался, что пользы от него в хозяйстве никакой, а Мэн Яо радовался про себя, что правила Гусу Лань запрещают есть мясо и пить вино. Люди из Цишань Вэнь все еще рыскали по округе, приглядываясь, прислушиваясь и расспрашивая, и Яо совсем не хотелось, чтобы кто-нибудь донес им, что в его доме внезапно завелись лишние деньги, да и покупки значительно увеличились.
Мэн Яо, глядя на своего гостя, даже стал задумываться, действительно ли тот уникален, или же ему самому просто не повезло с предыдущим опытом. Возможно ли вообразить такое, что, если бы его отцом был не глава Цзинь, а глава Лань, его никто не спустил бы с лестницы, а приняли пусть даже и не с распростертыми объятиями, но по справедливости? Хотя, если они и правда там все такие благостные, то вряд ли кто-то из них бывал в ивовых домах.
А Лань Сичэнь, чья проницательность не распространялась так далеко, не замечал, что ломает чужую тщательно выстроенную систему мира. Он рассказывал об учебе в родном ордене, о правилах и распорядке с такой любовью, что Яо ловил себя на мысли, что даже пробуждение в пять утра было бы не столь ужасной платой за обитание в таком спокойном месте и обучение у лучших мастеров.
Мэн Яо сам не заметил, как однажды в ответ на очередные воспоминания своего гостя признался, что тоже пытался выучиться на заклинателя. Большую часть жизни он старался не говорить об этом: в свое время ему порядочно досталось от мальчишек, живших по соседству и знавших, что его мать тратит все средства на пособия и преподавателей. Результата не было почти никакого, и насмешки становились все более и более жестокими. Особенно горько переносить их стало тогда, когда Яо уже и сам осознал, что они делают что-то не так, и только мама продолжала истово верить.
Но признаться Лань Сичэню оказалось неожиданно легко. Тот, казалось, вообще не умел осуждать и даже своих преследователей не поминал ни единым дурным словом. Узнав же о старых попытках Мэн Яо ступить на путь заклинателя, он только радостно оживился. Порывисто протянул руку, почти коснувшись чужого запястья, и лишь в последний момент отдернул пальцы, смущенно спросив:
— Я могу… дотронуться до тебя?
