Шото приоткрыл рот, смотря на самодовольного Бакуго, и вопреки катастрофичности и идиотизму ситуации думал, что ему чертовски с ним повезло.
Что-то вроде спасительной соломинки, которая поможет выбраться из ущелья? А что насчет готового взорваться динамита и смести ущелье к чертям собачьим?
— Пока я ехал в метро, прочитал эту чудесную папку, — потряс ею перед застывшим лицом Энджи, — в которой детально расписано, где, когда и в каких грязных сделках ты участвовал. Наверняка все твои связи пойдут ко дну, как только всплывет хотя бы половина этой инфы. Кому нужно иметь дело с тем, кого вот-вот посадят, а? — его глаза победно сверкали.
— Крайние меры, о которых ты говорил, — нахмурился Шото в попытке разобраться со свалившейся на него информацией. — Ты хотел уничтожить компанию «A-GAS» с помощью обнародования нечистых сделок, которые вы оба заключали раньше? Но тогда ты бы тоже пострадал, твоя ком… Поэтому ты хочешь, чтобы я так быстро занял твое место, — догадка прошибла Тодороки насквозь, вынуждая его поднять на молчавшего отца взгляд. — Чтобы ты мог отойти от дел, а компания продолжила бы развиваться под началом нового руководителя.
Тодороки вспомнил, что у отца Яойорозу, владельца «A-GAS», возникли проблемы со здоровьем из-за недомолвок с какой-то компанией. И это компания — компания его отца?
В делах, которые касались заработка денег или расширения влияния, такие конфликты являлись довольно частыми случаями. Он не раз читал в новостях о том, как прошлые соратники и партнеры вываливали друг на друга грязь и сыпали желчью, желая убрать конкурента и занять ведущую позицию на рынке.
Бакуго кинул папку на стол, нарушая мертвую, тягучую тишину и едва не сбивая монитор компьютера. Постучал ногой по полу, пожевал губу и добавил, смотря прямо в расширившиеся в ужасе глаза Энджи:
— Еще раз засветишься перед ним, будешь угрожать моим друзьям или пытаться завалить «A-GAS», эта херня попадет в новости быстрее, чем ты успеешь сказать «упс».
Бакуго развернулся и, схватив застывшего Тодороки за плечо, потащил его к выходу. Тот, пытаясь осознать произошедшее, терялся в чувствах и эмоциях, сметающих его прямиком в ущелье к воздушным шарикам под рев красочных фейерверков. Он восхищенно смотрел на светлую макушку впереди, ощущая тепло ладони на плече и жар в сумасшедше бьющемся от радости сердце.
Это закончилось? В самом деле? Тодороки почувствовал небывалое спокойствие, пролегающее на тонкой границе с эйфорией.
А потом раздался выстрел.
========== XIV. I never doubted it was there, just took a little time to find ==========
Тодороки всегда раздражал цвет стен в больницах. От пепельно-белого, на котором было видно каждую трещину, рябило в глазах; их резало от яркого, бесцветного оттенка, будто тот проходился ножом по сетчатке и перерезал капилляры. На стерильных стенах висело несколько плакатов, призывающих не оказывать первую помощь, если вы не знаете, как следует сделать это правильно, и дождаться приезда врачей. На других были приведены правила нахождения в больнице и указаны часы посещения больных. Тодороки успел прочитать их, наверно, раз двадцать.
Он перевел взгляд на длинный коридор, разделенный несколькими приоткрытыми дверями и уходящий в глубины больницы — кажется, там была лестничная площадка и лифт. Наверно, стоило пойти и проверить? Он бы встал, размял затекшие от долгого сидения ноги, мышцы которых натянулись струнами и готовы были вот-вот порваться от напряжения. Довольно забавное сравнение с гитарой, кстати. Ему тоже следует научиться играть на чем-то. Гитара? Или все-таки синтезатор?
Да, Тодороки снова думал о чем угодно, лишь бы не о Бакуго. Однако как бы он ни пытался абстрагироваться, бесконечный поток мыслей каждый раз возвращался к нему. Словно магнитом притягивало.
Господи, этот идиот…
Тодороки оперся локтями о колени, массируя загудевшие виски, в которых колотилось отравляющее беспокойство; от него нестерпимо болело под ребрами (от него вообще болело все, разрываясь на части и острыми краями вырезая внутренности).
Он в который раз твердил себе успокоиться, потому что фельдшер в скорой сказал, что причин для паники нет — это всего лишь пуля, едва задевшая бок и прошедшая навылет (ага, все лишь пуля, ничего страшного, такое ведь каждый день происходит с ними).
Опухший глаз уже не болел, окруженный синяком, переползшим на щеку. Или болел — хрен знает. Ощущение боли притупилось, потому что громкий звук выстрела вырвал его из реальности, оглушил и отправил в водные глубины, прямо под толстый пласт льда, искажающим восприятие буквально всего, что произошло потом. Тодороки бился об лед, пытаясь вернуться, но выстрел до сих пор звучал так отчетливо, что от него звенело в ушах и плыло перед глазами.
Нет, его жизнь не разделилась на «до» и «после», однако она потеряла свои привычные очертания, превратившись в глухой монохром (Тодороки, кстати, тоже — он был серым, бледным и поникшим; едва ли не экспонат для артхаусного кино).
Он сидел на первом этаже больницы, на одной из свободных лавок (такой же белой), пока перед его глазами слонялись суетящиеся посетители, пришедшие навестить своих родственников в последние минуты, оставшиеся от часов посещения; они больше раздражали, чем помогали отвлечься от тяготящих переживаний. Телевизор, висящий сбоку и транслирующий новости, злил не меньше.
Тодороки не мог точно сказать, сколько времени сидел — разве что через стеклянные входные двери заметил, что солнце уже закатилось за многоэтажные здания.
Когда на пороге длинного коридора показался Бакуго, Тодороки подумал, что у него поплыли мозги — привидится же всякое. Потому что Бакуго должен лежать в палате, спать и… что там еще делают люди, попадающие в больницу из-за огнестрельного ранения?
В следующую секунду Тодороки подскочил, едва не снося стоящий рядом стенд и заставляя поднять на себя подозрительный взгляд охранника, сидящего у правой стены. Потому что это действительно был Бакуго, держащийся рукой за раненый бок (в другой он держал распечатанные листы) и медленно идущий в сторону выхода.
Тодороки подлетел к нему, отчего Бакуго едва заметно дернулся и тихо выругался, хватаясь за перевязанную рану.
— Почему ты здесь? — удивился Тодороки, успев остановить свои руки, готовые схватить парня за плечи.
— А где я должен быть? — тихо пробурчал Бакуго, медленно садясь на ближайшую лавку и стискивая зубы; листы с результатами и заключением врача он положил рядом. — На том свете? Хер тебе.
— Тебе нужна госпитализация.
Нет-нет, Тодороки не паниковал, просто его ноги сами развернулись в сторону коридора, чтобы провести лекцию врачам о том, что поступивших на скорой пациентов просто так не отпускают.
— Да я отказался от этой херни.
Беспечность Бакуго поразила Тодороки настолько, что он не смог вымолвить ничего, кроме:
— Ты.
— У твоего отца руки из задницы. Кто его стрелять учил?
— Бакуго, это не смешно, — Тодороки сжимал и разжимал кулаки, смотря на парня, убравшего руку от испачканного в его же собственной крови бока толстовки и вытянувшего ноги.
Того самого истекающего кровью парня (Тодороки преувеличивал, потому что крови на самом деле было не так много), которого тащил до машины, перепугав сотрудников компании (но они вместе с самой компанией могут пойти нахер — Тодороки все еще был культурным чело… хотя стоп, подождите, уже нет).
Бакуго повезло. Отец, сгорающий от ненависти и страха, не смог толком прицелиться, поэтому пуля не задела жизненно важные органы, не задела кости и прошла навылет (было бы замечательно, если бы она не задела Бакуго). Тодороки избегал мыслей о черном классическом костюме, который пришлось бы покупать, если бы тот навел дуло чуть правее или выше.
— Заткнись. — И добавил, прежде чем Тодороки начал спорить: — Я не буду валяться в больнице. Мне сказали прийти завтра.
— Приползти если только. — Подбородок Тодороки обожгло гневным взглядом. — Посмотри, в каком ты состоянии.
