Бакуго вжался в стену от холодного прикосновения, а потом, когда трепетные мурашки исчезли, сам поддался широкой ладони, скользящей по левому боку и пальцами щекотно очерчивающей ребра. Он жадно подхватывал глубокие, выбивающие воздух поцелуи, доверчиво подставлял шею и упирался отяжелевшей головой в стену, позволяя Тодороки делать все.

Тодороки вело от покорности и податливости, от пьяных и жарких взглядов, которые он ловил, когда возвращался от облюбованной, покрасневшей шеи к искусанным, приоткрытым губам. Он тонул, захлебывался Бакуго, глотал его сбившиеся вдохи-выдохи и чувствовал, как саднило горло.

Шото протиснул колено между его ног, вынуждая Бакуго сжать зубы и уткнуться в плечо. Тот смял в цепких, мозолистых пальцах рубашку, глубоко вдыхая через нос запах сигарет, и развел ноги шире. Бакуго оттащил его, поплывшего и сметенного, от себя и непокорными руками стащил задравшуюся толстовку.

Майку с него снял Тодороки.

Он склонился к его шее, прикусил острые, вспотевшие ключицы, пока Бакуго пытался расстегнуть не поддававшиеся пуговицы.

— Ну нахера ты рубашку нацепил, — ругался Бакуго в тишину квартиры, просовывая пуговицы в петли дрожащими от накатывающего возбуждения пальцами; те перестали его слушаться и лишь жалко цеплялись за мягкую ткань. Тодороки завел руку за его спину и провел ею вдоль по позвоночнику. — Блять, я порву… — он закусил губу и зажмурил глаза, как только Тодороки сильнее надавил на пах коленом, но все равно не смог сдержать просочившийся стон. — Черт.

— Тебе следовало указать дресс-код в сообщении, — Тодороки почувствовал стальную хватку на волосах, оттягивающую его голову назад; Бакуго несильно укусил его за выпирающий кадык и ловко просунул руку в расстегнутые джинсы.

Шото задохнулся.

От руки в волосах, зубов на шее и пальцев на вставшем члене.

— Бакуго, — хрипло произнес он и столкнулся с красными, искрящимися глазами, выбившими из него возможность ориентироваться. Остался только он, только Бакуго и только раскаленный воздух между ними.

Бакуго сжал его, проходясь пальцами по всей длине, и с упоенной улыбкой услышал, как у того сбилось дыхание, становясь мелким и поверхностным. Он довольно хмыкнул в острый подбородок и прикусил его, наблюдая за тем, как Тодороки сокрушенно прикрыл глаза и сжал влажные от бесконечных поцелуев губы. Бакуго стер пальцем выступившую каплю, размазал ее по головке и почувствовал укус в шею.

— Пойдем… в кровать, — прошептал Тодороки, упираясь ладонью и вспотевшим лбом в стену.

— А то что? — ухмыльнулся Бакуго, подставляя шею под быстрые, смазанные поцелуи, пока растрепанные волосы щекотали дымящуюся щеку.

Тодороки провел губами от основания шеи до уха, слизывая капли пота; взял в рот розовую мочку, оттягивая ее зубами под тихий вздох и перекатывая на языке сережки, и прошептал:

— А то я трахну тебя прямо здесь.

Рука на члене замерла, жаркое дыхание на щеке тоже; Бакуго застыл. А потом он оттолкнул от себя разомлевшего Шото и направился в сторону стоящей в дальнем углу кровати.

Бакуго упал на кровать и стащил с себя джинсы, едва в них не запутавшись. Тодороки, последовавший за ним, замер, расстегнув только две пуговицы на чертовой рубашке: Бакуго стянул нижнее белье и отвел взгляд в стену.

— Ну?

Тодороки сглотнул.

Он плюнул на оставшиеся и стянул рубашку через голову, чуть не порвав ткань.

Тодороки навис над ним, доверчиво разведшим ноги в стороны и откинувшим голову на подушку. Тодороки вело. Его вело от запаха, которыми были пропитаны простыни, от глубокого дыхания, отражающегося на тяжело вздымающейся груди, от красных даже в темноте квартиры ушей и укуса на шее. У него закружилась голова, пересохло во рту и грудь сдавило от невыносимой нежности, которая не находила выхода.

Бакуго был таким…

Тодороки не выдержал. Он прислонился к его мокрому лбу своим, зажмуривая глаза, поцеловал в кончик носа, чем вызвал бурное негодование, тут же прерываемое масляным поцелуем, от которого повело их обоих.

В тишине квартиры раздавались томные звуки поцелуев, шуршания ткани и тихие, срывающиеся вздохи, забирающиеся под кожу и холодящие оголенные спины, покрытые мурашками предвкушения.

— Блять, ну давай уже, — поерзал под ним Бакуго, разрывая поцелуй и облизывая в нетерпении губы.

Тодороки отстранился и, глядя на разморенного близостью, взъерошенного и пьяно смотрящего на него Бакуго, которого хотелось так, что все плыло и мерцало, сказал, вкладывая в слова все чувства, которые копились в нем:

— Если бы ты мог посмотреть на себя моими глазами.

Бакуго замер.

Бакуго закрыл лицо локтем и отвернулся в сторону.

Тодороки улыбнулся, наваливаясь на него и целуя в ямочку над дрожащим подбородком.

Бакуго плавился в его руках, жмурил глаза и распахивал рот, пока Тодороки вбивался в него. Тодороки целовал взмокший висок, собирал губами капли пота на шее и слезы в уголках глаз;

твердил его имя;

без конца шептал, что он замечательный.

Бакуго сжимал его плечи, скользил лопатками по простыни и говорил ему заткнуться, пока его голос не сорвался и его не выгнуло дугой.

Тодороки успел поймать его громкий стон губами, пока его самого колотило в судорогах.

***

Тодороки проснулся от бившего в глаза солнца. Он поморщился и, перевернувшись на спину, посмотрел на незнакомый потолок.

Воспоминания о проведенной ночи окутали его маревом, расслабляя ленивые после сна мышцы и отпечатываясь румянцем на щеках. Тодороки повернул голову и сел в кровати, не замечая Бакуго рядом. Он напрягся, протер глаза и услышал доносящиеся с кухни приглушенный звон посуды и тихо играющую музыку.

Одевался Тодороки медленно, на сей раз детальнее рассматривая квартиру. В углу находился стол, который был завален книгами Кинга, мангой, не помещающейся на полках (среди томов он заметил «Блич» и «Атаку титанов»), и исписанными тетрадными листами; небольшому ноутбуку на нем едва оставалось места с краю. У противоположной стены стоял небольшой телевизор, к которому был подключен PS4; рядом с ним выстроилось несколько фигурок персонажей из игр (среди них Тодороки узнал подаренную Киришимой фигурку). На диване рядом были разбросаны вещи.

Квартира Бакуго кардинально отличалась от его собственной — чувствовался уют и обжитость, которых не было в его съемной квартире.

Минутой позже он появился на пороге кухни, в которой Бакуго, одетый в домашние штаны, сидел на кухонном столе. Он пил горячий кофе и был погружен с головой в телефон, быстро строча сообщения в чате группы. Его волосы были растрепаны ото сна, на щеке отпечаталась подушка, а на шее и плечах краснели оставленные Тодороки следы.

Тодороки прислонился плечом к дверному косяку; в его разноцветных глазах искрились рассветы.

— Урарака весь вечер тебя искала, — произнес Бакуго, не глядя на вошедшего. — Прежде чем бросить своих дорогих друзей, хоть в чате им напиши, идиот.

— Я извинюсь сегодня.

— Ну и че встал? — он заблокировал телефон, поднося кофе к губам; от брошенного поверх кружки остро-взволнованного взгляда у Тодороки во рту образовалась пустыня. — Тебе приглашение нужно?

Тодороки едва заметно улыбнулся, наблюдая за тем, как светлые всполохи солнца играли в светлых волосах. Во время заварки кофе он подумал, что был бы не против проводить так каждое утро: с тихо играющим egoRIFF (серьезно?), кофе (да, он помнил, что ему не место в холодильнике) и сидящим на столе Бакуго, косящимся на него светло-карими глазами.

Стоп, что.

Тодороки приподнял бровь и, отставив кружку на стол, к которому было подвинуто два стула (именно здесь он и заснул в прошлый раз), подошел ближе к оторопело отклонившемуся влево Бакуго.

— Ты снял линзы? — Шото то ли спросил, то ли поставил перед фактом — он сам не понял. Он вглядывался в его глаза, грозясь прожечь в них дыры; в их цвете не было ничего особенного, но то, что Бакуго снял линзы, заставило его проснуться быстрее, чем кофеин. — Или ты не успел надеть новые?