Он не должен был соглашаться встречаться с Бакуго, потому что только от представления его образа голова начинала кружиться сильнее, чем во время проката на аттракционах в парке. Но он так сильно хотел его увидеть, что непослушные руки сами потянулись к ключам и к сумке с фотоаппаратом.

Ему сносило голову от влюбленности и приносило к ногам Бакуго.

Тодороки оказался на месте встречи с опозданием из-за долго открывающегося метро; сумка с фотоаппаратом привычно висела на его плече, придавая уверенности. Бакуго ждал, сидя на перилах под горящим фонарем и задумчиво глядя на потухший окурок между его пальцами.

— Привет.

— Ага, — Бакуго отправил окурок щелчком в урну и поднялся, неловко отводя взгляд. Тодороки уже давно не думал о том, что в его обществе нужно дышать, так что просто считал проведенные с ним секунды.

— Вы записали альбом?

— Утром еще.

— Тогда я могу вас поздравить, — Шото заставил уголки губ приподняться. — Так в чем дело?

Бакуго спрыгнул с перил лестницы.

— Пошли.

Тодороки двинулся за ним, ничего не понимая. А потом…

— Это свидание?

Бакуго остановился, взъерошил волосы и судорожно оглянулся.

— Какое еще… блять, нет, — Бакуго сглотнул и зашагал быстрее, отчего Тодороки пришлось прибавить шагу.

Тодороки решил, что даже если это не свидание, он все равно будет считать это свиданием и никто не посмеет с ним спорить — даже Бакуго, в первую очередь Бакуго.

Он не мог ничего ему рассказать.

Эй, Бакуго, мой влиятельный отец шантажирует меня тем, что сломает жизнь моим друзьям, потопит твою группу, а тебе самому переломает руки или сотворит что похуже, если я не соглашусь на его условия. Но ты не переживай, я все исправлю и возглавлю его компанию на живодерских условиях.

Господи, да он прибьет его только за одну мысль об этом.

У Бакуго свои проблемы. Куда ему еще до Шото? Он исчезнет из его жизни, будто его никогда и не было (будто и не было неловких, смущенных взглядов, каждодневных переписок со стикерами и того смазанного поцелуя в подворотне, от которого до сих пор горели губы — у Бакуго наверняка тоже горели).

Ну а что Бакуго? Будет дальше играть на барабанах, может, бросит работать в кофейне, поедет в тур с группой. Найдет себе кого-то адекватного. Того, кто не будет присваивать его тексты и исчезать после признания. Кто поможет справиться с давней травмой и не позволит получить новую.

Тодороки мог бы прийти на их многотысячный концерт лет через пять, затеряться в толпе, напялив черную кепку, и тихо подпевать выученные тексты, стоя в самом конце зала. Отстукивать пальцами барабанную партию. Смотреть на Бакуго, на лице которого уже не будет маски. А потом не вылезать из бара несколько суток, наплевав на совещания и жену.

Шото действительно не видел выхода. Все было перекрыто, закрашено, огорожено. Он смотрел в раздувающуюся перед его глазами темноту и смиренно шел ей навстречу под рокот смеха отца.

По ночному Токио ездили машины, освещая фарами дорогу, пока они поднимались верх по горящему яркими, бело-желтыми фонарями мосту, под которым протекала река Сумида. Тодороки несколько раз прокручивал в голове диалог, в котором разрывал все связи с Бакуго. Он приказывал сожалению и грусти залечь глубоко под сердце, но так и не смог вымолвить и слова.

Шото остановился.

Сейчас или…

— Я не знаю, что с тобой случилась за херня, пока ты был в отъезде и вроде как пытался набраться вдохновения. Видимо, ты нехило облажался, — Бакуго повернулся к нему (в его зрачках отразились желто-оранжевые фары, заставляющие их засиять) и показал большим пальцем на мост. — Шевелись, не раздражай меня.

Тодороки сжал пальцы в кулак и последовал за ним.

Он не сумел отказаться от Бакуго по телефону, так как он мог рассчитывать на то, что вживую это будет проще? Тодороки чувствовал себя идиотом.

Они подошли к середине моста; за невысоким ограждением, отделяющим прохожих от проезжей части, проносились редкие, ослепляющие автомобили, поднимающие дорожную пыль и оставляющие за собой серый дым. Бакуго развернулся и, посмотрев по сторонам, ухватился за перекладину, забрался на уходящую ввысь широкую, шипастую платформу, балансируя на ней и продвигаясь вперед под гробовое молчание Тодороки.

— Лезь сюда, — Бакуго протянул ему руку, другой крепко держась за одну из балок. — Или фотограф испугался? Бедняга, как ты будешь фотки собирать после окончания? С первого этажа?

Тодороки очень хотел сказать ему, что он больше не будет собирать никакие фотографии. И фотографировать. И вообще он планировал на обратном пути отправить фотоаппарат на свалку с другой стороны дома, так что вот это вот — лишнее и ненужное.

Тодороки взял его за руку. Бакуго помог ему забраться, после чего они поднялись на каменное сооружение и, пройдя по его выпирающему каркасу, ступили на более крутую платформу. Шото не боялся высоты, да и плавать умел (если он упадет отсюда, то умение плавать ему не пригодится), однако старался не смотреть вниз и не отпускать Бакуго.

— Давай выше, не тормози, — он удобнее перехватил его ладонь, переплетая пальцы.

— Ты решил совершить двойное самоубийство?

— Я тебя сейчас скину, если будешь докапываться. Лезь.

Тодороки смотрел на черную толстовку, на которой заманчиво отражались яркие всполохи фар проезжающих машин. Одна из них громко просигналила им и получила вслед пару нелицеприятных слов в свой адрес. Усилившийся ветер бил по лицу, взъерошивал волосы, лезшие в глаза, и задирал низ рубашки Тодороки, пока он осторожно переставлял ноги и крепко держал за руку уверенно идущего Бакуго.

Бакуго подобрался к одному из балочных переплетов, соединяющих две части моста на манер рыбного скелета, и медленно опустился, принуждая Тодороки, у которого вспотели ладони и подскочил адреналин, сесть рядом.

Что там Тодороки думал про падение с балкона? Вот оно, пожалуйста, только на порядок эффективнее и эффектнее.

— Высота третьего этажа.

— Это должно меня испугать или успокоить?

Бакуго фыркнул, продолжая крепко держать Тодороки за руку, пока он удобнее усаживался на холодный металл рядом и смотрел на то, как под ними проезжали машины. Он свободной рукой вцепился в балку, пачкая пальцы в пыли, расправил плечи и наконец взглянул на открывающееся глубокое водное пространство, напоминающее черную бездну.

Мировой океан исследован только на пять процентов (в различных источниках цифры разнятся), так что если он свалится отсюда, то вполне сможет открыть какую-нибудь подводную реку, которую назовут в его честь (посмертно).

Ладно, он в любом случае не сможет упасть в воду, потому что до нее еще нужно долететь (а вот на мост, по которому ездили редкие автомобили, на раз-два).

— И что теперь?

— Жди.

В чернильной воде отражались всполохи светящихся огней с моста; Тодороки силился разглядеть в ее отражении их силуэты, но не видел ничего, кроме разверзнувшегося водного потока. Снизу раздавались скольжения шин по асфальту, пока прохладный апрельский ветер холодил покрывшуюся мурашками кожу. Он не испытывал страха; колющее затылок чувство тревоги уходило, позволяя ему вздохнуть полной грудью.

Тодороки не сразу осознал, что Бакуго продолжал держать его за руку, старательно избегая контакта глазами. Он вроде бы как падать не собирался, да и с вестибулярным аппаратом у него все было в порядке…

Отчего-то сильно захотелось занять губы сигаретой.

Они больше не возвращались к тому, что произошло возле вокзала. В четверг «HERO» начали записывать альбом, в пятницу Тодороки уехал в Нагою, сегодня уже было утро понедельника.

— Что ты делал в Киото?

— Ничего. Мотался по городу. Куда билеты оставались, туда и свалил.

— А что насчет той группы? — осторожно поинтересовался Шото. Вопрос все еще оставался нерешенным, ведь так?

— Нахуй могут пойти, — сразу ответил Бакуго, будто ожидал этого вопроса. — Я психанул тогда, потому что… потому что не ожидал такой подставы, — постучал пальцами по балке; по мосту разнеслись приглушенные звуки удара ногтей о металл. — Пришлось объяснять Джиро и остальным, что я невменяемый. И извиняться, — нехотя добавил он, кривя губы.