А еще Тодороки понимал, что тогда, в подворотне, ему не следовало столь бурно реагировать на откровения. Он не имел никакого права заставлять Бакуго делать то, чего он не хотел. Тем более, если это вызывало в нем столько эмоций (от них сносило тайфуном).

Если бы Тодороки вышел из переулка с синяком под глазом и несколькими выбитыми зубами, он бы воспринял это как вполне логичное завершение того сумасшедшего разговора, от которого до сих пор переворачивались внутренности, зудело под ребрами и легкая, едва ощутимая дрожь скатывалась с позвоночника.

Господи, он ведь даже поцеловал его.

Тодороки затянулся, невольно вспоминая теплое скольжение по искусанным губам (очень бы хотелось коснуться их еще раз, но уже не так мимолетно), лицо барабанщика, его потерянный взгляд, который виделся ему всякий раз, когда он закрывал глаза. Он закашлялся, подавившись дымом.

Шото достал красную зажигалку, купленную в ларьке неподалеку. Он несколько раз чиркнул, смотря, как вокруг огня расступается чернота.

Зазвонил телефон. Тодороки ответил на звонок быстрее, чем осознал, кто звонил.

«Э-э…»

— Бакуго? — улыбнулся в телефон Шото, только сейчас понимая, как сильно соскучился по его голосу.

«Ага… — повисла небольшая пауза, пока Бакуго подыскивал слова; Тодороки слышал в динамике шум проезжающих машин и гул людского, отдаленного потока. — Че как ты? Все достопримечательности обошел?»

— Нет, — Тодороки откинулся спиной на деревянный пол веранды, даже не пытаясь унять расползающуюся по телу теплоту — Бакуго ему звонил, сам, вот прямо сейчас, когда он рассуждал о том, что тот больше никогда не захочет его видеть. — Но Урарака с Иидой, кажется, успели оббегать весь город. — Он услышал громкий смех друзей, донесшийся из гостиной. — Как у вас дела с альбомом?

«Да мы почти все, осталось две песни и мы свободны».

— Я считал, что альбомы создаются месяцами.

«Ты идиот? — возмутился Бакуго и вздохнул в динамик, отчего Тодороки поморщился. — Нам же просто записаться. Музыка, тексты есть. Не с нуля же мы здесь торчим. Но без клавиш звучание непривычное».

— Уверен, вы разберетесь с этим.

Тодороки бы хотелось говорить не о записи альбома. Нет, конечно, о ней тоже, потому что это важно для «HERO» (он пропустил момент, когда в список волнующих его людей вошла их компания), но больше его волновало состояние Бакуго. Он все еще за метры обходит зеркальные поверхности? Его фронтальная камера на телефоне все еще заклеена? А маска? Он все так же носит ее с собой? Ну конечно. Ведь не могло быть по-другому, потому что травмы не исчезают по щелчку пальцев и не испаряются в небытие.

Однако эта тема не была предназначена для телефонного разговора.

Тодороки это понимал. Бакуго тоже.

Поэтому они потратили несколько минут на обсуждение города, записи и ударившей в Токио очередной порции жары.

«Чего там с твоими фотками для диплома?»

Тодороки еще несколько недель назад рассказывал о главной цели поездки, но это не помешало его внутренностям скрутиться в морские узлы от того, что Бакуго, уставший и задолбанный записью и внутренними переживаниями, помнил об этом.

— У меня есть готовые снимки, но… — Тодороки замялся, не решаясь нагружать занятого Бакуго своими неприятностями; после того, как в динамике раздался отборный мат с требованием закончить свое «но», он все же произнес: — Они мне все еще не нравятся. Ничего с нашего разговора возле «Sunny» не изменилось. Мидория предположил, что это из-за того, что я слишком стараюсь.

«Ага, скажи мне что-то, чего я не знаю. Ну да, этот твой Мидория прав, — Бакуго шмыгнул носом и вдохнул сигаретный дым; Тодороки в Нагое сделал то же самое, чувствуя, как дым наполняет легкие. — Я тебе еще давно сказал, что твои фотки слишком идеальные. Идеальная хрень никогда не получается сама по себе. Типа… ты сидишь, ну или стоишь, блять, не знаю, лежишь, пока не найдешь нужный кадр, сто раз сломаешь голову, пока учтешь все там свои светотени-хуетени… и бегаешь ты за этим идеалом долго, а потом, когда наконец удается его поймать, уже забываешь, зачем вообще начинал за ним гоняться».

— Вау, — произнес Тодороки. — Я могу тебя цитировать? — И прежде, чем Бакуго успел снизойти до праведного гнева, продолжил: — Спасибо. Наверно, мне действительно стоит пересмотреть свои взгляды на фотографирование.

«Тебе их не пересмотреть нужно, кре… блять, смотри, куда идешь! — Бакуго злобно выдохнул дым; Тодороки чуть заметно приподнял уголки губ. — Я ж тебе не предлагаю забить на все ваши учебники, формулы и рецепты крутой фотографии. А, ну… Просто не забывай, почему ты фотографируешь».

— Может, это вообще не мое.

В последнее время он не раз приходил к этому выводу. Его работы не побеждали в конкурсах (они в них даже не проходили), их не принимали различные издательства, он был уволен с работы (Тодороки специально смотрел — они уже нашли другого фотографа), да и дипломная работа шла ко дну, решив составить компанию затонувшим сокровищам из сказок про пиратов.

«С хрена ли?» — возмутился Бакуго.

— Мои фотографии…

«Чего твои фотографии, а? Будешь вечно загоняться из-за того, что тебя уволили? Перестань надумывать себе всякую хрень. Считаешь, что твои фотки ужасны? Так я тебе скажу, что ты ошибаешься. Твои фотки — это лучшее, что я видел в этом вашем фотограф-сообществе».

Сигарета в руках Тодороки догорела и чуть не обожгла пальцы. Фотограф не мог подавить широкую улыбку и выступивший румянец.

Сотни положительных комментариев в инстаграме не стоили ничего по сравнению с этим.

— Бакуго?

«М?»

— Я скучаю.

Желание увидеть Бакуго окутало его толстым пледом, стискивая в объятиях.

Бакуго ответил не сразу:

«Тогда не опаздывай на свой гребаный поезд».

***

Вечером следующего дня Тодороки попрощался возле метро с уставшими от дороги друзьями и сел в вагон, направлявшийся в сторону его дома. Небольшая поездка действительно пошла ему на пользу, поэтому он был искренне благодарен Ииде за возможность погостить у родственников. Вопросы, связанные с фотографированием, начиная с «может, это вовсе не мое?» и заканчивая «почему я вообще этим занимаюсь?», все еще никуда не делись из его головы, однако от невозможности на них ответить его не тянуло открыть новую пачку сигарет.

Выходя из метро, он написал Бакуго о своем возвращении. Он не надеялся на скорый ответ (надеялся), но, так и не получив его, положил телефон в карман и направился в сторону дома.

Солнце уже давно зашло за горизонт, опуская на город темный покров. Усталость от долгой дороги сковывала ноги и вынуждала замедлять шаг, отчего расстояние от метро до дома показалось непростительно большим. Его клонило в сон. А еще Тодороки не терпелось перекинуть фотографии на рабочий стол, чтобы на большом экране ноутбука взглянуть на них и отредактировать (несколько из них фотографу на самом деле пришлись по душе).

Тодороки не сразу заметил черную тойоту возле своего дома.

Он замер, не решаясь пойти навстречу, потому что от одних предположений о том, кто в ней сидел (поджидал, не иначе), становилось дурно. Он приготовился развернуться и скрыться за ближайшим поворотом, как из машины вышел отец. Тодороки сжал челюсть и целенаправленно направился к подъезду, игнорируя тучную фигуру мужчины.

— Сын, — произнес грубый, тяжелый голос.

Тодороки Энджи стоял, гордо выпятив подбородок и сложив руки на груди, отчего рукава черного пиджака натянулись, облегая мышцы. В свете квартирных ламп и уличного фонаря его тень была похожа на тень дикого зверя: его фигура была вытянувшейся, однако ноги из-за игры света казались кривыми; тени ветвей деревьев, под которыми остановилась машина, напоминали рога на его голове.

— Что тебе надо? — Тодороки остановился, стоя к нему спиной.

— Обсудить с тобой детали. Ты не отвечал на мои звонки.

— Потому что я не хочу с тобой разговаривать.

— Именно поэтому я приехал лично.