Мысль о том, что тексты были его, Бакуго, казалась Шото настолько же логичной, как и солнце, поднимающееся на восходе.

— Нахера ты слушал это дерьмо?

— Я же говорил, что думал о тебе. С твоей барабанной партией это было менее болезненно, — он пожал плечами, вспоминая слова, от которых еще при первом прослушивании кровь, текшая по венам, пошла рябью, заряжая волнительной дрожью. — Я понятия не имею, что произошло на самом деле, и я не знаю, что из того, что ты мне сказал, является правдой.

Бакуго судорожно вдохнул, непонимающе смотря на опустившего брови Тодороки.

— У тебя ужасный характер, ты иногда бываешь занозой в заднице, тебя слышно на другом конце улицы, но ты не монстр, — Тодороки, не выдержав, наклонился к нему, потерянному и обескураженному, носом утыкаясь во взмокший висок и едва заметно вдыхая запах дешевого шампуня, пыли и дыма; от них затрепетало непослушное сердце. Бакуго вздрогнул. — Кто тебе сказал это?

— Че? — устало выдохнул Бакуго ему в шею, жаром опаляя кожу.

— Кто тебе сказал, что ты монстр? — повторил Тодороки, в безмятежности прикрывая глаза; кажется, он готов был простоять так еще пару тройку рассветов.

— Тебя это ебет?

— Кто-то из «Mind Controlled Ravens»?

Бакуго дернулся, отпихивая прислонившегося к нему Шото.

— Поэтому ты не любишь фотографироваться? — тот нахмурился, бегло копаясь в архивах памяти и складывая два плюс два. — И поэтому на концертах ты надеваешь маску?

Бакуго молчал, скрипя зубами и отвернувшись от пронзающе-льдистого взгляда; его затылок холодел, шея покрывалась мурашками.

— После того, как он приперся ко мне и сказал, что я нахер был не нужен ни ему, ни группе и потребовал отказаться от авторства текстов, я хотел врезать ему… — тихо произнес Бакуго и замолчал, не решаясь продолжить фразу. — Там было чертово зеркало. Рядом, — он облизал потрескавшиеся, покрытые коркой губы.

Тодороки окатило.

Ударило волной, смыло в открытое море, напоследок пару раз ударяя по нему, тонущему, молниями. У Тодороки злость на незнакомого человека не находила выхода, выплавляясь огненным шаром у висков, пока он судорожно пытался глотнуть воздух. Да, он вроде бы не тонул, вроде бы не шел ко дну и вроде бы не собирался провести смерть в компании рыб, но его легкие все равно жгло из-за призрачной нехватки кислорода.

Тодороки никогда не был особенно впечатлительным и без труда держал эмоции под контролем, но, кажется, всему рано или поздно приходит конец. Финита ля и все такое.

Маленькие шурупы отскочили и скрылись под пожирающими волнами.

Он, сжимая зубы, схватил Бакуго за руки и потащил к витрине магазина.

— Блять, отпусти меня!

— Кого ты думаешь там увидеть? — Тодороки встал напротив стекла, держа вырывающегося, закрывшего глаза парня перед собой и крепко обхватывая того руками.

— Я же сказал, чтобы ты отпустил меня!

— Открой глаза, — твердо произнес Шото у его уха, болезненно наблюдая за тем, как в отражении тот жмурил глаза до черных дыр.

— Пошел ты нахер!

Да, Бакуго все еще был далеко не подарок. Бакуго был Бакуго. Со всеми его заскоками, криками, льющейся агрессией, грубой заботой, непрерываемым потоком ругани, внимательностью, маскирующейся под безразличие, наигранной жестокостью, хмуро-смущенным, пронзительным взглядом, видящим насквозь фальшь и отличающим ее от искренности, перенося сокровенное в музыку и выискивая на цифровых фотографиях.

Тодороки очень хотел, чтобы Бакуго увидел в себе то же самое, что на протяжении двух месяцев видел он сам.

Но Бакуго держал глаза закрытыми и не прекращал попыток вырваться.

Возможно, если бы у Тодороки было чуть больше времени и чуть больше самоконтроля (а Бакуго не собирался огреть его кулаками), он бы придумал что-нибудь другое (например, притащил бы к психологу).

Тодороки обхватил пальцами его подбородок и поцеловал, трепетно касаясь губ. Он не так себе это представлял, но… Бакуго в его руках замер и распахнул глаза, встречаясь удивлением с обволакивающей нежностью. Тодороки отпечатал выражение его лица на сетчатке глаз и повернул его голову в сторону витрины, заставляя посмотреть на себя.

У Бакуго стоял шухер на голове, толстовка задралась, лицо исказилось в шокированном удивлении, пока на нем расплывались красные пятна (то ли от гнева, то ли от смущения).

— Я все еще вижу парня, в которого влюблен, — прошептал он в красное ухо с черными сережками и уткнулся лбом в плечо, считая чужие взволнованные вдохи.

Один-два…

Наверно, Бакуго его возненавидит.

…три-че…

Бакуго оттолкнул его, несопротивляющегося, и опустил взгляд, не смея поднять его на свое отражение.

— Ублюдок, — Бакуго вытер губы тыльной стороной ладони и положил руку на шею.

Тодороки оперся о стену, наблюдая, как тот делал глубокие вдохи. Съехал по грязной стене и сел на корточки, прислоняясь макушкой к бетонной стене и видя в начинающем светлеть небе парочку звезд.

Они, наверно, перепугали и разбудили тех, кто жил неподалеку, в соседних домах. Тодороки извинился бы, если бы усталость не навалилась вновь. Глаза от пережитого стресса начали закрываться. Бакуго все еще не разбил ему морду, значит, все не та…

***

Дома у Бакуго было уютно.

Но Тодороки сейчас было уютно везде, лишь бы не в переулке рядом с токийским вокзалом, из которого Бакуго потащил его силком, не забывая каждый метр напоминать, какое он, черт возьми, «уебище», и как он его «заебал».

Часы на тумбочке показывали седьмой час утра. Тодороки сидел на стуле на кухне небольшой однокомнатной квартиры, заставленной различным хламом, и ждал, когда Бакуго выйдет из душа. После утренней поездки в общественном транспорте он немного взбодрился, однако все равно с трудом удерживал себя от того, чтобы не заснуть прямо за столом.

Для начала нужно дождаться Бакуго, а потом можно хоть за столом, хоть на полу засыпать.

— …ты, придурок, — Бакуго несильно ударил его по колену, приводя в чувства.

Тодороки с трудом разлепил глаза. Потяжелевшие веки норовили закрыться. Шея болела, как и согнутые в коленях ноги. А еще кружилась голова и его немного тошнило. Он, не понимая, где и когда находится, заметил у смутно-знакомой стены с фонарями несколько свежих окурков.

— Ты что, блять, тут спать решил завалиться? Совсем идиот? Поднимайся, мать твою, — Бакуго схватил его за плечи и поставил на ноги.

Тодороки пробежался взглядом, осматривая квартиру, которая по мере заполненности контрастировала с его собственной. Ему бы чуть взбодриться, чтобы зацепиться взглядом за предметы, но из-за двух бессонных ночей пространство искажалось в нечто психоделическое.

— Эй, — Бакуго вышел из душа в футболке и домашних штанах, суша волосы полотенцем. — Ты тут шею себе ломать собрался? Вали спать на диван, пока я тебя туда через всю квартиру пинками не отправил.

Квартира Бакуго была маленькой, так что ему бы вполне хватило одного пинка.

Бакуго снял с подзарядки телефон, развалился на стуле напротив и включил устройство, стуча по экрану в ожидании загрузки. Полотенце осталось болтаться на его голове, краями задевая стол.

— Ты спать не собираешься? — поинтересовался Шото, протирая глаза, слезящиеся от света.

Бакуго не ответил. Он сконцентрировался на чтении непрочитанных сообщений в чатах и просматривании недошедших звонков, кусая губы от каждого всплывавшего уведомления.

— Они не захотят иметь ничего общего со мной, — хмыкнул Бакуго, блокируя телефон.

— Ничего подобного, — возразил Тодороки, выпрямляя спину и выныривая из сонного марева — даже челка едва заметно встопорщилась.

— Тебе память отшибло, пока ты в подворотне спал? — Бакуго сложил руки на груди и откинулся на спинку стула, отчего полотенце упало на его плечи. — Я наорал на них, сорвал запись альбома и не выходил на связь. Хотя какой, блять, альбом, меня уже…

— Из группы вышвырнули? — Тодороки оперся на стол и вздохнул, подавляя зевок. — Они не выкинули тебя за все два года, так почему ты думаешь, что выкинут теперь?