— Да.
— Блять, этот уебок, — Бакуго заходил из стороны в сторону, едва сдерживая себя от того, чтобы не перевернуть рядом стоящий полный бак.
— Мы волновались за тебя, — Тодороки чуть расслабился, когда заметил, что тот больше не собирается убегать (вроде бы). — Киришима, «HERO». Ты не отвечал на звонки, мы…
— Вы что? — Бакуго наклонил голову, отчего грязные, стоящие торчком волосы заколыхались. — Волновались? — он нервно прошелся острыми зубами по нижней губе и прикусил ее, впиваясь клыками. — А кто вас, сука, просил?! Вы могли оставить меня в покое! Какого черта ты забыл на этом сраном вокзале?!
— Я…
— Волновался?! — напряг плечи и спину, его желваки задрожали. — Да пошел ты нахер! И волнение свое ебучее забери! Кто ты, блять, такой, чтобы я тут еще распинался перед тобой?! Какой-то левый фотограф, который постит нахер никому ненужные фотки в инсте?! Ты гребаный кусок дерьма!
— Бакуго…
— Не услышал с первого раза?! Повторяю еще раз: иди нахер и отвали от меня!
— Я никуда не пойду, — твердо произнес Шото, отходя от стены и вставая напротив замершего в удивлении парня.
— Мне тебе дорогу нахуй показать?!
— Я никуда не пойду, — повторил он, игнорируя летящие в него ядовито-зеленые потоки гнева вперемешку с чем-то, что помогало Тодороки держаться на ногах, пока земля под ним раскалялась и шла трещинами; это что-то было слабым, почти незаметным и хорошо спрятанным за алмазными стенами.
— Ты чертов…
— Я думал, что тебе затылок проломили, — облегченно выдохнул Шото.
— Че? — Бакуго изогнул бровь; его сжатые пальцы дрогнули.
— Или что машина сбила. Или что ты под поезд попал. Или… — Тодороки зачесал упавшую челку, поднимая голову и смотря на темное небо, пока накатившие воспоминаниями чувства стучали по вискам, били фанерами по коленям и локтям, — что тебя порезали и сбросили в тоннель.
Тодороки за ночь передумал о таком количестве разной ереси, что ему впору заводить список.
— Я был в Киото, кретин, — не сразу произнес Бакуго, испепеляя его поднятый подбородок взглядом.
— Я начал думать, что уже не увижу тебя, — Тодороки нервно улыбнулся, продолжая всматриваться в заволоченное облаками дождливое небо. Он произнес со всей болезненной нежностью, которая копилась в нем все то время, пока Бакуго не было в городе: — Я так волновался за тебя.
— За себя, блять, волнуйся.
— Не могу, — ответил Шото, смотря на понурившегося Бакуго поплывшим взглядом (горечь не отступала, она бродила вокруг него голодными гиенами, готовыми наброситься на него и сожрать, но сейчас он наконец почувствовал заветное облегчение — Бакуго вот, здесь, стоит прямо перед ним). — Все мои сто процентов волнения потрачены на тебя.
И Тодороки готов был потратить еще несколько сотен сверху.
— Херово же ты ресурсами распоряжаешься, — фыркнул тот, переводя взгляд в конец переулка.
— Я готов потратить на тебя все свои ресурсы.
— Отмороженный ублюдок, — скривился Бакуго.
— Как Вергилий? Если так, то я могу принять это за комплимент.
— У тебя все еще пиздец какие странные вкусы.
Бакуго потянулся к пачке сигарет и не сразу закурил, с десяток секунд потратив на то, чтобы полная, новая зажигалка снизошла до огня. Он глубоко вдохнул дым, позволяя Шото наблюдать за ним.
— Что ты, блять, хочешь от меня?
— Чтобы ты рассказал мне, что произошло.
— Что именно, уебок? — фыркнул Бакуго, выпуская дым в его лицо.
— Зависит от того, что хочешь рассказать мне ты.
— Что ты…
— Если бы ты хотел уйти, ты бы сделал это еще пять минут назад.
— Я могу это сделать прямо сейчас, так что следи за языком, — Бакуго наставил на него горящий конец сигареты, тыча между глаз.
— Ладно, — кивнул Шото.
— Не думай, что хорошо меня знаешь.
Конечно, он не знал о Бакуго многое, но… он бы хотел узнать больше, потому что его непреодолимо тянуло к нему; и даже ноги не успевали, в бесполезных попытках догнать пронзающее копьями барабанящее в груди чувство. От него шумело в голове, учащался пульс, срываясь на скорость, сравнимую со скоростью звука, которая отрывала его, ставшего ватно-эфемерным, от земли и уносило в далекие просторы бесконечного космоса. Тодороки чувствовал себя ничтожно маленьким по сравнению с ним.
— Я не прошу рассказать мне все. Только то, что… ты посчитаешь нужным.
— Нахуя? — вскинулся Бакуго и выкинул сигарету в лужу рядом с мусорным баком. — М? Нахер тебе это?
Произнести это оказалось значительно проще, чем Тодороки себе представлял:
— Потому что я влюблен в тебя до безумия.
Ударила тишина.
А потом громкий смех разрезал переулок.
Бакуго смеялся.
Бакуго смеялся, сгибаясь пополам, вкладывал в смех клокочущую злость, от которой тряслись обхватившие бока пальцы, сжимавшиеся от напряжения и оставляющие на толстовке следы от ногтей.
— Охренеть, — сквозь истерический смех произнес Бакуго, выпрямляясь. Он, все так же обхватывая себя одеревеневшими руками, поднял голову и посмотрел на Тодороки, рисуя на лице смесь из презрения и безразличия: — Эй, уебок, я только что поржал над твоими чувствами. Ты все еще влюблен в меня, а?
На перекошенном лице Бакуго в свете тусклого фонаря отпечатывались зловещие тени, пока горящие красным ободом глаза пытливо вглядываясь в непроницаемое лицо с ожогом.
— Да, — спокойно ответил Тодороки, замечая, как изумленный вздох слетел с кривых губ.
До них доносился шум автомобильных колес и гулкий гомон со стороны многолюдного вокзала.
— Отлично, — сдался Бакуго. — Хочешь историю? Я расскажу тебе сраную историю, — он убрал руки в карманы толстовки и поднял подбородок. — Жил-был один парень, который любил играть на барабанах и иногда пописывал нахер никому ненужные стишки. Этот парень учился в старшей школе, когда к нему подошел другой парень и предложил присоединиться к группе. Парень, который любил играть на барабанах, согласился, потому что он пиздец как об этом мечтал. И вроде бы все заебись и история должна закончиться хэппи эндом, да? — изогнул бровь и уже тише, пугающе прорычал: — А что будет, если я скажу, что этот парень с барабанами ебаный монстр, которого боялись одноклассники?! Или что его ненавидела собственная группа, пока он считал себя до пизды важным, а?! Эй, уебок, что будет, если я скажу, что этот гребаный монстр избил человека, с которым встречался?
Бакуго, тяжело дыша, выжидательно смотрел на него, считывал реакцию, следил за малейшими изменениями в лице и позе, пока Тодороки умирал от желания обнять его.
— Ты считаешь себя монстром? — незамедлительно спросил он.
— А ты прослушал все то, что я тебе сказал?! — правый глаз Бакуго задергался.
— Нет, я слушал внимательно, — пожал плечами. — Однако ты так и не ответил на мой вопрос.
— Ты издеваешься?! — Бакуго сорвался на громогласный крик, налетая на Тодороки и впечатывая его в стену. Он уперся руками в стороны от его головы.
— И не думал об этом.
— Может, мне проломить тебе череп и избить до полусмерти?
Тодороки схватил Бакуго за плечи.
Между ними накалился воздух.
У Тодороки скрипели и ломались стальные нервы, пока выстроенные плотины из самообладания держались на расшатанных шурупах.
Он представлял собой этот самый шуруп. Что-то наподобие хуманизированной версии, выплавленной и забытой на заводе.
— Я ни за что не поверю в то, что человек, который написал песни для первого альбома «Mind Controlled Ravens», может проломить мне череп.
— Ты… с чего ты взял, что это мои тексты? — Бакуго растерялся, опуская руки, и попытался отстраниться, но Тодороки не дал сделать ему и шагу.
— Ты говорил, что писал тексты не для «HERO». И только что ты…
— Заткнись.
От пронзившего знания того, что тексты для группы написал Бакуго, они не стали нравиться Тодороки больше или меньше; они все так же, как и после первого прослушивания, распускали в его сердце огненные цветы со стеблями, которые прорастали и обвивали внутренности.
